Читать книгу Гафур. Роман. Книга 2. Фантастика - Владимир Муляров - Страница 10

«… Приход антихриста в мир будет сопровождаться овациями, лаврами и ликованием народов! Ибо нельзя взойти на абсолютную высоту абсолютной власти на острие меча, как завоеватель и поработитель, но лишь на острие языка, как политик и завоеватель сердец! Абсолютную власть над целым миром можно получить лишь в единственном случае – когда весь мир тебя безумно, безумно, безумно любит. Любит так, как любит толпа: безоговорочно, безапелляционно, бездумно, … любит самозабвенно! Любит жадно! … Именно такая, безумная любовь толпы, любовь, являющаяся по сути изнанкой, извращением той Любви, которая есть Любовь-по-сути, именно такая любовь толпы и возводила во все века на вершины власти тиранов, мизантропов и отъявленнейших душегубов… Антихрист – лжец! Говорит нам Священное Писание. И это вовсе не противоречит ни свойству политика быть лжецом, – да простят мне эти слова некоторые из присутствующих в этом зале, (ропот в зале) – ни свойству мизантропа и душегуба быть всеми любимым! Да простит мне эти слова вторая половина этого… нашего уважаемого собрания! (Свист, реплики из зала). И напротив, Истинный Лидер чаще всего бывает ненавидим толпой. И мы с вами Одного Такого помним! И то, что с Ним сделала толпа, тоже помним!…»

(Из единственной сохранившейся аудиозаписи скандальной Нобелевской Речи уважаемого Михаила Львовича, за которую (речь) его и лишили только что врученной Нобелевской Медали. Стокгольм, декабрь 2283 года.)

– Скажи, Гафур, – обратился ко мне Теодор, – что бы ты сделал для того, чтобы вытащить свою дочь с того пляжа, откуда я только что вытащил тебя? —

Он лежал на двух очень «слежанных» соломенных матрацах, заложив руки за голову, уставясь немигающими глазами в потолок этого утлого домишки, в котором мы с ним недавно разделили простенький ужин. На улице совсем стемнело и стало прохладно. Запели цикады. Их громкий стрекот был отчетливо слышен и наполнял сердце до боли приятными ощущениями детства.

– Что угодно. Не сомневайся. – Просто ответил я ему.

Я понимал, что это торг. Но торговаться не хотел. Я был весьма не силен в торгах. Несмотря на то, что козыри у меня были. И торговаться я бы мог. Я понимал свою роль в Истории. Я так же понимал и то, что Империю свою Тео смог построить исключительно… точнее, во многом благодаря моим заслугам в науке. И поскольку в настоящем моменте своей жизни я еще никаких заслуг не свершил, то меня он должен был холить и лелеять… А не вовлекать в какие-то торги. Просто… глядя на этого некоронованного императора, проживающего в лачуге и при этом управляющего целой планетой, я проникся к нему не то чтобы уважением? Нет. Для уважения я слишком плохо его знал. Меня подкупало другое. Сам Теодор. Нужно было иметь недюженную храбрость, мощный ум и несгибаемую волю для того, чтобы, начавши свое дело водиночку, прийти к таким результатам как у него. Я понимал, что с моей стороны никакой торг неуместен вовсе не потому, что мне нечего предложить взамен освобождения арестантов, среди которых была и моя дочь, а потому, что Теодору уже было известно будущее. И все варианты прошлого. И я здесь, лежу рядом с ним в его лачуге только потому, что Теодору известно обо мне три вещи. Ровно три. Первое – что я его не убью. И не убью вовсе не потому, что моя дочь у него под арестом. Не убью… потому что не убью. Второе, что я фактически уже в его команде. И третье. Третье то, … Да он понимал, что ему удалось воздействовать на меня своей харизмой. Расположить к себе. И расположить настолько, что фактически я был бы согласен на совершенно добровольное подчинение.

Что вы хотите спросить, хорошо это или плохо? Да ни хорошо и ни плохо. Пока это еще «никак». Хорошо, или же плохо – это то, как ты сам будешь поступать. Свои действия или же чужие приказы? Да какая, нахрен, разница! Если чужие приказы приводят к результату более для тебя хорошему, нежели какие-то свои идеи, то – будь я проклят, – я согласен на эти чужие приказы!

И поэтому я повернулся на правый бок, лицом к Тео, и сказал.

– Что от меня нужно? —

– Завтра. – Ответил он. Зевнул и закрыл глаза… И мгновенно засопел.

Это самое «завтра» наступало очень долго. Потому что я за ночь, пока Теодор мирно похрапывал на соседнем койко-месте, я за это время успел передумать очень многое и переоценить свое отношение к нему. И уже тогда, когда потуги ко сну стали просто невыносимы, я вырубился. Но, как оказалось, совсем ненадолго. Примерно на полчаса. Поскольку, как выяснилось, Тео вставал рано и спал мало. Рассвет едва забрезжил над красивым заливом, когда Тео встал со своей лежанки и отправился на улицу. Причем встал он из положения «лежа на спине», не коснувшись руками пола вообще. Просто сперва сел, потом поджал под себя ноги, скрестив их, и на них поднялся, рванувшись всем телом вверх и вперед. Это говорило о его неплохой физической форме. Расстройствами сна, а значит и психики он тоже не страдал судя по тому, с какой скоростью он вчера уснул. Я тоже вышел вслед за ним, понимая, что поспать все равно уже не удастся. Было очень холодно, и изо рта шел пар. Теодор куда-то пропал. Я огляделся вокруг и преодолел почти непреодолимое желание справить утерннюю нужду прямо на его виноградник. А еще лучше на его любимую скамеечку. Удержало меня от этой мелкой пакости лишь то, что скамеечка принадлежала Гаю Плинию Секунду Старшему. Поэтому, да, конечно, … где-нибудь в отдалении… Так я и спустился бегом вниз метров на сто. Почти до кромки воды. А подъем в гору бегом очень хорошо меня согрел. В Ялте я такое не проделывал. Там мне положено было жить чинно. Со своей любимой женой Ольгой Сергеевной. Чинно и неспешно прохаживаться по скучному городу… И прочие прелести жизни аристократа. Зато теперь… подходя к дому Теодора я снова чувствовал себя живым. И… молодым!

Когда я вернулся к дому, выныривая из-за виноградной лозы, он стоял возле дверей своей хижины, закутанный в какую-то немыслимо огромную, лохматую шкуру.

– Мантикора? – На сбившемся дыхании спросил я его одной из моих любимейших книжных фраз.

– Волк. – Ответил он фразой оттуда же. И тут же добавил. – Как спалось? —

– Мне потребуется кофе. – Ответил я. – И вино. – А он просто жестом пригласил меня снова в дом.

Мы уселись за тот же стол, за которым беседовали вчера, и я, наконец-то, смог отдышаться. Вино он мне достал то же самое. Тот же козий сыр и тот же вчерашний, подсохший за ночь хлеб. И я не думаю, что это от скупости. У него здесь не было электричества. Стало быть и холодильника. И соответственно, не было скоропортящихся запасов.

– Перекуси вот пока мочеными бобами. – Сказал он, вынимая из-под полотенца небольшую мисочку с какими-то огромными, круглыми плодами. Я взял один из них рукой из воды, в которой они плавали, и положил себе в рот. Плод был очень мягким и таким же сочным, и по вкусу напоминал фасоль.

– Воду где берешь? – Задал я ему очень деревенский вопрос.

– Дождевая. – Ответил он. – У нас очень чисто. Далеко бегал? —

– Почти к самой воде. – Ответил я. – Немного не добежал. Поленился! —

– И правильно! – Сказал он мне ровным тоном. – Море по прежнему опасно. Как и то, где ты был вчера. —

Я вспомнил рассказы своей дочери о Первобытном Океане, на берегу которого мы были вчера, и мне стало нехорошо.

– Что, за миллион лет они так и не покинули свою колыбель? – Спросил я его.

– За почти что два. – Поправил он меня. – Да. Не выходят. Сидят там и пожирают друг друга. Хотя, некоторые пытаются выползать! Наверняка просто из праздного любопытства. Как мы в космос в свое время! И я теперь доподлинно знаю, – заметил он, беря в руки большую и увесистую медную ступку, – что никакой эволюции на самом деле нихрена в природе нет! —

– А как же… А что есть? —

– Стандарт есть. – Сказал он. – Фенотип, генотип и все поведенческие аспекты, которые так же уже предусмотрены. Этология есть. А внутривидовые отличия, типа формы ушей, или длины ног, это примерно как форма корпуса у компьютера. Не более. —

Я завороженно смотрел за тем, с какой тщательностью он перетирает зерна кофе медным пестиком в медной же ступке. Делал он это основательно и не спеша. Это впечатляло. Я всего лишь попросил его угостить меня кофе. А он для этого принялся работать.

Он проследил мой взгляд и сказал.

– «Когда же случилось ему иметь власть Цезаря, то так и тянуло послов встречать в рубище! И пищу свою делить с нищими, средь бела дня побираясь на торжищах! Ходить с толмачами в грязных солдатских обозушках, гроши торгашая вшивыми шмотками! Ибо страсть была его вовсе не в роскоши, а в самовластии власти безудержном. И говорю так не в оправдание Жданова или Сталина, или кого-то другого из руководителей. Но в отношении любого (!), кто получает власть Цезаря!» – Тео посмотрел мне в глаза и увидев, что я ничего не понимаю, сказал. – Это я тебе процитировал одну из статей о Культе Личности. Еще тогда, когда я работал в Миссии ООН в Бейруте. Меня впечатлила искренность и истинность сказанного. А так же очень редкий «сказительный» слог. Поэтому я запомнил все дословно. Не помню только имени автора. Я, как ты понимаешь, единолично управляю целой планетой. Всей целиком. Можно даже сказать, что я свершил мечты Александра, Чингиз-хана и иных многих, кто претендовал на мировое господство. Но … – Тут он снова принялся перетирать в ступке кофе. – Но страсти к власти я не имею точно так же, как не имею ее и к роскоши. Я просто служу тебе. Хотя, должен признать, что изначально я хотел именно власти. И популярности тоже. Просто… когда это все у меня появилось в изобилии, мне… все эти атрибуты величия не просто наскучили… Опротивели. Поэтому я сейчас тебе просто служу. Это нечто большее чем удовлетворение своей гордыни через смиренничанье, театральные розыгрыши нищенства, которое по сути отсутствует, и прочей лжи. Я сейчас просто служу тебе. Чем могу. Вот и все. – И принялся растирать уже получившийся порошок круговыми движениями пестика по бортам ступки. – И знаешь, Гафур, проживши столько, сколько прожил я, с уверенностью можно сказать лишь то, что не надоедает только делать людям добро. Все остальное может опротиветь настолько, что хоть в петлю лезь! – Он снова застыл, видимо что-то вспоминая. – Я тут уже все перепробовал. И спортом занимался и науками, и искусством. В чем-то преуспел, в чем-то – нет. И даже жесткой тиранией. Ради интереса. По приколу! Просто любопытно было, насколько люди могут терпеть всякое дерьмо? … Оказывается, могут! И даже очень! – Он усмехнулся. – Но все это все равно на бесконечном интервале превращается в ад. В разные его уровни. Не может человеку наскучить только делать добро другим. Служить. А все развлечения и удовольствия… Как сказали бы многие из моих хороших знакомых постников и отшельников, проживающих сейчас в разных эпохах этого мира, служение другим как раз и делает человека богоподобным. Можно сказать и иначе: на конечном интервале времени всякий стремится ко греху. В основном из-за неверия в Вечность. Стремимся к удовольствиям! Как бы чего не пропустить мимо себя! Ха! А если ты живешь, не обремененный близкой перспективой кончины, то человек ищет свое место в вечности. После того как полностью разуверится найти его в наслаждениях! И найти это свое место можно лишь служа другим. Потому что на бесконечном интервале времени все, что не рай, все есть ад. —

– Почему же не в удовольствиях? – Спросил я его.

– Потому что всякие удовольствия… так же как и деньги, они… подвержены инфляции. Обесцениванию. Я даже одно время разрабатывал некую теорию, в которой экономика и потребление рассматривались как страсть. Как одна из форм упадка морали… Ты Лествичника читал? —

– Нет. – Ответил я. – Не знаю такого. —

– Тогда наш разговор в этом направлении… будет непродуктивным. – Сказал он. – Поставил бы ты покамест кипяток на огонь! —

– Куда? – Переспросил его я.

– А, да! На улице в дровнике есть сухие березовые чурки. И очаг у меня снаружи дома. Я, помнится, говорил вчера, что не хочу уродовать этот исторический раритет, – он обвел взглядом свой дом, – устройством каминов, печей или чего-то еще, чего не было в этом доме при прежнем его хозяине. – Он махнул рукой в сторону двери. А я встал и пошел разводить огонь. Мне пришлось обойти весь дом, и с его тыльной стороны я обнаружил под дощатым навесом все, о чем говорил Теодор. Был там на треноге и котелок, наполовину заполненный водой, а так же криво сколоченная лавочка, порядком уже подгнившая и шаткая! «Так он и в самом деле стремится к богоподобию!» – Подумал я про себя. «Интересно, на сколько его хватит в его служении другим?» Я знал, что скептик и циник прочно укоренились во мне!

– Тео, где у тебя спички? – Крикнул я довольно громко, чтобы он услышал, находясь по ту сторону каменной стены. Он услышал и крикнул мне в ответ.

– В дровах! Внутри поленницы! —

Я стал заглядывать в полости между плотно уложенными поленьями и без труда обнаружил там коробку спичек в простеньком полиэтиленовом пакете. И на коробке надпись. «Спичечная фабрика „Маяк“, г. Рыбинск, 1984 г». «Это что, шутка такая?» – Подумал я…

К тому моменту как он появился рядом со мной, держа в своей руке ступку с порошком свеженамолотого кофе, вода в котелке почти закипела. На левой руке он притащил перекинутую через нее еще одну «мантикорью» шкуру. И протянул ее мне. Я высыпал порошок кофе в котелок и с удовольствием закутался. Да, утро выдалось весьма промозглым! Сверху по нашему навесу начал постукивать мелкий дождик. Тео присел на самый краешек нашей маленькой лавочки, а я побежал обратно в дом за нашими эмалированными армейскими кружками.

– Сахар прихвати! – Крикнул он мне вдогонку. А я прихватил еще и хлеб. И еще один табурет. Когда же мы уселись под навесом с кружками кофе и хлебом в руках, я почувствовал себя совсем хорошо. Все это очень сильно мне напоминало стройотряд моей юности. Природа, костер, кофе из кружек и задушевные беседы… Этот вполне деревенский уют дополняло и усиливало так же наличие на нас очень теплых «мантикорьих» шкур. И внезапно я понял, что, возможно, это был такой способ расположить меня к себе? С помощью выбора места для переговоров? Ведь очевидно, что Теодор мог пригласить меня во дворец, или туда, где он… проводит всякие светские мероприятия. Но мы совершенно в ином месте. Диком, пустом и… откровенно сельском. И… он держит меня с ним на равных. Это, безусловно, является одним из способов расположить человека к себе, если ты не вполне уверен в том, что переговоры будут простыми.

– Излагай. – Сказал он мне. И я понял, что он уже просчитал мою чесесчур задумчивую внешность.

– Ты вчера мне сказал… точнее, спросил: что бы я сделал для того, чтобы освободить свою дочь оттуда? —

Тео не стал отвечать а просто кивнул головой.

– Ну, учитывая то, что ее арест более похож на похищение человека с целью шантажа, – спокойно сказал я, – полагаю, мои возможные действия могут лежать в очень широком интервале. От открытых боевых, а так же партизанско-террористических до… до оплаты выкупа по бартеру. —

На эту мою реплику Теодор просто отреагировал очень широкой и абсолютно беззлобной улыбкой.

– Полагаю, именно так! – Сказал он. – И поскольку спектр действий весьма широк, я именно поэтому и задал тебе конкретный вопрос: что именно ты готов сделать для освобождения дочери? —

Я не стал торопиться с ответом. Он мог подождать. Я тоже. У нас, как я понимаю, время не лимитировано. Учитывая тот факт, что я нахожусь в компании с человеком, который может им управлять. Поэтому я встал с табурета и подкинул еще пару полешков в очаг. После пол-кружки крепкого кофе я, наконец-то, стал согреваться!

– Давай отбросим сразу же крайние варианты. – Предложил я.

– Угу. – Ответил Тео, пережевывая горбушку хлеба.

– Ни воевать с тобой, ни платить тебе деньги, – сказал я ему, – я не хочу. Да и не могу. Поэтому и спросил вчера о том, что от меня требуется? Кроме естественно, того, что я уже два года просидел в Ялте девятнадцатого века со своей любимой женой. —

– Все бы так сидели! – Возразил он мне. И как мне показалось, с грустью в голосе.

– Тео, это все равно отсидка! – Начал-было я, но он меня прервал.

– Так. Давай-ка по порядку… Твоя дочь арестована не потому что я собирался тебя шантажировать. Это – самое главное. Она грубо нарушила Договор. Нагло и грубо. И уже не в первый раз! … И даже не в сотый! … Поэтому трое суток ареста на Пляже древнего океана, кишащего хищниками и бандитами, это минимум из того, что все они заслужили. Она как правонарушитель и те из ее конторы, кто принялся это правонарушение защищать. Им всем нужна была основательная встряска! С целью напомнить, что сохранность Истории – это вещь архиважная. С ней нельзя поступать так же необдуманно и спонтанно, как со своими фишками в казино. Это – первое. Второе. Никакие выкупы мне в этой связи не нужны. И свой вопрос: что бы ты, Гафур, сделал для того, чтобы вытащить с Пляжа свою дочь, – этот вопрос я тебе задал вчера не потому что нуждаюсь в чем-либо, а потому что мне просто необходимо знать то, насколько далеко ты мог бы зайти. Это понятно? —

– Угу! – Теперь уже промычал ему я, ибо в этот момент так же жевал. Потом проглотил и сказал, вставая со своего места. – Она, тем не менее, моя дочь, Тео. И подвергать ее жизнь и ее здоровье такому риску, как там на Пляже, я никому не позволю. Даже тебе. Я ценю тебя как гениального организатора и радушного хозяина! Но … —

С этими словами я спокойно снял с плечь волчью шкуру и положил ее на лавочку. А потом поманил его к себе жестом рук. Пусть посмотрит, насколько далеко я готов зайти. Я был в отличной форме!

Он, конечно, понял. И спросил, сидя и улыбаясь.

– Ты хочешь пригласить меня на спарринг? – А я только кивнул головой.

– Окей! – Сказал Теодор, и я увидел как вспыхнули его глаза.

В следующий момент времени он просто щелкнул пальцами, приподняв вверх свою правую руку, и свет вокруг нас мгновенно померк, а воздух стал внезапно очень знойным, душным и… затхлым! Я определил, что пахнет скотом. Всего скорее, верблюдом. Или даже целым стадом верблюдов. И сильно заложило уши. А значит мы куда-то переместились.

– Где мы, Тео? – Растерянно промямлил я в кромешной темноте. Ответом же мне стала тишина, нарушаемая лишь каким-то шумом, накатывающим волнами. Послушав это минут пять я понял, что это не могло быть ни чем иным, как только шумом трибун. И здесь было неистово жарко! И душно. Еще через какое-то время мои глаза сумели вполне адаптироваться к практическу полному отсутствию света, и тогда я понят, что нахожусь в какой-то маленькой камере совершенно один. Теодор отсутствовал.

– Тео? – Наконец, снова позвал я и на этот раз услышал ответ.

– Сейчас все поймешь! —

Он возник внезапно рядом со мной. Настолько близко, что оттолкнул меня своим левым плечом, и я, пошатнувшись, отшагнул к стене нашей камеры. Через мгновение раздался лязг проворачиваемого в замочнойй скважине ключа, и возник свет в дверном проеме. И фигуры людей. Нас подхватили под руки. Ловко и быстро. И вытолкали в коридор. Было очень мрачно. Но я смог определить, что те парни, которые пришли за нами, были одеты в черные кожаные, легкие доспехи. Какие я видел в изобилии во дни своей молодости. Нас завели в комнату, соседствовавшую с нашей, достаточно освещенную для того, чтобы понять, что это была оружейная.

– Habitu, porcus! (Одевайтесь, свиньи!) – выкрикнул нам высокий человек с мечем наизготовке. И я увидел за его спиной еще двух. Такого же роста. При этих словах Теодор молча подошел к куче разного боевого железа и взял в руки увесистый топор на короткой ручке. Мне, не успевшему еще отойти от шока внезапной смены времен, ткнули в спину. Я подошел к той же куче и взял в руки короткий греческий меч.

– Еt accipe scutum! (Берите щиты!) – Опять сказал завскладом. Но я просто отрицательно покачал головой. Тогда те, кто выводили нас из камеры и препровождали сюда, опять подхватили нас с Теодором под руки и повели почти бегом по длинному и узкому коридору. Больше всего мне сейчас хотелось перед Тео просто извиниться и попросить его «отыграть» все назад. Но я понимал, что он на это никогда не пойдет. И второе. Я так же отчетливо понимал, что ни мне, ни ему ничего не угрожает. Наши жизни были определены в Истории Будущего на многие сотни и тысячи лет вперед. Поэтому, да, спарринг! Хотя, сейчас я бы выбрал вместо этого места его хижину и недопитый мною кофе!

В следующий момент времени нас подвели к каким-то немыслимых размеров и немыслимого веса дверям, которые начали распахивать перед нами четверо человек, закованных в кандалы, и стал слышен рев толпы. С той стороны этих дверей. Оттуда, откуда лился яркий дневной свет. Но я уже и без того знал, куда нас перенес Теодор.

– Тео, я ведь могу и убить… Мне бы не хотелось … —

– Ты сперва смоги. – Ответил он ледяным тоном. – Хотел спарринг? Ну, так вот это место как раз для таких целей! Не пристало таким титанам, как мы с тобой, махалово устраивать где-то в совершенной бесвестности! —

– Vale ire mori! (Прощайте, идущие на смерть!) – Услышал я за нашими спинами традиционное гладиаторское напутствие. И в этот момент рабы, прикованные к воротам, широко распахнули их перед нами.

Как только мы пересекли черту света и тени, отделявшую нас от Арены, коротко прозвенели фанфары и чей-то, едва уловимый в реве толпы голос прокричал.

– Duo sunt sine nomine! – Что означало «Двое безымянных!» И если честно, меня это даже расстроило. Я, конечно, не знал в каком именно году мы находимся. Но что-то мне подсказывало, что сейчас идут именно мои любимые года! И в Риме обо мне слышали! Определенно!

– Тео, ты уже бывал здесь? – Спросил я своего спарринг-партнера.

– Конечно. – Ответил он. – Мне больше заняться нечем как подвергать опасности свою жизнь, играя в пустые игры древних! —

– Зачем тогда … – Начал-было я, но он меня перебил.

– Из уважения к тебе, Гафур! – И когда мы вышли уже почти на самый центр арены, сказал.

– Мне хочется дать тебе самое лучшее. Великое. Даже если это будет смерть. Старайся не смотреть на трибуны. Это признак дилетантства и здорово отвлекает! Защищайся! – И тут же сделал очень быстрый выпад «пяткой» своего топора в направлении моего лица. Я увернулся легко и проворно и при этом отпрыгнул на пару шагов назад. «Не пристало Великому Гафуру по крайней мере в этом историческом периоде оставаться безымянным!» Подумал я про себя. «Не пристало!» И с этой мыслью я сделал ложный выпад с поворотом на триста шестьдесят градусов. Ушел в ложный замах с еще одним точно таким же поворотом. И еще раз поворот с уходом в полуприсяд и с очень длинным махом рукой на уровне живота. И если бы я задел Теодора, то располосовал бы его пополам! Но располосовать мне удалось лишь его тогу. Оказалось, что он двигался не менее быстро чем я. И весь этот мой каскад боевых приемов стал не более чем красивым танцем. Нам кратко зааплодировали и засвистели. Раздался чей-то отдаленный смех. Мне было понятно, что здесь, в Колизее, удивить публику было крайне сложно. А удивить очень хотелось! Просто очень! Ты, блин, на Главной сцене всех времен и народов! Ты Гамлет и Спартак! Ахиллес и Гектор. Да, пусть мне отведена роль в пять минут. Но, хрен его раздери, я хочу, чтобы эти пять минут жизни запомнились зрителям навечно! И не из-за зрителей вовсе. А только лишь потому, что нынешняя постановка исполняется великими! Я взглянул на Теодора и увидел в его глазах совсем такой же азарт.

– Умереть на этой арене будет приятнее чем я полагал! – Услышал я от него. И поэтому сказал в ответ.

– Тео, только театральная постановка! С использованием всего нашего таланта и арсенала возможностей! Пусть этот поединок двух «сант-сине-номине» останется в памяти навека! – Всю эту тираду я проговаривал, непрерывно наступая на него, и поэтому говорил с паузами. Но все равно дыхание себе изрядно сбил! А Теодор просто кивнул мне в ответ. И сказал кратко.

– Да, ты прав. Это и есть театр! – И неожиданно резко ушел вниз, под мой меч с броском вперед, очень сильно при этом ткнув меня топором в левое колено. Этот его тычок топором получился не в полную силу и вскользь, однако моя кровь красиво, по огромной дуге оросила арену! Я пошатнулся и застонал. Понял, что сейчас упаду. Но вместо падения на спину, изогнулся вбок и не раздумывая ушел от него, сделав «колесо». Раз семь или восемь. Это был мой «фирменный» трюк, которому меня научил один пожилой зек Василий, которого так и звали «Колесо». В те годы, когда я был совсем еще мальчишкой и носил совсем другое имя…

Так я оказался от него примерно метрах в пятнадцати. И стоял, интенсивно растирая себе колено. А он неторопливо шел в моем направлении.

Трибуны при этом заметно оживились.

Я определил, что чашечка моего несчастного левого колена болтается из стороны в сторону, и это означало, что левую ногу я сгибать больше не могу. Иначе голень просто вылетит из сустава. Эту ногу я теперь должен был держать идеально прямой по крайней мере месяц! И конечно, не на арене Колизея! И замотать мне ее потуже тоже было и нечем, и некогда!

Я, прихрамывая и волоча за собой прямую ногу, попытался от него немного отбежать и поэтому развернулся к нему спиной. Я никак не думал, что он на такое пойдет! Но… он все же, с силой метнул свой топор мне в спину и, конечно, попал! Я на миг даже потерял сознание. А когда очнулся, то увидел, что лежу, зарывшись лицом в песок Арены, а Тео уже совсем близко! И хоть мне очень не хотелось вставать, я понимал, что именно Колизей во все века славился тем, что лежачего в нем добивали. Беспринципно и немилосердно! Поэтому я сел, тряся головой и стараясь максимально обрести адекватность восприятия, и увидел, что он подбирает вместе со своим топором и мой меч, который валялся на его пути ко мне. Это было хорошо. Потому что это давало мне шанс. И… потому что это уже было! И поэтому я продолжал просто сидеть на песке, изображая смертельно раненого, и ожидая, что все в это поверят. Как и тогда, когда с тяжелыми трудами мне удалось победить царевича Инхеп-Ра! Правда, я был тогда сильно моложе. И Тео об этом тоже наверняка знал. А что мне остается? Убежать я не могу. Да мне и не дадут. Куда вообще можно убежать с арены Колизея, кроме как в мир иной?

– Мантикоры, говоришь? – Спросил он издали. – Да ты просто провидец! Я давно их развожу. У себя на ферме! —

Затем он подошел ко мне, сидящему на песке с абсолютно тупым выражением лица, и резким движением отхватил при помощи моего меча здоровенный кусок от подола своей тоги. Бросил меч рядом с топором, присел и не спеша принялся перетягивать мне раненое колено. При этом на трибунах начался настоящий рев. Но Тео никак на это не отреагировал.

– Стоять сможешь? – Спросил он. А я лишь кивнул в ответ. – Потому что сейчас именно и начнется самое великое шоу на этой арене! – Сказал Теодор.

Он продолжал тщательно и очень туго забинтовывать мою ногу тряпкой, глядя при этом совсем не на меня и даже не на мою ногу. Я немного пришел в себя и проследил его взгляд. Стены арены были весьма высоки. Никакой не то что человек, но даже лев или тигр не смогут допрыгнуть до перил. Метров семь-восемь. По сути, это колодец. Но Тео смотрел не на это. Его взгляд был прикован к Императорской ложе, которая… была совершенно пуста!

– Это хорошо, что некому скомандовать «Фас!» – Сказал он. – Местная военная полиция выполняет только приказы Цезаря и более никого! … Поэтому пусть они там на трибунах орут сколько хотят. Все, что они реально могут при пустой Императорской Ложе … —

Он не договорил. Снова отворились те самые врата, через которые на арену выпустили нас, и оттуда выбежала целая команда здоровенных мужиков с топорами, мечами, копьями и прочими орудиями убийства. И устремилась прямо к нам. Мы с Тео оба поняли, что секунд десять, не более. Потом нас возьмут в кольцо и покрошат на мелкий собачий фарш.

– А! Я вот это и имел в виду! – Сказал он и встал, оставив меня сидеть. И снова дважды щелкнуд пальцами, подняв на этот раз свою правую руку высоко вверх!

А потом произошло следующее. Из ниоткуда, прямо как по волшебству, возникли огромные, страшные собаки, вид которых просто леденил у меня кровь. Черные, огромные, с какими-то невообразимо жуткими, немигающими, огромными глазами овальной формы на абсолютно лысых, зеленоватых головах. Эти их глаза… Боже, они же были такие же как у мухи, или стрекозы. Сетчатые… Эти звери были очень высокие в холке. А их непропорционально большие головы украшали пасти, похожие на крокодильи. Только чуточку короче. С десяток особей. И особенно страшным при этом было именно то, что от этих зверей не исходило ни единого звука! Только какой-то тихий стрекот. Как от насекомых. И внезапно я вспомнил, что именно эти тихие звуки я принял вчера за стрекот цикад. Когда стемнело. Рядом с хижиной Теодора. А он при этом мирно похрапывал на полу своего дома, в котором вместо дверей лишь занавеска из плотного сукна…

В этом моменте времени я просто перестал дышать!

Вы никогда не слышали на арене Колизея и при полных трибунах тишины, настолько гнетущей и мрачной, как в преддверии ада? И я не слышал. И сейчас возникла именно такая тишина. Полное беззвучие. Но не от отсутствия чего-либо, а, напротив, от наличия. Повеяло такой страшной безисходностью и… обреченностью, что ли? Эти звери, они источали от себя нечто, чего не существует в мире, созданным Богом. Некие волны чудовищного страха и обреченности. И еще они завораживали. Не знаю, какие физические поля и частицы за это в ответе? Но от этих зверей исходило Нечто. Они парализовывали волю и подчиняли все твое естество страху. Внезапно я понял, что возникнув здесь и сейчас, на залитой ярким солнцем арене Колизея, эти твари принесли сюда не просто самих себя, но частичку пространства того самого мира, в котором были до этого. С его атмосферой, и с его… сутью. И они возникли не одни, а в компании с каким-то мужиком, брюнетом с сединой в висках. Лет сорока. И этот мужичок, одетый в какие-то неизвестные мне одежды свободного покроя, стал выкрикивать этим собакам, или… не знаю, может быть и не собакам вовсе, стал выкрикивать им команды на совсем не знакомом мне языке. Я не был лингвистом, но ни произношение, ни лексика… были явно не отсюда! Он подавал команду зверю, обращаясь, как я понимаю, к каждой особи по имени и при этом, слегка отвешивая ей поклон. И по театральному изыскано показывал жестом в сторону определенного гладиатора, из числа тех, кого выпустили к нам с Теодором для нашего истребления. Это было бы даже красиво, если бы не было столь запредельно страшно!

– Адские псы! – Шепотом сказал Тео. И сел на песок рядом со мной. – Сиди тихо и не шевелись! И я очень надеюсь на то, что они не учуют твою кровь! —

– Откуда это все, Тео?! – Едва слышно произнес я.

– Из ада. – Так же тихо ответил он. – Я подстраховался у… друзей! —

Каждый из зверей, получив команду, подходил к тому, на кого указал рукой их… погонщик… И не спеша, по частям разчленял соответствующего гладиатора. Смотреть на это было просто невыносимо. Потому что люди даже не пытались сопротивляться, загипнотизировнные этими мушиными, немигающими глазами. А более всего потому… да, из-за тишины. Жертвы просто были в полном параличе. Не могли даже издать предсмертный стон…

Это все длилось и длилось… Пока, наконец, где-то на галерке, на самом верху, не раздался чей-то душераздирающий, нечеловеческий крик. Женский, переходящий в визг. И затем – в стон. Такой… тягуче-мучительный. И затем этот стон стал разрастаться и заполонил весь Колизей. И я вспомнил случайно осевшую где-то в самой глубине моей бесполезной памяти фразу из Библии: «Там будет плач и скрежет зубов!» Адские псы не сжирали свои жертвы, как поступил бы любой из столь свирепых хищников отряда млекопитающих. Впрочем, я уже понял, что они не являлись ни млекопитающими, ни… земными. Да и столь свирепых на Земле не водилось! Вся эта героика Колизея… вмиг рухнула, обнажив свою адскую суть. Тео просто организовал здесь и сейчас достойное лицезрение сущности Колизея. Не его парадную, блатную романтику, а его… адскую сущность!

Эти собаки… Они водили хоровод. Волоча останки жертв в своих зубах и оставляя эти человеческие части там, где говорил им погонщик. И я понял, что звери выкладывают на песке арены какое-то слово. Или символ? Не знаю. Но… Потом спрошу!

Через какое-то время, и под жалобные стоны трибун, звери, закончив свое дело, чинно уселись на песок. Я поднял глаза вверх и заметил, что, несмотря на весь ужас, трибуны никто не осмелился покинуть. Публика Рима каким-то образом поняла то, что все происшедшее необходимо досмотреть. Что это действо – для них! И вовсе не как развлечение. Скорее, урок! А потом погонщик пошел к нам. И вместе с ним один из его питомцев. Питомец подошел ко мне вплотную и обнюхал мою ногу, тихо застрекотав при этом. Я закрыл глаза и перестал дышать.

– Атхе, Харт! Атхе! – Тихо сказал погонщик и погладил зверюгу по гриве. При этом пес развернулся и ушел в сторону стаи. Тогда Теодор поднялся с песка. Чинно и с достоинством. И сказал.

– Спасибо, Меридор! —

– Дай нам команду отбыть домой из этого… мрачного места! – Сказал Теодору некто по имени Меридор, погонщик адских псов. И Тео сказал.

– Конечно! Мой поклон Владыке и поздравления по поводу рождения внучки! – И снова щелкнул пальцами. Но уже трижды. И адские псы вместе с погонщиком исчезли. Как и не бывало! Оставив на песке арены Колизея ужасный человеческий… мясной прилавок…

– Вставай! – Сказал мне Теодор и помог подняться на ноги. – Нам пора! И тебя лечить пора! А то еще подхватишь тут какую-нибудь … —

Он приобнял меня за плечи и мы вмиг оказались снова в его Империи. Но уже не рядом с хижиной, а на какой-то немыслимо красивой площади. И хотя в этом мире накрапывал дождик, я был этому несказанно рад! И конечно, снова сильно заложило уши! Мы стояли, обнявшись, как старые друзья. Опираясь друг на друга. Мимо нас проходили какие-то люди, под зонтами и в плащах, и все вокруг было… настолько безмятежно-меланхоличным, как и бывает в самом начале золотой осени. Столь разительный контраст перемены состояния окружающей нас реальности окончательно меня деморализовал. И только сейчас я заметил, что у него широкая резаная рана в области живота.

– Это что, я тебя достал? – Спросил я его. А он ответил.

– Ага. В самом начале. … Ерунда! Ну, что, спарринг удался? —

– Угу! – Промычал я. – Что это были за собаки, Тео? Это же… что-то запредельное. —

– Именно, запредельное. – Сказал он мне. – Они создаются там, где есть предпосылки для так называемого «генетического взрыва». А конкретно эти… Химеры. Помесь волка с богомолом. Их сложный генетический микс. Ты почувствовал, что только насекомые способны управлять сознанием человека на расстоянии? —

– Да. – Сказал я. – Меня просто охватило оцепенение! —

– Вот именно! – Сказал Теодор. – Я хотел преподнести урок этим зажравшимся древним идиотам. И жалею, что тамошнего Цезаря там не было. Вот смотри на мою империю! – Сказал он мне. – Стоит Цезарь, раненный сам и держит раненого товарища. И при этом я остаюсь неузнанным. Вот что значит… э-э… до чего может довести человека скромность! —

Мимо нас проходили какие-то люди. Кто-то рассматривал нас с любопытством, кто-то с брезгливой отстраненностью. И при этом никто не узнал Теодора в лицо.

– Ты идти можешь? – Спросил он. А я только отрицательно покачал головой. Тогда он поднес к губам свою левую руку с каким-то браслетом и сказал.

– Гергон, забери нас! —

Холодный мелкий дождик усиливался, и мы просто кайфовали, уставшие и потные посли арены Колизея.

– Что бы ты хотел сейчас более всего? – Спросил он меня.

Я только покачал головой. – Ну, может, Стинга послушать? … —

– Стинга? – Переспросил меня Тео. – Почему не душ и мягкую кровать? Или миску сборной солянки, от которой поднимается пар? … Хотя… Я бы тоже не прочь послушать Стинга. «Роксен», например. Стинг – классный парень. —

Не прошло и пары минут как к нам подбежали люди и, подхватив подмышки, бегом уволокли обоих в какое-то здание весьма помпезного вида. А я просто закрыл глаза. Я был вымотан психологически как после пыток.

Но во внутреннем моем взгляде, в том самом, который смотрит вглубь твоего сознания и который начинает это делать сразу же вслед за тем, как ты закрываешь свои телесные глаза, … сразу же вслед за этим… мне, я думаю, до конца дней моих будут видеться адские псы, их погонщик Меридор и тот немыслимый, нечеловеческий хоровод с человеческими останками в их зубах. И еще… этот стрекот…