Читать книгу Кирза и лира - Владислав Вишневский - Страница 14

Натянув мокрые ещё робы, сгоняли на ужин. Ну, не сгоняли, протопали… Протопали-протопали. Естественно, строем… Подумаешь, не так выразился… Разница всего лишь в терминологии, а так, один… этот, как его… Сходили в общем, посетили.

Нас ждал чай, хлеб, и рожки… Не козьи рожки, не рога от быка, а из муки, макароны которые, только не длинные, а коротенькие и серые, да! Смех, в общем, получился, не ужин! Рожки, как я помню, это, обычно, гарнир к «чему-то». Здесь, рожки – факт – были, а вот того, к «чему-то», не было. Но мы помним: «мы-сегодня-не-в-закладке». В общем, проглотили эту проблему, прое-ехали. С небольшими запасами хлеба в карманах, строем прошли в курилку, потом, также строем, в расположение роты.

Рассадили нас в ленинской комнате роты, зачем-то раздали по простому карандашу, по листочку бумаги и по почтовому конверту. А, понятно, письма, значит, писать будем. А кому? Министру обороны? Ха-ха… Шутка! Конверт совершенно чистый, без почтовых марок, линеек и надписей. Наше удивление и немое любопытство – «а почему «пустое»? – было удовлетворено ответом: «Так, спокойно, взвод! Ваши письма в канцелярии полка будут проштемпелеваны военным армейским треугольником. Марки поэтому не нужны, не бойтесь, не потеряются». Понятно, письма пойдут как с фронта. Классное начало. Затем нам продиктовали наш правильный армейский адрес, чтоб ответы куда-надо приходили. И это здесь оказывается продумано, хорошо!

– А кому будем писать? – октябрятским голосом, прозвучал чей-то бесхитростный вопрос (Мы ещё друг друга плохо знаем, и внешне, и по фамилиям, тем более по голосам). Кто спросил не важно, главное, молодец, пацан, вовремя спросил.

Очень не праздный вопрос, как может кому-то показаться. Для личных писем, как известно, состояние души, время и обстановка должны быть соответствующими, созреть как бы, проявиться… А тут: на тебе бумагу, пиши, давай. Приказ. Как это?! Домой писать под приказом? Так под приказом не пишется, не получится… Наверное, что-нибудь армейское: заявление какое или там просьбу… Не ясно. Вот почему прозвучал вопрос. Ягодка ответить не успевает.

Кто-то уже выскочил с расхожим ответом:

– На деревню дедушке пиши, не ошибёшься. Ага!

В толпе всегда есть такие остряки-самоучки. Рота дружно гогочет… Нормальная реакция, если в тепле, да после ужина… А так… глупо, конечно.

– Ага, мамке или жене… – усмехаясь, басит старшина.

Это предложение рота воспринимает особенно радостно, дружно гогочет над последним предположением старшины, вертится на сиденьях, ищет глазами того, с октябрятским голоском… Который, понятное дело не только жены, раздетой женщины не видел. Га-га-га… Го-го-го… Забыли, похоже, зачем и собрались… У нас только зацепи эту тему, только намекни, и… Она заманчивая, желанная, многоплановая, естественно беспредельная, но старшина её безжалостно рубит (Вот, гад!).

– Тих-хо, р-рота! Успокоились. – Именно так, резко и беспардонно.

Глохнем, не набрав обороты.

А тут и замполит роты, молоденький лейтенант, с ярким румянцем на щеках, по фамилии Ягодка (ну и фамилия у поца, «ягодка-конфетка», ехидничала между собой рота), включился в процесс (дремал, что ли), с нажимом в голосе предложил нам: «Предупреждаю, особо, товарищи солдаты, думать над тем, что вы пишете об армии. Помните, категорически ничего нельзя писать о том: где вы служите, что делаете, чем кормят, что вокруг вас делается, кто ваши командиры, любые фамилии, численность, кто рядом с вами служит, адреса… Ничего плохого об армии писать тоже нельзя, понятно? Письмо может попасть в руки нашему врагу. Представляете, что может получиться? Этого допустить нельзя. За это трибунал, и всё! – убедительно прихлопывает рукой по столу. – И ещё. Пишите, пожалуйста, без матов. Помните, вы солдаты Советской Армии. А ваши письма, – замечает укоризненно, – иной раз просто невозможно читать – сплошные маты!»

Мы дружно гогочем. А что тогда писать?

– Пашка, – громко шепчет мне Стас, – а что, здесь все письма вскрывают?

– Мм-м, наверно. – Пожимаю плечами.

– Все-все? – Не верит.

– Твои обязательно. Отстань, Стас. – Отмахиваюсь. – Откуда я могу знать? Я ж тоже здесь первый раз!

На всё про всё нам дали тридцать минут…

– Завтра ваши письма отправят.

«О! Письма домо-ой, это о-очень хорошо! Та-ак… Хорошо, что завтра отправят! А о чём писать?» В голове абсолютно пусто. В мыслях и чувствах путаница. Я, да и мы все, в растерянности. О чём же писать?! Такого поворота мы не ожидали, не приготовились. А тут, на тебе – тридцать минут… Попробуй, успей. И в распорядке этого не было. Да нет, дело даже не в распорядке. Этот лейтенант такого наговорил, что и писать-то теперь не знаешь о чем. Напишешь, как есть – прямиком попадешь под трибунал. Эта «ягодка» найдет, за что зацепиться, и всё, хана тебе. Тогда, о чем можно писать? Написать бы вот так, коротко и лаконично, как в телеграмме: «Мама, я хочу домой!» Или, еще точнее: «Мама, забери меня отсюда. Скорее забери. Забери!» И послать… Куда послать? На деревню дедушке, как Ванька Жуков, да? Вот ситуация. А если с другой стороны подойти – кому писать. Матери? Нет-нет, только не ей. Ей всего этого не опишешь. Правду скажешь – расстроится, слезы… Соврёшь – всё поймет. Значит, опять расстроится, снова слезы… А ей врать нельзя. Мама, дом – это больное. Как о матери здесь вспомню, наваливается жуткая тоска. Хожу потом, как мешком из-за угла пришибленный. Нет, только не ей. Во всяком случае, пока не ей. Сначала нужно осмотреться здесь, убеждаю себя, разобраться в ситуации… И уж только потом… После.

Оглядываюсь…

Стриженые головы в недоумении крутятся, как в школе, говоря одними глазами: дай списать! Вопрошают: а ты кому пишешь?

Идея! Нахожу вдруг решение, – писать нужно девчонкам, они ведь ждут. В памяти, подтверждая, мгновенно всплывают слова песни: «А дома, в далекой сторонке, где белые вишни в цвету, о нас вспоминая, вздыхают девчонки, девчонки, которые ждут…»

Точно, они же, которые ждут – ждут? Ждут. Вздыхают? Ясное дело вздыхают!.. Вот, им-то сейчас и нужно излить душу… Можно спокойно врать про солдатскую любовь, про невыносимую тоску, про муки ожидания, ну и тэ дэ, и тэ пэ. Про любовь, короче. Тем более что этого добра действительно (у меня, например) в огромном избытке. Каждую ночь во сне такое снится!.. Рассказать – не поверите! Такие чудеса видятся – сердце от любви на части рвется. А по утрам все кальсоны уделаны. «Прямо истика-аишь весь!» Вот гадство, какой тонкий механизм! Только подумаешь, а ещё и представишь… все, «он» уже, как штык, уже в рабочем состоянии! Я что ли виноват, если природа у меня такая? Да только ли у меня одного. Утром все пацаны такие, это ж по торчащим «ниппелям» хорошо видно, не спрячешь…

Но как хорошо-то во сне! Такие мощные, яркие цветные видения… живые, реальные ощущения. Лучше и не бывает, наверное! Но всегда угнетает одно, каждый раз девичий образ – любимый образ, желанный образ! – совершенно неуловим. То есть я все её тело очень хорошо вижу, очень хорошо чувствую и очень хорошо знаю… Понимаете, знаю! А вот лицо всегда неуловимо, неузнаваемо. Вот уже кажется всё, вроде уже вижу её смутный образ… уже чувствую её любящее тело… вот уже мы переполнены огромной нежностью, любовью друг к другу… уже чувствую сладость её губ, уже ощущаю наши горячие, трепетные тела, наше слившееся в одно на полувдохе дыхание… я знаю… я чувствую её… я люблю её… всю-всю… Любимая! Моя любимая! Но… кто ты, кто? Назовись. Покажись. Кто? А-а-а! Нет! Не-ет!.. Не… Всё!.. Ушла… Исчезла… Кончен бал, погасли свечи… Стирай кальсоны!

Такая гармония, в том или ином варианте, почти каждую ночь во мне, в моих снах звучит, как этакая грандиозная мажорная феерия чувств на фортиссимо. Именно Грандиозная, Мажорная и на Фортиссимо! Вы один Ниагарский водопад вот так вот, весь, сразу представить себе можете?.. Представили? Хорошо. А десять таких водопадов… Представляете? Отлично. Так вот, у меня – сто «Ниагар чувств» сразу! Понятно?! Но, что самое убийственное в этой моей ночной сказке – каждый раз в финале этой Грандиозной феерии, увы, всё разбивается одной единственной трагической, очень печальной, до остановки сердца, диссонирующей вопросительной нотой: «Кто же всё-таки она?.. Кто? Кто?» Загадка. Что после этого скажешь: минор, он и есть Минор! Уделанные кальсоны утром – это мелочь. Это – ничто. Хотя всё перед этим – Нечто! Так и просыпаешься – всё в тебе торчком: и душа, и тело, и…

Будущему воину. Теперь понятно, почему, главным образом, солдаты большую часть своей службы любят спать? Правильно, поэтому… Ну и пусть.

Так кому же писать… Вопрос! Мгновенно перебираю в памяти лица всех знакомых девчонок, которые сильно и не очень сильно «убивались» от предстоящей разлуки со мной. Вглядываюсь в них, сопоставляю с привычным памятным ночным чувственным образом моей, той, единственной и желанной. Вспоминаю их одну за другой. Примеряю к образу, переставляю их местами и так и эдак: нет, ни одна не соответствует моему внутреннему эталону. Ни верхними частями, ни нижними, ни со спины, ни сбоку… Не сливаются. Ни одна (это открытие очень меня расстраивает), даже с натяжкой никто из них не подходит. Даже если?.. Да даже и если! Не она, и все тут!..

Такая вот печальная чехардень получилась, приехали называется… Кому же тогда писать, кому?

Оглядываюсь. Вокруг меня, прилежно склонив головы в одну сторону (точь-в-точь школьники), мои товарищи пишут… «сочинение турецкому султану» о том, как они ехали в армию… О, идея, как же я забыл? А друзья? Мои друзья, там, на гражданке… Разве они не ждут? Ещё как ждут. Вот с ними и можно поделиться всем накопившимся. Излить душу… Стоп! – тут же останавливаю себя. – Ягодка не дремлет! Он бдит за мной, как те империалисты. Вот гадство, как же тогда всё это описать… чтоб не написать? Тянуть, пожалуй, нельзя, время выходит. Командиры уже поглядывают на часы. Ладно, всё-всё, пишу: «Здорово были, ребята! Как вы там живете? Мы доехали хорошо. Уже выдали солдатскую форму»… Мелькает тревожная мысль: о солдатской форме писать тоже наверное нельзя, это же про армию! Решительно зачеркиваю, дописываю: «Мы переоделись. Здесь всё здорово. Помылись в бане»… Интересно, а про баню можно? А, пусть.

– Так, взво-од, закан-нчиваем писать! – прерывает уже почти ровный поток мыслей старшина. Все тревожно зашевелились, загудели, заволновались, зашаркали сапогами. Оказывается, не я один так долго собирался, да размышлял.

«Здоровье хорошее, – торопливо продолжаю дописывать, – здесь весело. Ребята все свои в доску. Как там девчонки, Ольга, Светка Валька и другие? Дайте им всем мой армейский («армейский», решительно зачеркиваю) адрес. Пусть пишут. Узнайте, кто из них больше переживал? Всё, пишите. Да, зайдите ко мне домой. Матери скажите, мол, всё нормально, доехал. Скоро напишу. Дайте ей мой адрес Всё. С солдатским приветом»… Зачеркнуть «солдатский» или нет? Нет, не буду, пусть читают, злорадно думаю об «империалистах-ягодках» и подписываю конверт. Облизав противную на вкус липкую полоску, заклеиваю конверт. Всё. Лети с приветом, вернись с ответом.

– Письма все передаем сюда, на первый стол. – Припечатывая рукой угол стола, лейтенант Ягодка показывает куда именно.

Солдатские конверты осторожно и бережно вспорхнули над столами и нежно улеглись белой, тревожной стопкой на краю стола. Мы с тоской смотрим на них. Завтра их грубо и больно проштемпелюют и через шесть-семь дней они достигнут своего адресата – будут дома. А еще через неделю из дома придет ответ. Хорошо! Очень хорошо! И когда это будет? Это будет… будет… А какое сегодня число?.. Не помню.

Размышления перебивает команда.

– Взво-од, вых-ходи на улицу стр-роиться. – Обрывает трубный голос старшины. С трудом, нехотя поднимаемся, вываливаемся из-за столов. Теплая волна воспоминаний о доме еще держит, но, растворяясь, медленно уже гаснет…

– О-отставить. – Резко командует старшина. Мы недоуменно садимся.

– Взво-од, вста-ать! – Вновь рычит старшина. Мы соскакиваем, как училка с кнопки. Вытянувшись, стоим.

– Во-от так, – одобрительно рявкает старшина. – Уже лучше. Взво-од, – мы предупредительно дергаемся на выход, – сесть! – совсем уж несуразицу, на наш взгляд, рычит старшина. Мы в недоумении останавливаемся… падаем на стулья. Чего это он?.. Опупел бычара!

– Взво-од, встать! – Мы на ногах.

– Взво-од, сесть! – Мы падаем.

– Взво-од, встать! – Мы подскакиваем. Замана-ал!

– Взво-од…

Мы, не дожидаясь известной команды, садимся.

– Вых-ходи строиться! – старшина улыбается одними глазами. Доволен, гад, подловил нас! В этом, наверное, и есть суть армейского юмора… Но размышлять некогда…

Сшибая всё на своем пути, ломимся к выходу. Командиры, довольные разминкой, переглядываются: будет толк. А как же, – разводит старшина руки, – не впервой замужем!