Читать книгу «Я родился в России». Юрий Бернадский - Владимир Леонов - Страница 13

Ю. Бернадский— это сильное культурное явление, которое стоит вертикально на линии земли, линии змеи. Стоит под искрящимся снегом, под летящим листопадом, в алой заре, в сверкающей синеве, в непрозрачном молоке зимы.

Стоит – намокаемый дождями, продуваемый ветрами, под ласковым и удивленным солнцем. Стоит – и уже навсегда, потому что «…делает то, чему быть… чему предопределила рука Твоя» – (Библ. Новый Завет).

Он способен радоваться и коронованному солнцу, и «сиятельному вельможе» – месяцу, и просто любой житейской прелести. Древний мир приблизительно следующими словами описывал такое состояние: «Величайшее счастье, о котором я ежедневно прошу небо: пусть буду превосходить себя в силах и знания»х:

Он строит самую высокую башню на земле. Литературную Вселенную. Поднимается к ней по лестнице, по ступенькам веры, как библейский пророк – «верь в себя и другого не проси» – и ступенькам разумения, как афинский мыслитель – «все свое ношу с собой».

И всегда оставляет ту ступеньку, на которой стоял, чтобы идти дальше, выше. Это есть источник его счастья и наслаждения. В это время, этот миг, этот момент. А большего он и не хочет, потому что несет в себе это древнее правило мира: «Куда бы ты ни шел, иди со своей душой»:

Это о нем, поэтической Вселенной, было сказано в те далекие библейские времена:

– «Когда Творец задумал сотворить человека, ангелы разделились на несколько групп: одни говорили Ему: «Не твори», а другие говорили: «Сотвори».

Милосердие сказало – создавай, потому что он творит милосердие.

Истина сказала – не создавай, потому что весь он – ложь.

Правда сказала – создавай, потому что он вершит справедливость.

Мир сказал – не создавай, потому что он – сплошные раздоры»:

Нас судьба пытает оптом,

Будь ты грешник или свят.

Зазевался – и растоптан.

А доверился – распят…

От судьбы не отрекаюсь.

Пусть какая есть – моя. – Ю. Бернадский.

У него человеческая натура возвышается над саном. Для этого он держит на высоте и душу и уверенность в своем уме. Ведь происходило в истории, когда Великий Август больше гордился тем, что он человек, а не властитель; Петр Великий – тем, что вместе с простолюдином строил корабли; Екатерина Великая – что приравняла перо к короне…:

Поэтический мир Бернадского вызывает наполняемость чувств силой духа и силой цели, победы Добра над Злом, его строки, как стражники перед пещерой, в которой скрывался маленький Зевс от кровожадного Кроноса; как боги Посейдон и Аид строят неприступные стены Трои, совершают подвиг Геракла, доставляя нам из сада Гесперид золотые яблоки, сродни живой воде, дающей вечную молодость, дерзость, страсть; в образном русском народном воплощении – «ломают иглу Кащея»:

Он выторговал у судьбы одну привилегию – привилегию Феникса, возрождения и обновления – в делах, таланте. победе. Во всем, ибо новизна всегда возбуждает восхищение и интерес: «…показывайся. как солнце, всякий раз в новом блеске» – Б. Грасиан.

Он из фаланги современников, вскормленных «молоком дикой капитолийской волчицы» (основная мифологема в истории, героизирующая личность, наглядно – картина Рубенса «Ромул, Рем и волчица») – жаждой Свободы и Правды…:

***

Стихи Юрия Бернадского – идеал для чтения, бороздят наше сознание, мы вместе с ними растем и созреваем, учимся отвергать»…совместность между Христом и Велиаром… храма Божия с идолами…» (от Луки.), освобождая свой дух от ребяческий мелочности, гремучих рифм и пустых словопрений, а головы – от побрякушек, где не зародилась ни одна истина.

Они – глубокие и сильные, умные и добрые, нежные и ласковые, с пушкинским «веселым призраком знаний и свободы»; все мысли и чувства, как на подбор, удивительны, неповторимы, от них так сладко томится душа, по – римски, по – царски, по -маяковскому красиво: «Я знаю – //солнце померкло б, //увидев наших душ золотые россыпи!» (Маяковский) – ведь стихи Бернадского не молят о легкой жизни, а молят о том, чтобы ты стал сильнее, – при всем разнообразии отлиты в единую форму, создают цельную умственную силу, – самого автора Ю. Бернадского, – воплощающую в себе древнюю аскезу: «Шестерки не становяться королями, в какой бы парик они не рядились».

Мудро и просто лирика Ю. Бернадского освещает события и явления, сополагаясь с суждением Б. Кастильоне о том, что «…талант мастера… если он сумеет избавиться от самого большого порока, деланности и неестественности… как говорится, притягивания за волосы…» и просветленным сознанием И. Гете: «Кумир моей жизни – реальность».

Линия литературного стендапа, монологи и откровения лирического героя, отождествленного с автором, проявляется отчетливо, как библейские сюжеты в гравюрах Г. Дюре, оптимистично и жизнеутверждающие- без изнуренного психологического бурлачества, которое тащит на себе баржу со страхами, сомнениями и депрессиями:

Возникает ощущения, что для поэтической гуманистической души Бернадского стук колес подвод, подвозящих хлеб голодным, важнее «Сикстинской Мадонны» Рафаэлло, «Моны Лизы» Леонардо да Винчи и статуи Давида Микеланджело..

Поэтика Бернадского одновременно и камбэк (возврат к прошлому), мифологема и подлинник пути, отражающая представление о человеческой жизни как странствии в мире, который больше, чем тот, что стоит перед нашими глазами.

Его стихи – они носитель нашего человеческого смысла, позволяющего нам и менять мир и изменяться вместе с ним. Этот мир пронзает нас. Он воет, «как стрелецкие жёнки», каменеет, как мать распятого Иисуса, и видит смысл будущего в сбережении памяти и скорби. Передаёт мученический опыт человека. Он – немой свидетель роста, бунта и распада человечности в ойкумене существования:

А главное – он выразитель общечеловеческой (христианской) аскезы: «…каждая смерть убеляет меня, ибо я един во всем человеческом…» (Библ.), потаённая святая вера на краю гибели, торжество человеческого духа, правды и исторической справедливости над «дряхлым стариком Произволом».

И он же, мир Творца, привнес в мир человека вот это пасхальное полнолуние, апогей человеческого бытия – Наилучшее украшение жизни не убранство и место, а жажда «Быть». Та внутренняя сила, которая выше сплина, Млечного Пути и Южного Креста. И звучащее в лексическом ритме Бернадского победоносно:

Не филологические трепетные изыскания, а замечательная человеческая энергетика, боль и искренность – «Ты в ответе за тех, кого приручил» – говорят о его эмоциональности, о его вопросах к миру, о его ответах миру. Высвечивая мифопоэтическую изнанку обыденного мира, Бернадский отыскивает в житейских вещах ту силу светлого смирения, которого праведники ищут в вере и сострадании:

Чтобы в жизни было меньше сюжетов, о которых – в этой притче:

– Почему ваша ванна наполнена льдом?

– Там лежит душа. Лёд замедляет процесс ее разложения. А вот и комната, которую я сдаю. Она опустела совсем недавно.

– А кто в ней жил?

– Мечта.

А больше – других и надежных: никогда ни на кого не надеяться, никогда ни от кого ничего не ждать. Не выть, не ныть и не скулить. Не искать оправданья, не винит других за свои ошибки и свои недостатки. Не жаловаться на качество жизни. Просто взять и сделать все самому – это намного проще: «… Видеть цель, не теряя из виду…// Нам по силам большие дела… Чтоб крутил водоворот// Чтоб под напором весла гнулись» – Ю. Бернадский..

Его культурный свод самобытен, лингвинистически выверен, грамматически верный и лексический насыщенный пласт русской словесности. С томиками стихов Бернадского уже не расстанешься! В древности звучало так: «Подай учителя». Потому что поэтика Бернадского превращает наши трудности в новый опыт, новые знания и новые таланты, ибо зачастую «… Мы подобны тем детям, которых не заставляли самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего, все их знание на поверхности, вся их душа – вне их» – Чаадаев. «Философическое письмо». 1836.

В поэтике Бернадского нет яда и желчи. В ней- прелестная сила весны, цветущие и благоухающие акации, звонкие трели соловьев и веселое журчанье ручьев. В ней – душевное внутреннее достоинство, неповторимое в своем обаянии, покоряющее и притягивающее простотой и ясностью жизненных аксиом: «Тому, кто собирается в один прекрасный день научиться летать, следует сначала научиться стоять, ходить и бегать» – Фридрих Ницше. В ней говорит сама любовь, которая живёт в нас!!! Об этом когда-то писал Лермонтов: «Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какою была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять».

В этом держателе лиры полностью отсутствует потребность кому-то что-то доказывать, он – носитель гармоничного единства внутри.

Самодостаточное и самостоятельное явление. Кто-то зажигает свечу, кто-то фонари, кто-то звёзды. А он… зажигает глаза других людей счастьем… и тонко связывает противоположности, контрасты и несовпадения в единый Марафон Жизни (буквально «быть тем же самыми»).

* * *

«Казус человека». Его двойственность.

Мы познаем Жизнь как женщину в молодости. Мы снимем с нее одежду фактов, различений, примет. Мы с придыханием владеем ее телом, насыщая собственную физиологию, живя в обманчивости, что мы познали все в ней – и анатомию, и физиологию, и характер, а капризы разложили на частности, сделав их простыми, незатейливыми и прямолинейными.

А вот когда мы хотим поймать ее душу, чтобы понять и навек сделать одалиской- прислужницей, рабыней, – душа жизни ускользает от нас, как ускользает взгляд даже любящей женщины. И только с годами мы понимаем, что тайна Женщины, Жизни, не в ней самой, а в нашем ослеплении своими мечтами и надеждами, идеалам и миражами. (Античный Еврипид в своих драмах воспользовался этим «казусом человека», чтобы отмежевать человеческую волю от божественной).

И Бернадский это понял и этим воспользовался:

Поэт музыкальности – мелодичного напевного стиха, обобщенного мотивом «народной мудрости» – мечтательного русского фольклора:

Для него, прежде всего, существует человек – живой, антропофил, конкретная явь сущего и – земля, на которой он работает.

Печать исторической эпохи лежит на всех делах Бернадского: обычный человек с его естественным стремлением к счастью, наслаждению и беспощадная страсть к творчеству; порой она сводит на нет все личные желания…

В поэзии – божественный, мудрый и сердечный. Явления, протекающие энергично и постоянно в его собственной натуре, вместившей не только мир русского, но и человечества русского:

Да, музе своей служит всегда с чувственным благородством; всю свою короткую мятежную жизнь стоит перед Ней в почетном карауле и выплачивает сполна дань всем великим явлениям, образам и мыслям, всему тому, что чувствует и вынашивает в себе Россия. Так свежо и целомудренно страстно им произносится и горячо объясняется:

Он, выражаясь фигурой речи, есть поэт – Торос Зримый, вешняя часть невелика, но подсознательно угадывается огромная глубина человека: лирика, мыслителя и воспевателя красоты. Сопоставимое, сличимость, идентичность с записью Мандельштама: «Немота – как кристаллическая нота, что до рождения чиста»:

Ум, доведенный до сжатой поэтической пружины – точный контур фигуры Бернадского. Жизнь осмысленного человека представляется ему как «…незримая связь Души со Вселенной… с Всевышним началом… Эта связь вдохновляет и преображает».

Но… звучит печаль Бернадского, как в легенде о « Летучем голландце» – он хочет пристать к берегу, но не может – о том, что «Небо с каждым из нас говорит… но услышать Нам, увы, недосуг». Ему становится не по себе, будто какая – то «длань незримо – роковая» накрывает нас темнотой «… И летим в облаках неизвестно куда» (Ю. Бернадский). Говоря языком образов, языком Тютчева: « Жизнь, как подстреленная птица, //Подняться хочет – и не может…// Нет ни полета, ни размаху».

Да, поэзия Бернадского – это поэзия охвата широты и смысла,, она – антипод, враг внешней «отрицательной узости» и «внутренней рептилии», дезавуирует предвкушаемое удовольствие о своем поэтическом мире как «сладкой вишенки».

Его метафора «Прогнозам вопреки» прочно прижилась в отечественной поэзии. И томится поэтика Бернадского, как деревенское молоко на печке, как нельзя вовремя всплывает фраза русского поэта Хлебникова (в переиначивании): «… смотрится, как глаза Бернадского»:

И на снегу костер мне долго будет сниться,

И звезды – как глаза напуганных зверей,

Проверенных друзей обветренные лица,

Что помогли мне стать немного, но добрей. – Ю. Бернадский

Бернадский – поэт с неподражаемым ощущением вселенной. Бытие мира осмысливается поэтом как преодоление времени и пространства, как всегда бесконечное движение… Сличимое с брюсовским: «Пусть боги смотрят безучастно смотрят на скорбь земли, их вечен век».

Этот эпический взгляд позволяет Бернадскому узреть принципиально другую картину, отличную от узкопартийных воззрений современной интеллигенции – это воззрение с явным отсутствием исключительности и оригинальности, в очевидных предпочтениях подражательности, тавтологичности, самоповторяемости, самоперепевности и других «общих мест» текущей поэтической и интеллектуальной моды.

Его поэтическое бунтарство выглядит так:

Сквозным рефреном проходит к бунтарству Цветаевой:

Каждый его стих – это запечатленное мгновение, словно вспышка магнии или молнии. Это ощущение нервного спазма от мощи природа, благоговения перед ее силой, бьющей огненным фонтаном из его неведомых недр: «За поступки свои отвечать головой, -// Надо мужество ныне и после…».

Тема души – и музыки и слова, «всего живого не нарушаемая связь» (Мандельштам):

Ждет нас доля иль недоля,

Дружбы свет или мрак вражды?

Лишь любовь к труду, и воля, —

Вот лекарство от нужды… – Ю. Бернадский.

Перед лицом разных миросозерцаний, в поэзии Бернадского соответствие дум и чувств, ответ их друг другу, иерархия, выдержанная последовательно и до конца. Это – искусство диалектического сочетания конкретного и вечного, природного и человеческого позволяет Бернадскому придать характеру своих стихотворений полноту и жизненную убедительность.

Ту самую «нелукавую серьезность» Достоевского, благодаря которой познается подлинность мира, и которая неразрывна с чувством ответственности за каждую мысль, каждое произнесенное слово. Это мощный труд миропонимания, подвиг самосознанья, взыскание «высшей идеи существования», чтобы выразить полностью максиму Достоевского о «всемирной отзывчивости» русского человека.

«Смысл поэзии и искусства вообще, – писал Соловьев, – не в том, чтобы „украшать действительность приятными вымыслами живого воображения“, как говорилось в старинных эстетиках, а в том, чтобы воплощать в ощутительных образах тот самый высший смысл жизни, которому философ дает определение в разумных понятиях, который проповедуется моралистом и осуществляется историческим деятелем как идея добра».

Вот такой художественно-философский и поэтический мир Бернадского, на наш взгляд, входит в духовный микрокосм каждого из читателей, определяя линии его движения и духовного роста. Не декларируемый, а осознанный поэтом и реализованный в жизни:

Сильный корень поэзии России. Поэзия не есть для него заклятием страшного Полифема – обреченности и темноты. Наоборот, его вдохновительницей, Музой есть «День летний- затейливо скроенный… // И – пламенный солнца привет»

Предстает перед читателем выразителем двойственности мифологемы, когда «живая вода» соотносится с «музыкой души», разрешающей противоречие между «Я» и природой, становятся метафорой творчества поэта, метафорой души и подразумевают понимание своего горения как божественной силы, сопряжения души поэта с охваченной вселенским наслаждением и с самой жизнью, источником мироощущений:

Стихотворение «Дикая воля» Цветаевой лучше авторских рассуждений выражает глубинный дух поэта Бернадского, безумную любовь к жизни, судорожную лихорадочную жадность жить: « Я люблю такие игры, // Где надменны все и злы.// Чтоб врагами были тигры // И орлы! // Чтобы пел надменный голос: // «Гибель здесь, а там тюрьма!» //Чтобы ночь со мной боролась, // Ночь сама!// Я несусь, – за мною пасти,// Я смеюсь, – в руках аркан…// Чтобы рвал меня на части // Ураган! // Чтобы все враги – герои!/ Чтоб войной кончался пир! // Чтобы в мире было двое: // Я и мир!»

И сам поэт вторит поэтессе:

Он тем самым умело производить срез психологической действительности человека, рельефно и колко. Весь ряд поэтических сюжетов и образов полон и мысли, и чувств, и рефлексии. То радость, веселье шум, бурные реки, горы, – «громокипящий кубок» (метко у Северянина) то знобящая грусть, печаль, как будто из одного гнезда с поэтом Анненковым мир видит, как будто оба – граждане «гиены огненной»: «А сколько было там развеяно души / Среди рассеянных, мятежных и бесслезных…» (Анненков).

Бернадский:

Когда вокруг и холодно и пусто,

И в пору волком выть, —

Забытые и образы, и чувства

Случилось оживить…

И в тишине мелодию услышать,

Как будто вдалеке.

…И летим в облаках

неизвестно куда. – Ю. Бернадский.

Бернадская художественная техника – элемент «бернадского штиля» вбирает в себя просьбу Достоевского к человеку в этот мир с топором не врываться, совпадает с образом «детей планеты» А. де Сент – Экзюпери -«Все мы дети одного корабля по имени Земля, значит, пересесть из него просто некуда…», семантически питается «Легендой» Достоевского: «…и почти весь вопрос теперь в силах нашего разумения, просто в нашей талантливости. Талантливый момент придвинул к нам Бог; сумеем ли около него мы сами быть талантливы…».

Этим поэт добивается того, что легендарный мир стихов, с одной стороны, обретает пластическую реальность, наглядную воплошаемость преданий, былин и традиций в темах и текстах, а с другой – становится миром психологизации, очеловечивания, когда точные слова и чистые чувства, настроения, признания в любви – все живет, меняется, трепещет, пульсирует, все взаимопереплетено и всё возможно, принадлежа не самому себе, суетности, мелькости и разбросанности, а природе, народу, Сущему и Вечному.

Писал по этому случаю Сент – Бев, как личностное, но впоследствии ставшее общезначимым: «Есть только один способ верно понять людей: он состоит в том, чтобы жить подле них, позволить им самим выражать себя изо дня в день и самим запечатлевать в нас свой облик».

Чтобы в жизни было меньше сюжетов, о которых – в этой притче:

– Почему ваша ванна наполнена льдом?

– Там лежит душа. Лёд замедляет процесс ее разложения. А вот и комната, которую я сдаю. Она опустела совсем недавно.

– А кто в ней жил?

– Мечта.

А больше – других и надежных: никогда ни на кого не надеяться, никогда ни от кого ничего не ждать. Не выть, не ныть и не скулить. Не искать оправданья, не винит других за свои ошибки и свои недостатки. Не жаловаться на качество жизни. Просто взять и сделать все самому – это намного проще: « … Видеть цель, не теряя из виду…// Нам по силам большие дела… Чтоб крутил водоворот// Чтоб под напором весла гнулись» — Ю. Бернадский

* * *

Поэзия Бернадского, в понимании автора, откровенная оппозиция банальному «жизнь – страдание», оно – родовое понятию «космический звездопад», мифологической реминисценции, символизирующей слияние человека и мира в единстве Красоты, завещанной культурой античности и реализуемой поэтическим мастером Бернадским в полифонии стихий, явлений:

А автором книги – в таком художественном слове: «Лепестки, как будто красочные бабочки, чувствительные своим ярким разноцветьем, закружась в звездной метелице, опускаются на ласковую гладь воды, удивленную дорогу, на багряную крышу деревянного дома…». И утверждающим восклицанием Тютчева:

* * *

Как Гарун Аль-Рашид из сказочной «Тысячи и одной ночи» – снимает позолоченный кафтан и одевает платье простолюдина, и как французский суверен Франциск I – не брезгует привечать калик, подавать милость нищим и ночевать в простой хижине, и как герой Бомарше – не заискивает перед сильными мира сего и не принимает от них подачек. И все это отражает в своих стихах, лучах света с душой человеческой:

Поэтическая душа Бернадского – это и способность отражать изменчивые, многозначные и многосмысленные народные настроения под всевозможными углами зрения; это и человеческая мера памяти историй и событий, запечатлевающая путаницу русской жизни, ее жуткую неразбериху и всю историческую катастрофу российской империи.

Предвестьем, предзнаменованием нашей общей трагедии стали слова русского поэта «серебряного века» И. Анненкова, воспетого в строках А. Ахматовой «Учитель». Строки поэтессы цепляющие как реквием: «Весь яд впитал, всю эту одурь выпил… Всех пожалел, во всех вдохнул томленье – И задохнулся…».

Вот как писал И. Анненков, прозревший трагизм предстоящего: « …очень скоро тяжкие и красные когти Судьбы будут, не ведая жалости, бессмысленно и яростно терзать его пока еще ничего не подозревающих современников».

Добавим от автора данной книги – терзать с такой же бессмысленностью и яростью, с какой они терзали героев древнегреческого драматурга Еврипида («Медея». «Троянки»):

Что нас объединит – нелепая задача —

Походы по грибы, гармонь и сала пуд?

Пока мы в темноте блуждаем на удачу,

Нам делает клистир рассудка Голливуд…

В отходах городов мы безнадежно тонем.

И ищем смысл в эстетике дерьма. – Ю. Бернадский.