Читать книгу Кирза и лира - Владислав Вишневский - Страница 16

Не все там спят в казарме, чтоб вы знали, не все…

Дневальный, погасив в расположении верхний свет слегка присел на тумбочку, дремлет. Да дремлет!.. Да, в нарушение устава, но!.. Уши его – можете не сомневаться – точно не спят. Они чутко ловят посторонние шумы и, главное, шаги командиров. Его задача сейчас одна – делать вид, что он бодро контролирует порядок, тишину и сон своих товарищей. Не спит он – может только дремлет, причём самую малость, как бы на цыпочках так, чуть-чуть… Главное, не падает, и не храпит… А это, если хотите знать, показатель бодрости, бдительности и дисциплины. Армия, армия!..

Командиры, поболтавшись после отбоя по казарме, как обычно закрылись в канцелярии роты, перекидываясь в картишки, сидят там, курят, травят анекдоты и весело смеются. А что ещё им делать – учебная рота отбилась, наряд работает, рабочие документы – сколько больных, сколько здоровых – и планы на завтра готовы. Расходиться ещё рано – рота ещё не спит. Через час обход нужно сделать – роту проверить, дневальных шугануть, глянуть уборку, да мало ли… Еще и вышестоящие отцы-командиры могут нагрянуть в любую минуту со своим полковым обходом. Одно слово – Учебка! Хоть и согласовано всё, но кто их знает, что там начальству может взбрести в голову.

– Днев-ва-альный! – Негромко кричит старший лейтенант через закрытую дверь.

Дневальный, всем телом вздрогнув, мгновенно просыпается, бросается на начальственный голос. Легонько постучав, осторожно приоткрывает дверь канцелярии:

– Товарищ старший лейтенант, днев…

– Спишь, что ли? – Не глядя, грозно обрывает офицер. – Давай не спи там. Сейчас обход будет. Смотри, не прозевай там, у меня, и дежурному передай. Прозеваете – обоим клизму вставлю. Понял? – Теперь только, коротко глянув на солдата, бросает. – Да запр-равься ты, п-понимаешь. Стоишь, бля, как мешок. Иди, давай. – Кивком головы отправляет молодого солдата на пост.

Дневальный испуганно прикрывает дверь, обиженно сопя, подтягивает широкие штаны. Придерживая их руками, семенит по скользкому мыльному полу, осторожно обходя, везде ползающих с мыльными щетками и мокрыми тряпками солдат-нарядчиков. Он движется на шум главной уборки – туда, где сейчас командует работами дежурный по роте – сержант.

Сержант, этакий увалень-здоровяк, спортивный, подтянутый, недавний выпускник сержантской школы, с красной повязкой на рукаве, сидит, развалившись на подоконнике, курит в форточку. Опершись локтями на колени, покачивая широко разведенными ногами, покрикивая, обучает солдат драить краны и раковины. Работа у молодых уже идет по-третьему кругу. Несколько человек опять моют стены, другие – по одному человеку на кран – с усердием вновь трут желтые краны. Третья часть солдат усиленно трёт кое-где побитую эмаль раковин, другие – кафель, по одному солдату на квадратный метр. Помещение до краев заполнено шумом с энтузиазмом работающего большого подневольного коллектива, занятого непроизводительным, но ответственным и важным трудом.

Увидев дневального, дежурный, вытянув шею, вопрошающе замирает. Ну? Не глядя, ткнув сигарету во влажный кафель, выбрасывает ее в форточку. Так же, механически, глянув на наручные часы, соскакивает с подоконника.

– Товарищ сержант, – на всякий случай издалека – чем дальше от рук сержанта, тем себе здоровее – сквозь шум уборки, начинает дневальный…

– Ну? Обход! – Догадывается дежурный.

– Нет, – извиняюще успокаивает дневальный. – Товарищ старший лейтенант сказали, чтоб вы не проспали.

– Чего-о? Кто это «не проспали»! Ты, что ли? – передразнивает сержант своего помощника. Перешагивает через вёдра, стараясь не наступать в море воды на полу. – Пошли, олух. – Приказывает. – А вы, недоделанные, работайте давайте, работайте. И чтоб через десять минут у меня всё тут блестело, как у кота яйца, понятно? Приду принимать… – тоном, не предвещающим ничего хорошего, обещает сержант, – душу вытрясу. А ты, мешок, – давай на тумбочку, – командует дневальному. – Да запр-равься ты… бля… штаны подтяни. И не вздумай там, на тумбочке, сидеть у меня. Понял? Вали. – Подталкивает в спину. Потом, вспомнив, добавляет. – И когда придут проверяющие, не вздумай у меня орать во все горло – «рота, смирно, дежурный, на выход!» Понял?

– Так точно! – громко старается помощник.

– Не ор-ри, я сказал, – замахиваясь, морщится сержант.

– Так точно. – Привычно уже резко втянув голову в плечи и непроизвольно – автоматически – вильнув всем корпусом в сторону, сдавленным голосом отвечает дневальный.

– Вот так вот. Вали на место… – миролюбиво заканчивает сержант.

В туалете, в курительной комнате – большой пустой комнате, в центре которой под пепельницу-плевательницу приспособлена обрезанная на три четверти железная бочка с приваренными для переноски ручками, заполненная почти доверху песком – в коридорах, учебных классах, на лестницах – везде моют и что-нибудь трут молодые солдаты. Где уже по третьему разу, где по второму, где и более…

На корточках, на четвереньках, где стоя, оперевшись на стену, с разной степенью засыпания – везде трут. Воды не жалеют – неопытные! Действительно, воды и мыла вокруг очень и очень много. Полы трут щетками и скребками. «Скреби, я говорю, чтоб блестел у меня, как котовые яйца», требует сержант. Вот, опять эти, понимаешь, котовые яйца. Прямо ключ какой-то к боеспособности армии, и только!

И вообще, нарядчикам еще много чего нужно успеть сделать-переделать до обхода, и пока совсем уж не раскисли. Дежурный быстро обходит всю территорию. Опытным взором замечает невидимые простым глазом огрехи. Возмущенно-вдохновляюще покрикивая, вновь и вновь заставляет там и здесь что-то переделывать. Оставшись после нагоняя одни, солдаты, чуть успокоившись, снова начинают бороться с дремотой, клюют носами, оскальзываются на ровном месте, мимо ведра макают грязными тряпками – спят на ходу.

Но главная, черновая работа, пожалуй, уже и сделана, оглядываясь вокруг, замечает дежурный. Основную грязь уже вымели. Остальное – так, мелочи. И суточный наряд может легко доделать… «Ну спят, сопляки, просто в наглую… Ты смотри, а! Отпустить, что ли?» – лениво размышляет сержант.

– Эй, ты! Заснул? Тр-ри давай лучше, тебе говор-рят, три. – Набрасывается ещё по инерции. «Ладно, всё равно толку от них уже нет. На ходу спят». Вслух грозно рычит. – Так, все-ем… Протер-реть всё насухо. Через пять минут буду пр-ринимать!

Спит рота. Спит.

В спальном помещении тепло. Душный воздух соединил в себе высыхающие портянки, запах кирзовых сапог, сапожный крем; запахи множества потных тел; изредка когда громкие, когда с претензией на музыкальность, естественные звуки неконтролируемого во сне физиологического отправления человеческого организма, увеличивая пряность атмосферы. Всё это вместе – запахи и звуки – придают воздушной среде казармы своеобразный, с разной степенью насыщенности, непередаваемо пикантный армейский казарменный аромат. К этому добавляется запах хлорки из туалета, когда сильный, когда слабый, в зависимости от направления сквозняка в казарме. И всегда стойкие запахи пыли и влажной уборки.

Спит учебная рота. Спит.

За окнами ночь. За стенами казармы сыплет снег. Легкий пушистый снежок. Первый в этом году. Нежно укрывает собой голые, некрасивые уже ветки деревьев, серые крыши домов, зданий, всяких гражданских и негражданских сооружений. Щедро засыпает дороги, мокрые лужи, грязные морщинистые поля… Белое одеяло выравнивает всё вокруг, сглаживает, прячет малоприятное по внешним результатам вмешательство человека в среду своего проживания. Снежную работу дополняет осторожный ветерок, который помогает правильно распределить белое одеяло по этой безобразной земной поверхности. Легкий морозец надёжно схватывает, по-своему цементирует эту влажную ситуацию – молодец он, старается! Луна, изредка появляясь из-за облаков, как строгий ответственный дежурный, зорко контролирует общее состояние дел: «Ну, как вы тут? Как тут у вас, внизу, всё нормально?»

Коротко тренькнул телефон на тумбочке дневального.

Дзинькнул, и умолк.

Дневальный, от неожиданности чуть не упав, просыпаясь, испуганно подскакивает, хватает трубку. Дунув в неё, предусмотрительно прикрыв рукой – рота спит! – срывающимся хриплым шёпотом докладывает: «Дневальный треть…», тут же замолкает, видимо, его там прервали. Далее, по мере поступления важной военной информации, лицо у него вытягивается, а глаза становятся круглыми. Судорожно сглотнув, кивает головой, шёпотом добавляет: «Есть!» Двумя руками аккуратно кладет прыгающую в руках трубку на рычаг, растерянно замирает над ней. Секунду приходя в себя – как ТАКОЕ докладывать?! – раздумывает, затем осторожно выглядывает в коридор. Размышления дневального прерывает выскочивший из туалета сержант.

У сержанта уши и днем, и ночью, тоже работают в экстремальном режиме восприятия жизненно важных армейских звуков. Они чутко, в любой ситуации, ловят голоса и шаги командиров и начальников, телефонные звонки, сообщения и тому подобное. В общем, его уши сами по себе знают что фиксировать. И на этот раз они его не подвели. Хоть он и находился чёрт-те где от телефона – не так уж и чёрте где, – в туалете – но его треньканье мгновенно различил. А кто может сейчас звонить? Конечно, помдеж по штабу или по полку, тоже сержант, свой человек. А зачем они ночью звонят, беспокоят, не знаете? Эх, вы! Знайте, этот звонок своевременно и спасительно предупреждает: «К вам, долб… то есть остолопы долбанные – это можно и опустить, здесь могут быть несущественные взаимозаменяемые варианты – идет проверяющий. Встречайте начальство!»

На этом моменте можно бы чуть остановиться, оценить, осмыслить, так сказать прелесть ситуации… А действительно, какая всё же полезная и нужная, эта неувядаемая армейская выручалочка – вовремя предупреждающий телефонный звонок! Сколько жизней, сколько судеб спас, поднял на недосягаемые армейские, например, высоты такой вот важный, нужный, вовремя вякнувший, предупредительный звонок. И этим тоже сильна наша армия – ещё как! Да только ли армия!.. Своим единством, товарищеским плечом и взаимовыручкой. А если б не позвонил, не предупредил? О-о!.. Страшно представить, порой, последствия!.. Тьфу, тьфу, тьфу!

Расшифровав этот важный для себя знак, сержант, огорченно бросив своё экстренное дело на полдороге, соскочил с туалетного очка. Спешно застёгивая штаны и оправляя гимнастерку, ещё с кольцом ремня на шее, нервно выскакивает из туалета как раз вовремя – навстречу дневальному.

Дневальный, которому ещё не приходилось бывать в такой сложной ситуации – ой, что-то будет! – от страха и ужаса не мог говорить. Причем, не столько от резкого неожиданного треньканья в сонной тишине казармы, сколько от содержания тех слов и того тона, каким донесла трубка свое важное экстренное сообщение. Той армейской ненормативной лексикой можно было напрочь вывести из строя даже очень тренированного врага, наверное целый его взвод, не то что этого, совсем еще зеленого солдата. Те слова дежурного почти парализовали… По одному только виду поняв всё без слов, сержант резко махнул рукой:

– Дуй на тумбочку, сопля, и нишкни там у меня! – Устрашающе добавляет сержант, скрепив свое приказание четким подзатыльником.

Дневальный хоть и находился в насторожённом ожидании начальной фазы будущего подзатыльника но не уследил, поймал только заключительную, от этого резко клюнул головой, и ловя руками вперёд убегающую пилотку, заскакал к тумбочке. Этот подзатыльник, пожалуй, для дневального был совсем лишним, внизу его живота вдруг начались какие-то муки, судороги, он уже сильно хотел в туалет…

Так, одно дело сделано, одобрительно отмечает про себя сержант, теперь нужно срочно разогнать нарядчиков и предупредить офицеров. Ставит себе таким образом дальнейшую задачу, а ноги уже сами несут его в сторону умывальной комнаты.

Нарядчики, вяло имитировавшие рабочий энтузиазм, как тени или дефектные механизмы, услышав резкую команду: «Воду вылить, тряпки отжать, одна минута – отбой!» – Вначале восприняли это как шутку или слуховую галлюцинацию. Кое-кто, поверив, попытался выполнить команду в обратном ее порядке – одна минута отбой, потом всё остальное. Но, «товарищ сержант» был ещё тут… После этого умываться им было уже некогда. Так вот, в мыле, грязные и мокрые, но невероятно счастливые от неожиданно возникшей возможности встречи со сном, они прогрохотали по сонной казарме к своим койкам мимо сжавшегося от страшных ожиданий дневального. Тут тоже порядок, мысленно фиксирует сержант, и поправив пилотку, и сползающую красную повязку на рукаве, четко стучит в дверь канцелярии. За дверью смех обрывается.

– Да-да! – доносится разрешающее.

– Разрешите, товарищ старший лейтенант? – Открывая дверь, четко спрашивает дежурный и добавляет как пароль. – Обход!

– Ага, ясно. Хорошо, сержант!

Подскочив, офицеры начинают быстро наводить внешний порядок в канцелярии.

– Как там у нас? – риторически спрашивает замполит, морщась от сигаретного дыма, неожиданно попавшего в глаз, – порядок?

– Так точно, порядок, – уверенно докладывает дежурный.

– Всё-всё проверил? – с наигранным сомнением уточняет лейтенант, недовольно протирая слезящийся глаз. – Зар-раза!

– Так точно, проверил!.. – Упрямо, но уже чуть с меньшей долей уверенности стоит на своем сержант, не понимая, что там лейтенант имеет в виду, какая зараза, где?

– Ну-ну, иди. Мы щас.

Козырнув «есть», сержант подчеркнуто четко повернувшись, выходит за дверь. «Сам зараза, мысленно огрызается сержант, привык доколупываться, козел». Но, на всякий случай придётся еще разок всё проскочить-проверить, благоразумно решает сержант, пока не поздно.

Потому что обход.

Потому и командиры торопятся. Быстренько стряхивают полную окурков пепельницу в урну, сдувают пепел со стола, попутно прячут в стол игральные карты, открыв форточку, энергично машут в воздухе ротным журналом и руками… Наводят в комнате внешний марафет. Быстро и привычно поправляют на себе форму, портупеи. Пару раз проходятся по зеркалу сапог щеткой, смахивая невидимую пыль. Разминают ноги. Ох, затекли… По очереди, одинаково заглядывая в висящее около двери зеркало, коротко причесываются. Прихватив папку с ротной документацией, одинаково надев фуражки, кинув еще по-одному одинаковому, контрольному, взгляду в зеркало, и друг на друга, выходят из канцелярии.

– Та-ак…

Густой запах спального помещения роты резко бьёт в нос, чуть щиплет глаза.

– Одн-нако! – шумно выдыхает носом старший лейтенант, морщится. – Замполит, их только одним горохом у нас кормят, что ли? – Офицеры улыбаются привычной шутке. – Да уж!

Рядом с ними, у тумбочки, стоит дневальный в стойке напоминающей вратаря, ожидающего штрафной удар.

– Днев-вальный?! – грозно восклицает старшина. Голос старшины выводит солдата из оцепенения. – Как нужно стоять на посту? – рычит старшина. – Ты что стоишь, как в штаны наложил, а? Ну-ка, бег-гом, открыть в расположении форточки.

– Есть, открыть форточки, – вякает дневальный и на полусогнутых, виляя между коек, бежит к окнам.

Что это с ним? Подозрительно смотрит ему в спину старшина, никак действительно обосрался? Подведет! Оборачивается к сержанту:

– Дежурный. Ну-ка, быстренько замени этого, – морщась, показывает на дневального, – и разберись с ним. Доложишь – «что-почём». Действуй.

Сержант, козырнув, бросается исполнять команду. Заменить, заменить… Кем его тут заменишь? Мысленно, одного за другим, перебирает своих помощников. Они все одинаковые: мешки – мешками.

Командиры топчутся в освещенном пространстве, ждут появления ответственного дежурного по учебному полку и другого начальства. Сегодня дежурит начштаба, подполковник, которого, по слухам, вот-вот должны перевести в дивизию на повышение. «Как бы он тут к чему не придрался. Испортит ещё напоследок карточку», – тревожно думает старший лейтенант о послужной карточке.

– Старшина, у нас всё тут в порядке? – оглядываясь, в который уже раз беспокоится старший лейтенант.

– Так точно, не переживайте, – успокаивает старшина, – я с дежурным два раза всё обошел. Полный порядок. Всё в норме. Как всегда.

– Ёпт… в-вы куда? – вдруг куда-то в темноту яростно шипит замполит Ягодка. Офицеры оборачиваются…

Из полумрака спального помещения, с разных его сторон, неожиданно выплывают несколько человек. Солдаты, в сонном состоянии качаются, практически ещё спят… Как лунатики, с разной скоростью, но в одинаковом нижнем белье, одинаково трусят на полусогнутых, одинаково шаркают сапогами, надетыми на босу ногу. Солдаты ёжатся – сапоги ещё холодные, мокрые ещё, не просохли. Одинаково прикрывают руками горбящееся под белой материей кальсон предельно вспухшее от желания помочиться мужское естество, то и дело вываливающееся, по ходу движения на свободу, в широкую кальсонную ширинку. Просыпаются солдаты только на повторный командирский окрик. «Стой, ёпт-мать!» Останавливаются, щурясь на свет дежурной лампочки. Окончательно проснувшись, недоуменно разглядывают группу впереди стоящих офицеров, не понимая, почему закрыт проход в туалет?

– Куд-да, я говорю? Назад. Идёт обход. Кругом! Отбой, сейчас же! – нервничают офицеры. – Ты посмотри, приспичило им, а?

Как бы в подтверждение, где-то далеко внизу, на первом этаже, гулко хлопает входная дверь. Офицеры, прислушиваясь, замирают. На лестнице слышны громкий топот – ага, снег с сапог сбивают! – тяжёлые шаги и невнятные голоса.

– Вам говорят, всё, сейчас нельзя! Только через пятнадцать минут, – уговаривает замполит.

– Бег-гом отбой, я сказ-зал! – придушенным голосом коротко рявкает старшина.

Солдаты вздрагивают на его голос, и повернувшись столбиком, со вздохом, понуро трусят в обратную сторону.

– Ет-ти вашу мать! – выдохнув, разрядив таким образом обстановку, командиры занимают места соответственно должностям и, еще раз поправив на себе форму, портупеи, фуражки, поворачиваются в сторону лестничного коридора.

Одновременно с этим, мимо них и со спины, на цыпочках, мгновенно, как шомпол в канале ствола проталкивает свой ёршик с мокрой тряпочкой, сержант – дежурный по роте – проталкивает впереди себя замену опозорившемуся дневальному. Возвратное действие, с уже бывшим дневальным, у сержанта получается ещё быстрее. Тот даже и не пикнул. И, только-только этот сержант успел втолкнуть своего страдальчески корчившегося помощника в самое дальнее помещение, естественно в туалет – куда же ещё! – как в коридор вошли четыре старших офицера весьма сурового вида… Или… серьезного, что, в принципе, одно и то же.

На их лицах, фуражках, плащах, сапогах – тёмные следы талого снега. Офицеры шумно отряхивают с себя мокрые брызги в стороны и на пол…

Доложив по уставу, командир роты и все офицеры по очереди здороваются за руку.

– Как у вас тут… тепло! – морщась, одобрительно замечает один из них, заместитель по боевой подготовке, подполковник Мещеряков. А шумно выдохнув носом, со знанием и весело добавляет. – Голый «Шинель № 5», да, командир? – Это видимо про запах в казарме.

– Так у нас всегда так, товарищ подполковник: зимой и летом одним цветом… – осторожно, не зная, куда качнется тема, поддерживает старший лейтенант, наблюдая за реакцией ответственного дежурного.

– Ну ладно, ладно, без лирики тут, – ворчит, оглядываясь, тот, и коротко бросает. – Пошли, посмотрим роту.

– Свет включить, товарищ подполковник? – Услужливо предлагает замполит Ягодка.

– И так увижу, не слепой. – Несколько недовольно заявляет ответственный дежурный и шагает в глубину казармы.

За ним, выстроившись по старшинству, цепочкой, почти бесшумно, двинулись остальные командиры. Так, за ведущим, как нитка за иголкой, они прошли по всему спальному помещению. Где нагибаясь, где ныряя под раскинутые со второго яруса руки и ноги спящих солдат, заботливо поднимая с пола упавшее одеяло или завалившийся сапог, иногда чуть слышно чертыхаясь, неосторожно споткнувшись в сумраке о темные предметы: табуреты, углы коек, тумбочки…

И в этой роте – как и в остальных, впрочем – все было нормально. Всё как и положено, как и должно быть по Уставу. Всё на своих обычных местах: солдаты спят, одежда сложена, сапоги расставлены, портянки сохнут, наряд и командиры на месте. Все койки заняты, кроме, естественно, коек суточного наряда.

– Так… – неопределенно кашляет в кулак проверяющий. – Идём дальше.

Вышли из темноты на свет дежурной лампочки.

Прошли мимо стоящего навытяжку нового дневального. Молодой солдат как взял под козырек, когда они вошли в казарму, так и застыл в этом положении до конца обхода. Офицеры сделали вид, что не заметили: что уж такого, ну. старается… ну, молодой ещё совсем… чуть, может, растерялся от уважения… ничего, научится. Прошли, отведя суровый взгляд, вроде не заметили. Последним в цепочке проверяющих топтался сержант-дежурный. Проходя мимо дневального, увидев это безобразие, страшно округлил глаза и, повертев пальцем у виска, грозно махнул рукой, мол, отомри, придурок!

Дневальный медленно опустил одеревеневшую руку и расслабил судорогой сведенные ноги. Только потом осторожно выдохнул – пронесло?! Больше всего он боялся вопросов. Не знал ещё, что и как нужно отвечать. Но, кажется, обошлось. Аж взмок весь. Сердце бешено стучало где-то в районе живота, как раз под ремнем, он это хорошо видел по прыгающей под его ударами желтой солдатской пряжки. На лбу, на висках, под пилоткой всё вспотело. Солдат расслабил шею, даже чуть-чуть пошевелил головой. Фу-у, обошлось! Но всё равно боялся шевелиться, – а вдруг, еще не совсем ушли.

Высокая комиссия, между тем, цепочкой, любопытствующе повертев туда-сюда головами, прошла ленкомнату, классы, затем бытовку, втянулась в умывальник…

В глубине спального помещения опять появились чуть-чуть вздремнувшие – пятнадцать минут уже же прошло, ну! – сильно озадаченные туалетной проблемой молодые солдаты. Они опять с разных сторон нетерпеливо семенят, шлепают сапогами – сонные призраки в белых кальсонах – с руками в той же, привычной по-ночам балетной позиции – «у источника». Не замечают – не до того! – стоящего почему-то по стойке «смирно» – это ночью-то!» – с вытаращенными в их сторону глазами-блюдцами дневального, при этом что-то предупреждающе судорожно им сипящего, как та глупая ворона, подавившаяся вдруг от жадности дармовым сыром. Страждущие, не отвлекаясь на эти внешние мелочи, не глядя по сторонам, так же гуськом протопали в сторону туалета.

Высокая комиссия в свою очередь, насладившись везде еще влажными полами, жёлтым сиянием кранов и матовым блеском кафельной плитки, удовлетворенно повертев в разные стороны головами, мазнув кое-где – один за другим – даже пальцами – на ощупь оценки бывают гораздо точнее – заглянула в другие помещения… Потом в туалет…

Там, в глубине помещения, на возвышении, как на троне, около свежезакрашенного белой краской окна, под непрерывный шум постоянно льющейся воды и в ряде случаев периодически еще более шумно, с фырчаньем, вразнобой срабатывающих спускных клапанов высоко расположенных сливных бачков, со спущенными штанами, светя голым задом и скромной частью своего мужского достоинства, сидел над внушительной дыркой туалета, низко опустив при этом голову, а проще говоря, слегка раскачиваясь, дремал, широко разведя в стороны острые локти и коленки, как раз тот, ныне опальный дневальный.

Его действительно немножко пропоносило от нервов, а может и пища какая столовская с непривычки не пошла, бунтанула, но, так или иначе, в сумме, пронесло всё же парня. Но пронесло, можно сказать, не серьезно, так, чуть-чуть, самую малость. Дело уже, в общем, прошлое, уже законченное. Даже дух, почти весь выветрился – сквозняк помог и хлорка съела… И теперь он, озадаченный, но расслабленный, окольцевав шею солдатским ремнем, как и положено, при этой процедуре, сидя отдыхал, размышляя о превратностях солдатской судьбы.

И что из того, скажете вы, сидит себе солдат и пусть сидит, что тут такого? Армейский устав такое не запрещает. И общественный туалет для этого изобретён, кто не знает. Так нет? Так, конечно так, правильно, кто спорит!

И комиссия ничего бы наверное не имела против, незаметно бы и вышла, не брось он, солдат, случайно свой затуманенный глубокими философскими размышлениями взгляд в их сторону. Но фортуна сегодня к нему была явно не благосклонна. Она никак не хотела поворачиваться к нему своим благостным и желанным передом, а все, черт её дери, задом и задом!

Сквозь легкую дрёму и романтический шум морского прибоя, водопадом журчащего по трубам сливных систем, солдат, неожиданно видит напротив себя толпу офицеров с большими звездами на погонах. Ему привиделось даже, что их очень много! Всё в дымке, как во сне. Причем, они, офицеры, были ни где-нибудь, а рядом, совсем близко от него. Вот они… Молча, внимательно, и, главное, весьма укоризненно, точнее сурово его разглядывают и, как ему показалось, чего-то от него вроде ждут… Объяснений?! Оправданий?! Всё, значит попался, пропал! В душе у молодого солдата опять всё привычно оборвалось и заледенело. Мгновенно стать маленьким и затеряться, как мышонок из той детской сказки, у него, как и раньше, до этого, не получилось… Мама…

Неожиданно для себя самого он, вдруг, подскакивает с «очка» и, молодцевато прищелкнув каблуками, вытягивается по стойке «смирно». Гены что ли какие белогвардейские подлые сработали, выручили, что называется!.. Так прямо, без штанов и – смирно! Правда, прищелкнуть каблуками, как какой-то поручик Ржевский или какой другой, он не смог, так как одна нога потеряв опору прямиком скользнула в черную дыру туалета. Провалившись там по щиколотку, неловко повернувшись, вместе с сапогом, надежно застряла на глазах просто онемевшей от удивления высокой комиссии. Ни хр… В-во, кино!

Онемевшей и остолбеневшей.

Никто из них такого в своей жизни никогда не видел и не встречал. И смех и грех. Судя по всему, скорее всего – ЧП!

Бедняга солдат, резко поймав рукой качнувшуюся к нему стену, опершись о неё, крутит ногой, пытаясь её вытянуть, с сапогом или без – как уж получится. Лишь бы скорее! Крутит, дёргает… Ан, нет, не поддаётся. Никак!.. Он уже шмыгает носом и вот-вот расплачется. На лице ужас, в глазах недоумённые слёзы – то ли от боли, то ли от обиды… Ответственный подполковник поворачивается к свите, растерянно разводит руки:

– Что это?! Ну, помогите же ему, кто-нибудь, япона мать!

Младшие офицеры, как по команде «отомри!», с преувеличенной готовностью бросаются к застрявшему в неволе бедняге. Энергично пытаются дергать его, тянуть туда-сюда, поворачивая-выворачивая зажатую дырой ногу. Солдат ойкает, морщится, пока терпит, ещё не плачет, но уже хнычет. Все сгрудились вокруг чепэшного объекта, пытаются вытянуть эту долбанную репку…

«Ну, бля, подарок на ночь!» Тяжёлая суть проблемы, как бы рефреном, повисает в воздухе.

В момент всеобщего нервнопаралитического ступора, в дверях туалета довольно резво появляются один за другим ничего не подозревающие призраки в белом исподнем.

Наткнувшись взглядом на забор из большой группы офицеров, спиной к ним стоящих и что-то там бурно обсуждающих (в армии всегда как на войне), солдаты, открыв рот от изумления, удивленно замирают, забыв о цели своего визита. Затем, не сговариваясь, помня мудрую солдатскую заповедь «лишний раз не светиться», на цыпочках, бесшумно, как тени, быстро испаряются из опасной зоны высокого напряжения в обратном направлении. Но не далеко. Останавливаются в коридоре, как тот витязь на распутье, в растрёпанном нервном состоянии. «Что же теперь делать? Куда бежать? Вот, гадство, в туалет спокойно не дадут сходить!» И уже не имея никакого запаса терпения (кран подтекает!), не сговариваясь, всё в той же балетной позиции, быстренько сыплются по лестнице вниз на улицу.

В туалете, между тем, страсти накаляются.

Дежурный по роте сержант Омельченко, получив команду: «Санинструктора сюда. Быстро, бля!», вылетел из туалета к тумбочке, чем едва ли не смертельно напугал дневального. Схватив трубку телефона, дрожащим голосом, почти спокойно, передал команду дежурному солдату-телефонисту: «Санинструктора в третью учебную роту, бегом, быстро, бля! Только тихо!» – И также мгновенно исчез в обратном направлении..

Дневальный, ничего не понимая, обмерев от страха на слабых уже ногах стоял, прислонившись к стене, пытаясь унять мелкую дрожь. «Там случилось что-то такое!.. Что-то такое!.. – ни жив, ни мертв, думал дневальный. – Ужасное!»

Горсть белых призраков, между тем, горохом высыпав на улицу, тут же свернула за угол, дальше тянуть было просто невозможно, в беспорядке рассыпавшись, застыла в счастливом, сладостном состоянии постепенно высвобождающегося мочевого пузыря.

– Ну наконец-то! У-хх!

– Х-ха-а!

Бесцеремонно и неспешно рисуют грифелями горячих струй замысловатые абстрактные узоры на чистой поверхности снежного листа. Крутят головками половых членов туда-сюда, усложняя рисунки, раскачиваются с ноги на ногу, вытянув шеи крутят стрижеными бошками во все стороны, шумно дыша, откровенно блаженствуют.

– Хорош-ш-ооо-то ка-ак, пацаны!

– Да-а-а, кла-ас-сно здесь! А в-во-оздух-хх какой!.. Не то, что в роте…

– Бр-рр… А прохладно уже… Да, ты!

– Да-а, заеб…

Над ними, высоко-высоко в глубоком черном пространстве неба, загадочно мерцая, блистают мириады звезд. Где-то там, далеко-далеко, неизвестно где, живут страшные инопланетяне и летают космические корабли. Вверху, над ними, всё таинственно и всё красиво. Но там беспредельная пустота, холод и мрак. Холод и мрак! Мрак! Мрак! Мрак!.. А здесь, на родной Земле, рядом с ними – вот тут! – всё близкое и всё им родное… Как и там, дома! Всё опять засыпано легким пушистым снежком. Белый снег, как и там, дома, прикрыв землю кое-где стыдливо лежит, темнея в мрачных и жирных лужах, стесняясь, чернеет. Воздух чист, свеж, даже пьянящ. Гипнотически завораживающе надо всем этим царствует ночная тишина… Ти-шина… шина… ина!.. Вокруг тихо, спокойно, величественно… венно… енно… енно… но!..

– Да, здоровско!

– Заеб…

– Ага!

Так бы стояли и стояли пацаны… закрыв глаза, дыша полной грудью… Вот так: ух-ах, ух-ах… Сколько возможно… Широко, глубоко: «ах-ха, ах-ха! Кр-ра-со-те-ень!» Как вдруг неожиданно увидели, что к ним, в их сторону, нарушая эту благостную тишину и спокойствие, шумно дыша, несутся, суматошно размахивая руками, громко и грубо шлепая сапожищами по хрупким лужам, трое крупных мужиков в белых медицинских халатах, с огромными носилками.

– Епись тв… Пацаны, чё это?

– Ата-ас, пацаны, вурдалаки! Которые кровь пьют! Л-линяем!

– Ма-амочки-и!..

Солдаты, как по команде, мгновенно сунув оборвавшиеся фонтанчики в кальсоны, прервав таким образом влажный, но, увы, незаконченный – почти на заключительной фазе! – процесс, в панике, коряча от мокроты в паху ноги, через две-три ступени скачками, рванули вверх по лестнице, в спасительную роту.

А в туалете, в это время… Х-ха!.. А в туалете никакое кручение, никакое вытягивание ноги не помогало. Правило школьного буравчика-штопора здесь явно не срабатывало, равно как и принцип резкого выскакивания пробки из бутылки или даже нежное вытягивание морковки из грядки. Солдату явно становилось хуже. Он уже откровенно и громко хныкал, закатывал глаза, делал попытки присесть. Ага, щас… Куда тут присядешь?..

Все присутствующие диагноз проблеме поставили быстро и профессионально: ноге мешает сбившаяся портянка и мокрый внутри сапог. Решение задачи должно быть, естественно, тоже нетривиальным, как и сама возникшая проблема. Но такому в офицерских училищах не учили, на практических занятиях не проходили и в книжках о таком нигде не прописано. Поэтому, решение могло быть только одно: врачи-медики пусть тут и разбираются-расхлебывают, эскулапы – кто ж ещё! – их должны были этому учить – всему, в смысле… Вот пусть они и…

Пилить, так пилить, как говорится, колоть, так колоть!

Вода из сливного бачка – данного технического объекта – не найдя привычного ей отверстия, уже весело переливала через край лунки. Далее она – невозмутимо – широкой рекой – текла по полу в угол комнаты, где благополучно и успокаивалась в запасном отверстии. Все активные попытки офицеров перекрыть краны с водой тоже не удались по банальной причине, полнейшего отсутствия на них ручек-вентилей. А случайно завалявшихся, пусть и плохоньких, пассатижей в карманах офицерских брюк, тоже почему-то не оказалось. В общем, к сожалению, приходилось топтаться в этой душно-влажной половой среде.

Толпившиеся офицеры уже не знали что и делать, – ждали врачей.

– Не хн-нычь, боец. Щ-щас отпилим! – офицеры, за тонким, своеобразным юмором прятали свою растерянность.

– Ага.

– Да не переживай ты… Всего-то – чик, и готово! – таким вот образом подбадривали солдата.

– И не почувствуешь, парень. – Шутили с серьезными лицами.

– Может, масло… – совсем не к месту, не из той оперы, вдруг предложил старшина… – принести, а? – пошутил так, наверное, мужик.

– Во! Уже и старшина с нарезки соскочил! Ту-тууу, старшина, да?..

– Чего-о?.. Какое еще тут, ёпа-мать, масло? – злится подполковник на беспросветную глупость и дурацкие шутки младших командиров. До них даже не доходит серьезность положения. Главное же, не в этом… Вот попал, а?

– Ага, еще рюмку водки и бутерброд, – весело подхватывают шутку офицеры.

– Точно, старшина, как раз время – ему бутерброд, нам всем по стакану водки, – радостно гогочут офицеры.

– Ружейное, – уточняет свою идею старшина.

Его уже не слушают. Понятно, – бредит, старшина… уже, того – ку-ку!..

– Да хоть… ёпа мать… совковое… – рычит старший офицер, подполковник Мещеряков. – Делайте же что-нибудь! Ну!

Старшина, бренча ключами, выскакивает из туалетной комнаты.

Подполковнику вдруг стало душно. Расстегнув ворот гимнастерки, он с серым лицом вышел вслед за старшиной. В поисках хотя бы глотка свежего воздуха, шатаясь прошел на лестницу, остановился. Ф-ф-уу!.. Тут можно было ещё дышать. Тут ещё было то, что принято называть воздухом. Он очень разволновался, расстроился, что вот так, случайно, по-дурацки попал в эту ситуацию. Мгновенно разболелась голова, опять сдавило сердце… Ему неприятно было сознавать, что этот дурацкий конфуз может осложнить или даже поставить – вполне возможно! – крест на его дальнейших планах. «Ну надо же, вот идиот, – мрачно распекает он себя. – И чего меня потянуло по этим засраным туалетам ходить? Что я там не видел? Вот же, козел, старый! Вызвал бы к себе этого старлея или принял доклад по телефону и всё, все дела. Всё!.. Перед кем я тут выкаблучиваюсь? Перед кем усердствую, а? Вот дурак, так дурак! Политотдел, если узнает, как пить дать, всё теперь задробит. Плакала новая должность, зарплата, повышенная пенсия… Ну надо же, а? ЧП! И ведь когда, а? Накануне перевода!» – сокрушается командир, окончательно расстроившись.

В эту минуту к нему на площадку, снизу, неожиданно один за другим выскакивают, как джины из бутылки, в одном нижнем белье несколько стриженых солдат. «О! С улицы!.. Без формы!..» – отстраненно замечает подполковник.

Призраки, неожиданно столкнувшись лицом к лицу с офицером, да при таких больших звездах, от страха и ужаса чуть было обратно вниз не сиганули. А ничего удивительного, их понять можно – снизу подпирают санитарные носилки, вверху караулит подполковник! Не захочешь, да свихнешься… С перекошенными от ужаса лицами (ма-амачки!), шаркая спинами по стенам, но руки по швам, все же нашли в себе силы, рванули (а куда деваться?) мимо подполковника дальше, в спасительное помещение роты.

«Самоволка! – вдруг пронзает мозг старшего офицера профессиональная догадка. – Еще и самоволка?! В учебном-то полку! И в мое-то дежурство! Вообще п…ц!» Принять хоть какое-то осмысленное решение офицер не успевает. Внизу выстрелом хлопает входная дверь, опять грохочут сапоги. «Еще-ё?!» – обреченно думает подполковник и, прислонившись к стене, хватается двумя руками за сердце.

Снизу, обгоняя друг друга, тяжело дыша (пятый этаж), на площадку врываются санитары с носилками. Их трое. Сбившись в кучу перед старшим офицером, в замешательстве останавливаются. Старший из медбратьев, который с большой сумкой и красным крестом на ней, с секундной заминкой докладывает:

– Товарищ подполк…

Вяло махнув рукой в сторону расположения роты, офицер прерывает доклад.

– Не мне. Там… – тупо смотрит на носилки. «Прилечь бы сейчас. Всё!.. Теперь уже всё. Накрылся начштаба мохнатой варежкой!..» – обреченно констатирует подполковник.

Чему-то по-идиотски улыбаясь, как показалось расстроенному подполковнику, по-коридору протопал старшина с трехлитровой, пузатой банкой темно-маслянистой жидкости в руках. Слегка притормозив, кивает подполковнику:

– Щас, та-ащ подполковник, вытащим, – и совсем обрадовано, медикам: – А вот и коновалы пришли! Вовремя, мужики… За мной!

Те невозмутимо (и не такое про себя слыхали!) переводят носилки в боевое горизонтальное положение, бросаются вслед за старшиной. Карета экстренной медицинской помощи на скоростях, грохоча сапогами, дружно въезжает в туалет, благо размеры помещения позволяли. Правда, пока «рулевой» носилок на дыбах тормозил в той луже, своими сапогами немножко побрызгал на едва отскочивших офицеров. Да и задний «двигатель» кареты сгоряча брызг добавил. Радостная, можно сказать церемония встречи эскулапов была чуть-чуть ими же и подмочена… Но, это второе. Главное, пришли почти вовремя. Вот и хорошо, вот и пусть теперь отрабатывают свой хлеб, – сами за себя говорили обрадованные лица офицеров, – а то, действительно, всё мы, да мы. Отъелись тут, понимаешь… Глянь, какие мордастые!.. Воспряв, укоризненно, меж собой, кивают на санинструкторов.

В уже достаточно тесном пространстве туалета санинструкторы остановившись, сразу вычислив объект – профессионалы! – тупо смотрят на застрявшую в туалетной дыре ногу солдата-новобранца. «Ого!» Первый, постарше, сохраняя лицо, не успев еще продумать программу экстренной помощи, оттягивает время, с серьезным видом суетится вокруг своей большой сумки… Сначала, мол, сумку нужно разложить, бинты достать, инструменты кой-какие… Оккупировал для этого подоконник.

Солдат, а он уже раскис, уже поник, весь сейчас, как спущенный резиновый шарик. Еле слышно всхлипывает, и судорожно вздрагивает. Увидев с решительными лицами появившихся дюжих санитаров, в этой для него западне, понимает: «Эти – точно отпилят! Вот, вот!.. Сейчас достанут шприц… и… И ножовку… И всё! Всё! Всё! И отпилят! Отпилят!.. – Вновь истерично взвивается. – Не да-амся! – Отчаянно и громко вдруг кричит, судорожно и безуспешно, как мышь в мышеловке, дергая ногой. Он уже понимает, что с ним будет дальше: эти подержат, те дадут хлороформ, и… Всё! Ноги нет. Не-ет – отчаянно бьется мысль. – Не да-амся!» – теряя голос, пожарной сиреной взвывает солдат.

– Да ты не волнуйся, чего ты кричишь? Кастрируют тебя, что ли?

– Не ори! Рота спит!..

– Оглохнуть можно…

– И совсем не больно… – поддерживая дух «больного», профессионально грубоватым тоном, заявляет «задний» медбрат, он пока без дела.

– Вот и всё, боец, порядок, готовься! – с уверенностью в скорой развязке, бодро шутит командир роты, хлопая и потирая руки.

Офицеры, передав эстафету профессионалам, расступились и теперь уже довольно отстранённо, пряча растерянность и накативший было страх, грубовато шутят, подсмеиваются – больше над собой – наблюдают за действиями медбратьев. Один из них, старший медбрат, возится в районе подоконника, другие – носильщики, или как их – стоят с носилками, ждут команды. «Специалисты» объект изучают пока издали и молча, профессионально хмурят лбы, прицеливаются. Если нести, нет проблем, как пару кирпичей на поддоне, – носилки и те тяжелее… А вот что нога торчит, так сказать затычкой… бля, такого ещё не было!..

Солдат, окончательно понимая, что действительно уже обречён, лицом белеет, закатывает глаза и начинает оседать. Упасть он конечно же не успевает, его вовремя подхватывают под руки. Только теперь кажется все замечают, что солдату вроде бы действительно плохо. «Он, что, уже и сознание что ли на самом деле теряет, сачок?..»

– Ты чего, это, а? Эй, товарищ солдат, эй!.. Ты испугался, что ли?

– Да мы же шу-утим, ты что? А ты подумал, что серьезно пилить будут, да?

– Да нет, конечно! Что ты! Ну, смотри, смотри… видишь, у них и пилы-то с собой нет, – наперебой бросаются успокаивать солдата. Солдат уже и не слышит. Закатив глаза, раскинув руки, он безвольно обвисает. Чего это он?..

«Ага, первая помощь при обмороке, – включается справочная система в памяти фельдшера, – это просто». Глаза мгновенно, а руки, опережая, находят нашатырный спирт, ватку, и вот уже раненый-больной, ловя воздух широко открытым ртом, вытаращив глаза, мотает головой. Ожил.

Есть, все облегченно отмечают, прошибло, сработало!

– Како-ой ты сла-абый. Ну-ка, держись давай, – грозными нотами в голосе подбадривают офицеры, приводя солдата в чувство методом резкого встряхивания, как погремушку. Предусмотрительно, при этом, с двух сторон крепко его придерживая. Он – вялый, голова болтается, из глаз текут слезы, из носа сопли… К тому же, начинает икать. Это уже ни в какие ворота… Это уже, ёпт, даже злит, бесит.

– Чего ты раскис? Чего раски-ис, ну? Распусти-ил тут сопли… понимаешь!

– Кто тебя туда пихал, в очко это, кто? Мы, что ли?.. Ты посмотри, сами лезут, а потом с ними расхлебывай.

– Эй, вы, коновалы, ёб…ные, что стоите, бля? Вы его будете наконец вытаскивать, или нет, а? – явно незаслуженно сейчас обрушивают офицеры мощь своего командирского гнева на медиков.

– Да-да, сейчас, сейчас! Уже… – продолжает суетиться старший-скорой-помощи, выдергивая штанину из сапога пострадавшего больного.

«Все! Вот сейчас… укол или хлороформ, и…», с ужасом думает рядовой, вытягиваясь в струнку от ожидания предстоящей боли, и снова теряет сознание.

– Скор-рее нашатырь! – тоже уже бледный, кричит лейтенант Ягодка. Выхватывает из рук медбрата ватку и сам, мимоходом нюхнув, ради проверки на надежность, при этом судорожно дернув головой, тычет в нос солдату. Тот опять дергается, трясет головой, ловит ртом воздух… У него из глаз безудержно, ручьём, текут слезы.

Помещение медленно и верно заполняет тягостное, давящее состояние черной безысходности… Кое у кого уже уверенно переходящее в панику.