Читать книгу Гафур. Роман. Книга 2. Фантастика - Владимир Муляров - Страница 11

«… Вера – это ничем не объясняемое знание, либо же убеждение, очевидное для тебя настолько и настолько необъяснимо близкое твоему сердцу, что не отстаивать его, не бороться за него ты не можешь.»

(«Мысли Одинокого Странника, грядущего в ночи». О. С. Гинзбург-Мадани Изд. «Река». М., 2223г. 391 стр., илл.)

Я грустно шагал по центральной улице Ялты. Тео, как мы с ним и договаривались, вернул меня обратно туда, откуда четыре дня назад я отправился в баню к друзьям. Но вместо этого угодил в трехдневную спасательную экспедицию. Меня переодели в приличествующие этому периоду Истории одежды. Теодор вылечил мое колено, которое он же перед этим мне и изуродовал боевым топором на арене Колизея, и теперь я, совершенно подавленный и в настроении препротивном просто возвращался домой. К своей супруге, по которой уже успел соскучиться. Прикасаясь слегка к своему новому котелку рукой в белоснежной перчатке и кивая в ответ на приветствия местного люда.

Не то, чтобы я сильно страдал от боли в колене и остаточных явлений в спине, нет. Первая же парная банька в компании друзей и с хорошим пивом это все поправит без следа! Эти боли были фантомными и скоро должны были пройти сами. Так как на процедуре регенерации у Тео в его «Водах Молодости» меня восстановили, что называется в юношеских годах. Дело не в этом… Дело в том, что Тео просто надрал мне задницу. Вот и все. И поэтому я был подавлен. Конечно, мне и раньше приходилось и получать по зубам, и сражения проигрывать. Но здесь он разгромил меня вчистую, и сделал это на глазах тысяч зрителей, которые на тот момент сидели на трибунах. Это было прилюдное унижение меня как бойца и, к слову сказать, не последнего в своем роде!

Я не привык проигрывать. И тем более не привык проигрывать под аплодисменты трибун, адресованных не мне.

И поэтому я был зол, раздосадован и подавлен.

Именно в этом настроении я и возник в дверном проеме нашей с Ольгой тихой заводи… Гостиница Россия. Апартаменты класса «Люкс». Двуккомнатные покои за номером 57.

– Привет! – Сказал я с порога, пытаясь изобразить на лице своем улыбку. Я и впрямь очень соскучился по Ольге. Она была той моею отдушиной, где воздух для меня всегда был сладок. Где я мог дышать и… не мог надышаться! Однако, получившаяся вместо желанной улыбки жалостливая гримаса, явно не могла обрадовать мою супругу.

Она сидела в кресле, поджав под себя ноги, такая тихая, домашняя… с какой-то книгой в руках и укутанная в огромный плед голубого цвета, плавно переходящего в бежевый. Она очень любила этот плед.

– Джаф, ты ушел всего часа полтора назад! – Сказала мне жена. – И меня интересует, где ты был это время, если не в бане? Поделись с супругой! – И улыбнулась.

– Почему не в бане? – Удивился я.

– Ну, я не знаю почему. Почему? … Ты ходишь в баню ведь не мыться, а… сидеть там с этими твоими ялтинскими мужланами. Хамоватыми и неотесанными. И пить пиво. Ведь так? И это обычно тянется пол дня! —

Она рассматривала меня с ног до головы, и я понимал, что скрыть от нее все равно ничего не получится! Секретарь в приемной Мельхиора в крупнейшем Исследовательском Центре двадцать третьего столения прочно жил в этой женщине.

– Да просто гулял. – Ответил я ей. Потом пристроил свой котелок на придверную круглую «котелочную» тумбу, а новенькое кашемировое пальто накинул на крючек вешалки. И направился в сторону кабинета и нашей спальни по совместительству.

– Да просто гулял. – Повторила она, пытаясь изобразить мой капризный тон. – И свой саквояж с банными принадлежностями где-то обронил… в сумраке мира сего! —

Я чувствовал на своей спине ее пристальный взгляд и то, что она, все видит и все понимает.

– Скажи, дорогой, – она приблизилась вплотную ко мне, войдя в смежную комнату вслед за мной, – просто гулял, говоришь? —

– Угу. – Промычал я.

– Тогда почему на тебе не твой фрак? – Спросила меня жена, окинув взглядом с ног до головы. – И совершенно новое пальто? Кажется, кашемировое? —

– Это мой фрак. – Возразил я, краснея и пытаясь не подать виду, что очень напуган.

– Нет, Джаф, это не твой фрак. Потому что твой фрак висит в нашем платяном шкафу. И висит он там с сегодняшнего утра потому, что в баню ты его не надеваешь. Car dans la robe, seuls les imbeciles marchent! Или ты забыл куда ушел утром? – Убедительным тоном сказала Ольга, ласково разглаживая атласные лацканы фрака на моей груди. – Во – первых, это и не фрак вовсе, а смокинг. … Ну-да ладно, пусть… назовем это фраком! И фрак этот… слишком нов, чтобы быть твоим. И сидит он на тебе так, как будто целый месяц лучшие портные Петербурга его под тебя подгоняли. И… О! – Она оглядывала меня со всех сторон, поворачивая, словно манекен. – Наконец-то что-то на тебе прилично сидит! … И обувь, дорогой, она тоже не твоя. Определенно! И… даже волосы на голове… Они тоже не твои, Джафар! Где твоя седина в висках, родной? Такая… многими любимая, благородная, заставляющая глупых местных баб вздыхать тебе вслед! Где она, Джаф? Где морщинки возле глаз? – Она запустила свои пальчики мне в шевелюру и озорно въерошила волосы. – И… милый мой, сколько тебе сейчас лет? Мы вообще можем теперь жить как супруги? В этом криминала не будет? – Она внимательно смотрела мне в лицо, осыпая меня этими ужасными вопросами, а я отвернул голову влево.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – Спросила Ольга, вовсе не намереваясь получить от меня ответ. – Ты мне напоминаешь некое сказочное сокровище, которое из старой, всем привычной упаковки переложили в новую, красивую. И теперь это сокровище невозможно узнать, не развернув всей внешней шелухи! —

Она стояла, обхватив меня руками за талию, запустив их под фрак, или смокинг, и пытаясь заглянуть мне в глаза. А я старательно отворачивался. Но ее близость! Я понимал, что не смогу долго сохранять присутствие духа, вдыхая запах любимой женщины. Ее духи, едва уловимые и… ее тепло! Эта очаровывающая магия, с которой просто невозможно бороться. И, да! Вероятно мы с Теодором и впрямь немного переборщили в моем омолаживании! Я чувствовал, как во мне рождается нездоровая активность. Мощно и бесконтрольно. Как в давно забытой юности.

– И какого лешего – продолжала Ольга, – от тебя сегодня не пахнет этим вашим отвратительным плебейским пойлом? —

Я стоял как нашкодивший школяр в кабинете директора, потупив взгляд, уставившись на свою обувь, которая и впрямь, ни капли не соотносилась с этим периодом Истории.

– И почему, Джаф, скажи мне, пожалуйста, по-че-му у тебя эта мужланская, колючая щетина как минимум трехдневной давности? Как такое возможно, когда ты брился сегодня по утру? Тебе не совестно ходить по городу в таком дивном одеянии и с таким ужасным лицом? Джа-аф? —

Она смотрела мне в глаза. И во взгляде ее я прочел легкое беспокойство и… грусть. Как будто она ожидала заранее нечто для себя неприятное услышать. Всего скорее, ложь. Как водится…

– Оля … – Начал-было я. Но оправдываться почему-то совершенно не хотелось! А лгать сегодня не хотелось совсем. – Оль … – Я не мог подобрать слова. А она положила свою голову мне на грудь и прошептала.

– О! Ты вспомнил мое имя! —

– Оля! – В очередной раз промямлил я, словно заевшая граммпластинка. – Я просто очень… Очень тебя люблю. – Тихо, почти шепотом сказал я ей и почувствовал, как горло моментально сдавил перекрывающий дыхание спазм. Все недавние обиды и переживания, копившиеся этими днями, напряженные дни в пустыне, какие-то звери, верблюды, бандиты, побои, косноязычные иностранцы, Тео с… с его всемогуществом, которого не было у меня, … все это я зачем-то притащил с собой сюда, в эту комнату. Для того, чтобы прямо вот здесь и задохнуться под тяжестью этого груза! А она? … Она была как раз тем самым магнитом, который вытягивает из твоего внутреннего естества все самое дурное, самое гадкое, освобождая, очищая тебя «…от всякия скверны». Так действует в людях Любовь. Сейчас я это очень явственно почувствовал. – Родная, … – прошептал я с мольбой в голосе – обними меня! —

Она взяла мое лицо в ладони и развернула меня к себе. Наши взгляды встретились.

– И я тебя люблю. – Тихо, страстно и очень ласково сказала она. – Ты дома, мой милый, ты дома! —

И тут я зарыдал. Беззвучно. Просто меня начало всего трясти. Так, что сказать я ничего не мог. Я уткнулся лицом ей в плечо и, сотрясаясь всем телом, тихо плакал. Она и впрямь, способна была изымать из моей души всю нечисть, вымывая ее вместе со слезами. А я почувствовал себя маленьким. Мальчишкой, побитым на улице сверстниками, которого просто утешает его мама…

Лишь спустя десять минут, когда я стал способен внятно изъясняться и понимать человеческую речь, я ей поведал о последних моих четырех днях, которые в ее потоке оказались лишь полуторачасовым периодом времени. Конечно, мне пришлось юлить! Я не мог рассказать ей, такой молодой и красивой, о том, какой она будет когда-то, когда навестит меня в Ялте сегодня утром по пути в баню, чтобы снарядить в пески сто девятнадцатого столетия спасать ее людей и мою дочь. Я не мог рассказывать ей ничего о Теодоре, помня его категоричное: «И жене своей о мне ни-гу-гу!» И… О, я многое от нее утаил. Но по крайней мере, это сегодня не стало ложью!

– Джаф, ты многое недоговариваешь! – Сказала она, заглянув мне в глаза. А я лишь кивнул в ответ.

– Да, я должен умолчать о том, что касается будущего. Это… важно! —