Читать книгу Долина каменных трав - Владимир Прягин - Страница 10

Я ожидал, что сейчас, когда кокон снят, мы снова увидим Кречета в человеческом облике, но он явился в истинном виде. То ли решил, что притворяться больше нет смысла, то ли захотел припугнуть и нас, и русалку – ночью его морда смотрелась ещё хуже, чем днём. Лёд (или мрамор – я так и не разобрал) белел отвратно и мёртво, а лунный свет неуклюже спотыкался на сколах.

Нет, всё-таки скорее мрамор, чем лёд – и всадник, и конь под ним наполнены дурной тяжестью, земля под копытами вздрагивает, и остаются вмятины. Попутчик – патлатый хмырь – таращится волчьим взглядом, но по сравнению со своим предводителем выглядит почти безобидно и по-домашнему.

Главарь соскочил на землю, и трава под его ногами обындевела. Потом он, вытянув руку, указал пальцем на меня – и опять мне почудилось, как вчера, что в грудь во всего размаху долбанули кувалдой, плеснули каменным холодом.

Кречет заговорил – его голос зазвучал гулко, как из колодца:

– Они принадлежат мне!

Меня такая заявка, мягко говоря, не обрадовала, но спросить моего согласия Кречет как-то не удосужился. Обращался он напрямую к русалке. Та спокойно прожурчала в ответ:

– Эти двое пришли к реке и сумели её позвать, теперь они под защитой. А тебе здесь не место.

– Они ещё не дошли до Серого Омута

– Это лишь вопрос времени. Ты опоздал, Каменноголовый.

Это заковыристое словечко, похожее на издёвку, всерьёз разозлило гада. Угроза в его движениях стала явной и неприкрытой – он сделал шаг к русалке и снял с пояса длинный нож.

То есть эта штука была ножом, пока он её не трогал, но, оказавшись в его руке, сразу превратилась во что-то совершенно кошмарное. Причём превращение произошло в один миг, я даже уследить не успел. Будто страницу в книжке перелистнули с неимоверной скоростью – на прошлой картинке Кречет тянулся к поясу, а на нынешней уже держит хреновину, похожую на секиру. Рукоятка – длиной в полсажени, а лезвие-полумесяц – не железное, а мраморно-ледяное, как физиономия у хозяина.

Кречет замахнулся своим оружием, хотя до противницы оставалось не меньше пяти шагов. Я подумал – хочет метнуть. Но нет, всё оказалось хитрее – воздух перед секирой смёрзся и стал её продолжением, тонкой пластиной-плоскостью из прозрачного льда, которая падала на русалку сверху и справа, грозя разрубить наискосок, от плеча.

Русалка, защищаясь, вскинула руки, выставила ладони, с которых сорвался бледный огонь, как от костра на пристани, и ледяная плоскость взорвалась, рассыпалась облаком водной пыли.

Ещё один взмах руки – и ветер швырнул эту пыль на Кречета. Она его облепила, осела мелкими каплями, которые моментально задвигались, засуетились как муравьи. Капли выстраивались в цепочки, а те переплетались между собой – получилась серебристая сеть, опутавшая врага.

В пересказе получается долго, но на деле всё это длилось считанные секунды. Мы с Лизой так и остались стоять столбом, а вот патлатый сориентировался быстрее – выхватил из-за пазухи длинную камышовую трубку, поднёс ко рту и дунул, резко и шумно. Их трубки вылетел тонкий дротик – и угодил русалке в плечо.

Дротик этот был нашпигован чарами до предела – иначе как бы он смог воткнуться в создание, состоящее из пустоты и воды? А он воткнулся, причём на совесть. «Кожу» вокруг укола покрыла ледяная короста, которая начала расползаться в стороны.

Такая заморозка, похоже, причиняла дикую боль, потому что русалка натурально взбесилась – дёрнулась, зашипела как мокрая тряпка под утюгом и, размахнувшись уцелевшей рукой, швырнула в патлатого горсть мерцающих шариков. Это тоже были капли воды, только очень большие, каждая размером с виноградину или вишню.

Но вода была явно не родниковая – капли прожгли рубаху, разъели кожу. Патлатый упал, зажимая рану на животе. Сквозь пальцы как будто проступили чернила – так выглядела кровь под луной.

Его предводитель тем временем застыл неподвижно, весь опутанный сетью. Сейчас он особенно напоминал истукана, которого кто-то вытесал, а потом по дурости нарядил в человеческую одежду.

Я подумал, что русалочьи чары лишили его всех сил и умений, но оказалось – нет. Кречет просто сосредотачивался, готовил себя к рывку, пока речная дева с патлатым мордовали друг друга.

И вот истукан ожил, поднял голову. Серебристая сеть на нём потускнела и подёрнулась инеем. Он резко повёл плечами, и капли воды превратились в крупинки льда, осыпались на траву.

Потом он взвесил в руке секиру.

Русалка, обернувшись к нам, взвизгнула-прошипела:

– Бегите!

Лиза всё так же стояла в ступоре, поэтому я схватил её за руку и потащил к просвету, который виднелся в зарослях. Уже за кустами притормозил, обернулся – и сразу понял, что не забуду эту картину до конца жизни.

Патлатый лежал, повалившись на бок. Трава там была куцая, невысокая, поэтому чернильную лужу, которая перед ним растеклась, я видел хорошо, даже слишком. Недалеко от мертвеца стоял Кречет и держал за горло русалку. Та уже едва шевелилась и почти вся покрылась ледяной коркой.

Кречет отвёл для удара руку, в которой была секира. Он, как мне показалось, тоже немного растерял свою прыть – сеть его всё-таки ослабила. Но можно было не сомневаться, кто выиграл эту драку.

Остриё лезвия-полумесяца ткнуло русалку в бок, она застонала. Мраморный человек уставился ей в лицо:

– Ты – слизь, речная отрыжка. Всё ещё полагаешь – я опоздал?

– Ты всегда опаздываешь, долдон. Река быстрее тебя.

– Вонючий ручей когда-нибудь пересохнет. Камень останется.

Русалка, уже совершенна оледеневшая, попыталась что-то ответить, но Кречет дёрнул лезвие вверх и вспорол её одним махом. Зазвенели осколки, рассыпались по земле – посланницы реки больше не было.

Я побежал, таща Лизу на буксире. Мелькали кусты, деревья, хлестали ветки, сердце бешено колотилось, а в голове была одна мысль – скорее! Не останавливаться! Мне чудились каменные шаги за спиной, и страх подстёгивал, гнал вперёд.

Но далеко мы не убежали – я споткнулся о толстый корень и шлёпнулся на траву. Лиза, задыхаясь, упала рядом, мешочек слетел у неё с плеча. Я подхватил его, случайно нащупал внутри, под тканью, спичечный коробок…

И вспомнил про защитные чары.

Трясущимися руками вытащил спички, чиркнул – одна сломалась, но вторая зажглась. Крошечный огонёк показался невыносимо ярким. Держа его между собой и Лизой, я просипел:

– Вернуть кокон!

Вихрь, как обычно, продрал по коже, но эта боль меня даже, можно сказать, обрадовала. Теперь нас не было видно. Для верности я всё же затащил Лизавету за ближайшее дерево, усадил на мягкий мох и прислушался.

Было неожиданно тихо – ни лая, ни совиного крика, ни даже комариного звона. Все живые твари в округе будто сообразили – лучше заткнуться, чтобы лишний раз не злить колдунов и случайно не попасть под раздачу.

Тишину эту только Кречет и нарушал.

Теперь я расслышал точно – он и правда приближался, но, к счастью, шёл не прямо на нас, а мимо, и вёл за собой обоих коней. На несколько секунд приостановился – тоже, наверно, озирался и вслушивался. Произнёс спокойно и гулко:

– Прячьтесь, щенята, поживите ещё немного. Скоро увидимся.

Он двинулся дальше, шаги затихли, и я понял, что мы спаслись – по крайней мере, на эту ночь. Выдохнув, привалился к дереву.

Там, на берегу, русалка подхлестнула меня своим диким воплем, взвела во мне невидимую пружину, которая погнала меня через заросли, но теперь этот завод кончился. В голове была пустота, а в ногах – противная слабость.

Потом я вспомнил, как кровь вытекает из мертвеца, шарахнулся в сторону, и меня с минуту рвало варёной подсоленной кукурузой, вялеными лещами и белыми скороспелыми яблоками.

Оклемавшись кое-как, сплюнул, достал из котомки фляжку с водой.

Посмотрел на Лизу.

Она тоже уже слегка отошла, только всхлипывала тихонько. Я не придумал ничего лучше, чем спросить у неё:

– Ну как? Ты живая?

– Да… – она помолчала. – Митя, если не трудно, подай мне куртку. Она там, в мешке, должна быть…

Я порылся и выудил лёгкую короткую курточку, набросил Лизе на плечи. Улыбнулся (надеюсь, что получилось) и сказал:

– Отдохни, и пойдём отсюда, поищем место получше.

Она кивнула. Мы посидели ещё минут десять, потом побрели к дороге. Поднялась вторая луна. Тележная колея хорошо виднелась, белела пыль.

– Гуляете, молодёжь?

Мы вздрогнули, обернулись. Из-за куста, торчащего у обочины, вышел кто-то худой и щуплый. Лицо показалось мне смутно знакомым, да и голос я где-то слышал. Пока пытался сообразить, человечек сказал с ехидцей:

– Что ж вы молчите, ребятишки? Языки проглотили? Оно, конечно, я вас не вижу, зато чую – уж будьте-нате. Рыбка-то моя как, понравилась?

Тут я наконец вспомнил – это был тот самый дедок, который торговал на базарчике в компании с подружками-перестарками. Сейчас он стоял, опираясь на суковатую палку и как-то странно задрав плешивую голову, – может, и впрямь принюхивался.

– Вы, ребятишки, меня не бойтесь. Волшбы у меня – всего ничего, с комариный чих. Куда уж до ваших чар-невидимок! А пешком и подавно не догоню – дряхлый уже как пень, и ноги болят…

Дед всё трещал, а мы с Лизой подрастерялись. Скрытничать вроде глупо – он ведь действительно нас узнал, но и вступать в разговоры как-то не хочется. Вдруг этот хрыч заодно с той мраморной сволотой? Хотя, с другой стороны, наш кокон показал бы опасность, а дедуля выглядит безобидно…

– Если насчёт колдуна волнуетесь, который у реки буйствовал, так он туда ускакал, – дед ткнул пальцем в ту сторону, куда мы шли весь день накануне. – Ускакал – да и пёс бы с ним, дышать легче…

– Вы его лицо видели? – быстро спросила Лиза.

– Лицо-то? Молодой вроде и не урод…

Я подумал – ага, значит, Кречет опять личину напялил, прикинулся человеком. А Лиза продолжает выпытывать:

– Как вы тогда узнали, что он колдун?

– Дык говорю же – чую! Дурной волшбой от него воняет за три версты…

– Что вы от нас хотите?

– Помилуй, барынька, чего мне от вас хотеть? – удивился дед. – А вот вам, я так разумею, передохнуть бы не помешало. Изба у меня – не императорская хоромина, но пара свободных лавок найдётся. Заходите, коли надумаете. Ну а нет – так нет, упрашивать я не стану.

Выдал нам всё это, повернулся и бодро похромал к пристани. На палку он, по-моему, опирался больше для виду – таким дрыном сподручнее будет огреть кого-нибудь по хребту, если возникнет надобность.

Я посмотрел на Лизу, она пожала плечами. И то верно – в избе уж всяко не хуже, чем в чистом поле. Кокон-то всё равно к утру пропадёт, потому что чары иссякнут, и Кречет нас сможет выследить. Мне, правда, непонятно – зачем он опять вперёд ускакал? Да ещё и сказал при этом, что завтра мы непременно свидимся?

Хотя стоп. Был там один момент, когда он переругивался с русалкой, в самом начале. Ну-ка…

– Лиза, – говорю, – помнишь, Кречет что-то вякнул про омут?

– Да. Серый Омут – так он сказал. Мы, по его словам, до него ещё не дошли.

– Что это за хрень?

– Понятия не имею. Я про такое раньше не слышала.

– Может, это и есть то место, где река желания исполняет? Тогда всё сходится! Кречет нас там, наверно, подстерегал, но потом вдруг засёк нас тут, у причала, потому что мы сняли кокон. Тогда он примчался, убил русалку, но нас так и не поймал – и теперь опять поехал туда… Чего ты молчишь? Я правильно рассуждаю?

– Конечно, Митя. Я тоже примерно так и подумала.

Вроде отвечает по делу, но прежний задор угас, глаза не горят. Нет, не отпустило её ещё после бойни на берегу. Я-то, вон, проблевался – и полегчало, как будто весь самый поганый ужас вышел из меня вместе с желчью. А она этот ужас копит в себе и выхода ему не даёт…

Да, лучше в избе поспать, раз уж Кречет от нас отстал до поры до времени. А завтра с утра подумаем, как быть дальше.

В общем, догнали деда.

– Спасибо за приглашение, – говорю.

– Надеемся, мы вас не стесним, – добавляет Лиза.

– Чего стеснять-то? Один живу. Жена померла, а дети разбежались давно. Старшая – в городе, за фонарщиком замужем, целый выводок ему нарожала. Младший – матросом на корабле, усвистел опять в своё плавание…

Он поперхнулся на полуслове и замолчал, да и мы с Лизой тоже оторопели. Терновые заросли, вдоль которых мы шли, закончились, и показалась пристань – только вот света на ней прибавилось. Русалочий костёр на пирсе пылал густым синеватым пламенем, как будто его напитали силой. Отсветы ложились на дома и деревья, но на улочке было пусто – все попрятались от греха.

– Поминки… – шепнула Лиза.

– Какие поминки? – вцепился дед.

– Неважно. Не обращайте внимания…

Я вытащил из кармана ледышку – повезло, что не обронил, когда скакал по кустам. Костёр отражался в ней, даже если я её заслонял ладонью.

Только когда старик впустил нас в избу (не такую уж убогую, кстати), мы сняли с себя невидимость. Вихрь на этот раз был слабее – чары почти растрачены. Но ещё на один разок, надеюсь, всё-таки хватит.

Хозяин зажёг свечу и, оглядев нас, тихонько хмыкнул. Ну да, вид у нас был так себе – грязные, встрёпанные, растерянные.

– Есть хотите? – спросил он.

– Нет, – сказали мы хором.

– Если можно, только попить, – попросила Лиза.

Дед налил нам ядрёного домашнего квасу (слезу вышибало от одного запаха), потом протянул два корявых сморщенных корешка, каждый размером с Лизин мизинец. Она посмотрела с сомнением, и я объяснил:

– Темь-трава. Чтобы заснуть без снов.

Вкус у корня был кисловатый, вяжущий. Я долго жевал и смотрел в окошко, за которым горел русалочий погребальный костёр.