Читать книгу «Я родился в России». Юрий Бернадский - Владимир Леонов - Страница 6

Бернадский – поэт и философ поднимает человека над бездумным проживанием – «без доблести, без подвигов, без славы», из ведомого превращает в ведущего, из поденщика на родной пашне – в казначея собственной судьбы, из немоты извлекает живость и беса, и божества. Отторгает его от ошибочных или мнимых ценностей, ориентиров и жизненных отношений, навязываемых тотально извне, в которых человек сначала выставляется на посмешище, а потом его ведут, как немытую овцу, на убой:

«Умный, умный как свет», Бернадский создает для человека концепт жизнестойкости – он в том, чтобы целиком опираться на самого себя, свой эстетический и этический анклав – и лишь в этом у Бернадского проявляется истинная свобода: «…освободиться от лишнего и впустить желаемое».

Делать самого себя, из галерного раба превратиться в Тезея, от повязанного ангела – стать свободным Фаэтоном, вдохнуть ярость Пигмалиона в статую Галатеи и оживить ее – тем самым обретать свою сущность на протяжении всей жизни, выводя ее из «вавилонского пленения» – предпочтения жить,»«как заведено в мире», не подлинно, приносить в жертву флеру благополучия свою онтологическую тоску» по раю:

У Бернадского, как и у Пушкина и Лермонтова, свобода без душевного покоя и воли мало что стоит, для него человеческое существование – это бытие ума и души, безусловный духовный и нравственный фетиш, трансцедентный феномен, входящий в пантеон русской (российской) словесности «Сквозь времена и облака…»

Бернадский не «подсаживает» себя на собственный малогабаритный пьедестал «небесного гения», преображенного из «земных низин», Ответ нашел краткий, но сакральный, философский, содержательный: «Мы наполним красотой Мир, // как лампу в миллион свечей накалом».

Юрий бережет свою судьбу, относится к ней как сильный человек и стойкий философ, принимая земную жизнь как данную необходимость, наполненную заповедным божественным мотивом – «…мыслить и страдать», понимая под «страданием» не мифическое, инфернальное, «печаль и грусть и утешительный обман», а живое и видимое – чувства и страсть, как вечный шанс на обновление мысли и души:

У Бернадского свой орнитологический символ – его душа поистине как птица бьется в груди, балансируя на «кончике счастья». Испепеляюще – дионисический, буквально оргазматический приворот всех ангелов и бесов – служа у Христа и при нем, он не противится покровительству владыке ада Вельзевулу, а демон Люцифер ходит едва ли не в его другах.

И возникает порой алогичное ощущение, что исчезнувший в библейской смуте жемчуг из короны светозарного демона (Люцифера) и есть сам Бернадский, возвращенный явным и видимым из кругов колдовских, осененных печатями загадок и тайн – равный кандидат на трон и плаху, царскую диадему и остров Святой Елены:

Православный, ценящий истинное: «Церковь знала то, что знал Давид: музыка славит Бога. Стих способен славить Его в той же мере, и даже лучше, чем вся архитектура и убранство Церкви; это её наилучшее украшение».

Ему удается находить в этой древнейшей теме все новые повороты, коллизии, краски, образы, глубоко лирично и философично, и в фольклорной стилизации, и в романтических балладах….

Сладкоголосый Арлекино, Ходатай к Аполлону за все классы и чины, изумляющий почитателей прелестью лиры своей, ибо в евангельской простоте его поэтических лексем изысканный сплав душевности и нежности, потрясающий читателей самобытностью ума первого разбора, превращающий время и жизнь в локальные феномены, у врат которых он, Бернадский, на постое ключником, как апостол Петр у входа в рай.

Воинствующий монах Добра и Любви, не пускающий в свой душевной затвор, поэтическую келью земных пороков и недомоганий. Бунтующий Прометей, объявивший гордую вражду скверне, ненасытному аспиду ханжейской святости и лицемерия, подтачивающему издревле совесть гражданина, как некогда эти черви разрушили древо Ирода:

Он не застегнут в редингтон священника на все пуговицы и крючки, не живет аскетизмом православного клира, из- под кафтана Бернадского выглядывают бесенята, а потому его поэзия приобрела подлинное обаяние и восхищение»«меж детей ничтожных мира» – (Достоевский).

Заметное место в сочинениях Бернадского занимают поэтические размышления о высоком и вечном. К понятиям этим поэт относится деликатно, осторожно. Тема Добра и Зла, морального и нравственного выбора – «от праведной жизни иль блуда,//Но жизнь – есть великое чудо» — отличается еще и поистине прожигающим эмоциональным накалом.

Читая стихи Бернадского, не перестаешь удивляться богатейшей россыпи его поэтической фантазии, бьющей огненным фонтаном, вобравшей в себя немыслимое, неисполняемое, несовершаемое. Поэт смешивает небо и землю, сакральное и мирское, витает в космических эмпириях, а может в то же мгновение уподобить проходящее как «осенний бриз бодрит слегка.» Для передачи любого состояния эмоций и природы у нее всегда палитра своих, не заемных слов и красок – « Нам с тобой земля мала, // И любая даль мала. // Не скучна и нескончаема дорога»

Образы переживаний, настроений у Бернадского импрессионистичны, магнетизируют и находятся иной раз на зыбкой грани, в маревой окрасе яви и волшебства, очень точно, впрочем, выделяя у поэта мистическую способность улавливать и локализовать мельчайшие вибрации души, сюрреалистическую способность тонко видеть и мудро произносить: