Читать книгу Postsowjetische Identität? - Постсоветская идентичность? - Wolfgang Krieger - Страница 4

Предисловие и предварительный просмотр представленных в книге научных работ

Вольфганг Кригер

Культурно-антропологическая дискуссия об образе "советского человека" имеет определенную традицию как в бывших советских странах, так и в некоторых западных странах с 1970-х годов, и до сих пор не завершена, спустя около тридцати лет после окончания советской эпохи.

Она является отправной точкой для сегодняшнего вопроса о том, сохраняется ли и в какой степени "советский человек" в менталитете граждан* государств-преемников Советского Союза после распада советских республик, или какой новый "тип человека" появился в последние десятилетия после распада Советского Союза в результате новых экономических, политических, социальных и культурных событий. Оба вопроса объединены в современном вопросе о формировании "постсоветской идентичности", который исследуется в этой книге частично фундаментально, частично аналитически и дескриптивно.

С этой темой тесно связан вопрос о появлении новых ценностных ориентаций и продолжающемся существовании социалистических ценностей в обществах бывшего Советского Востока, которые также претерпевают культурные изменения. Значимость ценностных ориентаций для формирования новой "постсоветской идентичности" является заметной темой этой книги, а также в определенной степени программной основой анализа.

Публикация этой книги является продолжением международной конференции по постсоветской идентичности, состоявшейся в Германии с 17 по 21 сентября 2018 года в Университете прикладных наук Людвигсхафена-на-Рейне на факультете социального обеспечения и здравоохранения. В мероприятии приняли участие лекторы* из партнерских университетов Университета прикладных наук Людвигсхафена из Российской Федерации, Армении, Албании, Боснии-Герцеговины и Германии. Они участвовали в рабочих группах и семинарах и читали лекции по этой теме, большинство из которых воспроизводятся и переводятся в этой книге. Впоследствии к работе над этой темой присоединились и другие заинтересованные авторы из стран бывшего СССР, так что теперь в этой книге могут быть опубликованы труды российских, албанских, армянских, боснийско-герцеговинских, немецких, киргизских и литовских социологов.

Конференция прошла под названием "Постсоветская идентичность – новые ценности и развитие личности в постсоветских странах" и, таким образом, подчеркнула определенный социально-антропологический, социологический, культурно-психологический фактор развития идентичности, а именно, формирующее идентичность значимость ценностных ориентаций в культуре обществ. Этот фактор стоит в одном ряду с другими факторами самоиденти-фикации, такими как физическая уверенность в себе, атрибуция идентичности через социальные отношения человека, самолокация человека в социальных связях и привычных экологических пространствах и т.д., и он находит свою основу, прежде всего, в традиционных, политических и религиозных мировоззрениях, из которых возникают направляющие ценностные ориентации и жизненно важные установки.

Таким образом, конференция как бы взяла на себя обязательство в определенной степени сузить тему идентичности, которая, по общему признанию, не претендует на то, чтобы стать обязательной по отношению к другим факторам развития личности, но, тем не менее, хотела бы сосредоточить внимание прежде всего на восприятии идентичности как самоидентификации с ценностными ориентациями и установками.

В соответствии с этой самостоятельной концепцией тематической задачи конференции предшествовал ряд руководящих вопросов для участников, которые кратко перечислены ниже.

1 появились ли новые ценности после окончания советской эпохи или же ценности того времени по-прежнему являются самыми важными? Какие ценности из этого периода продолжают существовать, какие новые ценности устанавливаются?

2 Откуда берутся эти новые ценности, на чем они основаны? Есть ли новые идеалы?

3 Какие представления у людей сегодня о хорошей, наполненной смыслом жизни?

4 Как люди полагают, что они смогут сделать что-то ценное для других людей, для общества?

5 Какие символы характеризуют успешный образ жизни и "хороший имидж" постсоветского человека? Есть ли различия между полами?

6 формируется ли в этом обществе плюрализм ценностей или появляется новая социальная однородность в ценностном сознании людей?

7 существуют ли конфликты между ценностями различных социальных групп, есть ли конфликты между поколениями?

8 какими молодые люди хотят стать в будущем? Есть ли идеалы, с которыми молодые люди идентифицируются?

9 Какие различия могут быть выявлены между ценностями этого общества и ценностями Запада в настоящее время?

10 каково ожидаемое направление развития общества в этой стране в ближайшие годы? (Измерения: социальная справедливость, неравенство, элита, межкультурное развитие)

11 Где можно увидеть наибольший источник конфликта в обществе? Что объединяет и разделяет общество?

12 Каковы наиболее важные изменения во взаимоотношениях между индивидуумом, обществом и государством?

Авторы статей в этой книге комментируют выбранные вопросы из этого списка и часто комбинируют вопросы друг с другом. Очень часто они аргументи-рованно высказываются по поводу исторического прошлого, либо для того, чтобы особенно лаконично охарактеризовать ситуацию, противопоставив настоящее и прошлое, либо потому, что проблемы настоящего могут быть частично выведены из условий прошлого, либо для того, чтобы вновь взять системы ценностей из досоветского прошлого, возрождение которых, как надеются, пойдет на пользу настоящему и будущему. Поэтому историческое сравнение является практически универсальным средством конкретизации проблем формирования идентичности и ценности в настоящем. Его сопровождает еще одно сравнение, а именно то, что между ценностным сознанием западноевропейских культур и ценностным сознанием восточных постсоветских стран сегодня.

В этой книге поиск идентичности в культурах, которые – таково предположение о "постсоветской идентичности" – более или менее утратили свои советские характеристики идут по пути формирования новых структур и, таким образом формируют себя сами, рассматриваются с совершенно разных точек зрения. В книге собраны материалы из постсоветского и посткоммунистического пространства, в частности из Российской Федерации, Центральной Азии, Кавказа и стран Балтии, а также авторы с Балканских посткоммунистических стран и, наконец, с Европейского Запада. Авторы из этих разных стран смотрят и на старое, и на новое отчасти как инсайдеры глазами тех, кто непосредственно столкнулся с этим, кто следовал за изменениями на собственном опыте и был по-разному затронут их последствиями прямо в своей повседневной жизни, и кто, в то же время, как современные свидетели прошлого, более чем кто-либо другой компетентны проводить сравнения; отчасти они смотрят – под влиянием западных ожиданий и перспектив – извне на малознакомый мир и пытаются использовать знакомые объяснения, чтобы упорядочить феномены "чужого", который кажется им странным в соответствии с их собственной логикой. Некоторые из них имеют тот же опыт живого социализма и посткоммунистической эпохи, что и авторы из бывших советских стран (здесь авторы из балканских стран), и переживают посткоммунистический период в дальнейшем, как и в некоторой степени похожие на постсоветскую ситуацию на Востоке, даже если их собственное культурное сознание заставляет их воспринимать различия, которые, с одной стороны, свидетельствуют об альтернативных перспективах, но, с другой стороны, также позволяют им сопоставлять знакомое в инородном с знакомым в знакомом. Таким образом – в соответствии с различными предпосылками – форму-лируется множество перспектив, и тема этой книги рассматривается с самых разных точек зрения. В то же время тот факт, что авторы приезжают из разных регионов, выдвигает на первый план феномены и события, характерные для конкретных стран, из которых можно найти объяснение культурным особенностям в работе с факторами, формирующими идентичность.

Книга представляет собой одновременно сборник позиций по вопросу о составных элементах "постсоветской идентичности" и калейдоскоп разнообраз-ных бликов по истории развития нынешнего тридцатилетнего этапа постсоветской культурно-социальной истории. Она не предназначена для систематического прослеживания определенных измерений этой истории, обеспечения широкой эмпирической основы для этих измерений или проведения национальных и региональных сравнений. Эти задачи уже всесторонне выполнены в литературе и будут оставлены на дальнейшее изучение. Скорее, мы придерживаемся скромной цели – дать возможность читателям этой книги поделиться опытом и обобщенными интерпретациями социологов, которые на фоне истории своей страны изучают, с одной стороны, кризисы распада советского социализма, а с другой – управление задачами, стоящими перед этой фазой, и представляют их влияние на возникновение новых ценностных ориентаций и с точки зрения развития социальной и культурной идентичности. При этом авторы устанавливают различные тематические приоритеты, выдвигая на первый план определенные ценностные ориентиры и идентификацию и делая их предметом своего анализа. В этих избранных перспективах не следует ожидать, что основополагающая концепция самобытности будет признана единообразной во всех вкладах. Только по этой причине невозможно провести сравнение между взносами по многим аспектам. Тем не менее, мы надеемся, что многочисленные представленные явления и различные аспекты восприятия, вытекающие из разницы в перспективах, обеспечат читателю полезный фонд знаний и не менее новые вопросы, которые могут быть заданы о построении "постсоветской идентичности".

Завершение работы над текстами, готовыми к публикации, и особенно перевод всех текстов заняло много времени; поэтому публикация книги, первоначально запланированная на 2019 год, не могла быть удержана, и нам пришлось обратиться к некоторым авторам* с просьбой о понимании того, что нам пришлось значительно продлить время подготовки книги к изданию. Однако это также открыло новые возможности для включения в книгу дополнительных материалов. Сегодня мы хотели бы поблагодарить всех авторов за их терпение.

Редактор благодарит переводчиков Анну Засухину, Елену Елизову, Ларису Богачеву и Любовь Корн, в частности, за их неустанное сотрудничество, неустанную настойчивость и неустанные усилия по созданию точных переводов на оба языка. Без их надежной ангажированности и целеустремленной коммуникативной компетентности в диалоге с авторами эта книга была бы невозможна.

Мы хотели бы также поблагодарить Дарью Филипенко, Нино Капанадзе, Лайму Лукочюте, Натали Рыбников и Лусине Закарян за их поддержку в переводе статей на русский и немецкий языки, соответственно, они перевели некоторые презентации и дискуссии во время конференции, а также внесли свой вклад во многие другие способы организации конференции.

Перспективы в отношении содержания книги

Книга разделена на три части. Первая и вводная часть посвящена введению в некоторые общие основы понятия идентичности и вопросу о том, какое значение вообще может придаваться разговору о "постсоветской идентичности". В материалах двух авторов из Армении и Кыргызстана описываются условия постсоветской идентичности в их странах, главным образом, с социологической и культурно-психологической точек зрения, а также дается представ-ление о фундаментальных трудностях постсоветского самопознания в период трансформации.

Во второй части книги освещается значение ценностных ориентаций для формирования постсоветской идентичности с точки зрения авторов из различных посткоммунистических стран. Они исследуют исторический и современный запас культурно-специфической символики идентичности, тенденции социальной идентификации, текущее состояние и движущие силы изменения ценностей, а также описывают напряженность между различными типами коллективной идентичности и существующими конфликтами поколений.

В третьей части книги представлена особая частичная идентичность сегодняшнего постсоветского человека. С одной стороны, речь идет о некоторых заметных особенностях в так называемой "медийной идентичности" молодежи, в которой также выражены доминирующие ценностные ориентации. С другой стороны, обсуждается важность профессиональной идентичности в России с точки зрения студентов и приоритетов при выборе карьеры, а также необходимость сбалансированной лоскутной (пэчворк) идентичности в современных условиях трудовой жизни.

Ниже в резюмированном виде будут представлены индивидуальные материалы.

Во вступительной статье Вольфганга Кригера рассматривается основной вопрос названия книги, в каком смысле термин "постсоветская идентичность" может быть истолкован и с каким содержанием он должен быть наполнен. Этот вопрос содержит ряд соблазнительных стимулов как в отношении концепции идентичности, которая уже давно подвергается критике, так и в отношении формулы "постсоветского", феноменальное единство которого сомнительно и о котором, возможно, можно говорить максимум во множественном числе. Эта проблематизация включает в себя и скептическое предположение о том, что в разговорах о постсоветской идентичности высказываются презумпции, которые (перестали) быть обоснованными в свете сегодняшних социальных реалий после трех десятилетий трансформации, а также в свете столь разных культурно-социальных историй различных бывших советских или коммунистических стран Востока.

Поэтому проблематизация неявной логики обоих понятий является первой задачей статьи Кригера. В чем, в какой степени и почему люди остаются идентичными самим себе – ответы на эти вопросы многообразны и приводят к расхождениям в концепциях и научных теориях идентичности. Таким образом, Кригер берет концепции идентичности из различных гуманитарных дисциплин и прослеживает изменение теорий идентичности в сторону динамической концепции идентичности. Их уступчивость возможной концепции "постсоветской идентичности", безусловно, богата, однако эпистемологическая, равно как и семантическая релятивизация разговора о "постсоветской идентичности" остается решающей: "идентичность", как и "постсоветская", являются редуктивными конструкциями в смысле идеального типа Вебера; они обозначают не естественные сущности или эмпирически доступные условия, а скорее инструмент анализа, заставляющий проявиться специфику избранных социальных явлений и постулирующий осмысленный порядок в сложности социальных событий и структур.

Артур Мкртчян посвящает свою статью вопросу о постсоветских условиях возможной свободы и охватывает анализ этих условий между полюсами приверженности прошлому и стремления к будущему, а также между полюсами отрицательной свободы преодоления зависимости и положительной свободы приверженности новым идеалам и ценностям. Даже если эти полюса могут быть решающими не только для оценки свободы в постсоветских странах, они имеют здесь особое значение, с одной стороны, потому что в постсоветских странах прошлое в значительной степени разбито, а с другой – потому, что вряд ли существует какое-либо видение будущего, а широко распространенный пессимизм и фатализм порождают аномальный хаос и заглушают любую инициативу. Мкртчян сейчас смотрит на постсоветскую ситуацию, в частности, для маленькой страны Армении, чье душевное состояние между войной и миром ослабляет развитие перспектив и побуждает многих людей эмигрировать. Однако желаемой европеизации страны (в развитии гражданского общества и демократических и конституционных институтов) препятствуют и внутренние факторы, которые еще можно идентифицировать как наследие советской эпохи и как раны 1990-х годов, от которых некоторые бывшие советские страны за пределами России до сих пор не оправились.

Очевидно, что многие постсоветские общества кажутся плохо приспособленными к требованиям социальной реконструкции; чего не хватает социальным структурам, которые могли бы создать обнадеживающие ресурсы солидарности, выходящие за рамки семьи и клановых сообществ, и сформировать зародышевые клетки буржуазного общества. Между всей нацией и особенностями семейной ячейки существует вакуум социальных обязательств, который также проявляется как отсутствие ориентационного потенциала в смысле и ценностных связей идентичности граждан. Отмечается недостаточная осведомленность о социальной ответственности и социальном учете, о социальных правилах и принципах, о социальных обязательствах, основанных на собственных ценностных связях. Отсутствуют правовые нормы и, тем более, отсутствует признание правовых норм и интерес к значению социальных норм в целом. Индивидуальная" свобода, которая была открыта, соблазняет людей принять отношение ("вседозволенности"), "все идет", "всё что угодно“, которое не ограничивается чувством ответственности за свои собственные действия. Откуда этот недостаток? Причины этого лежат в прошлом.

Отчасти они уже обусловлены аномалией, которая распространилась в конце советского периода, а затем и полностью в 1990-е годы, что, по-видимому, привело не только к экономическому и культурному упадку советских государств, но и к падению солидарности и внимания общества, чему ничто не может противостоять и сегодня. Но они также являются следствием бедности, пережитой в 1990-х годах, стагнации тенденций в области заработной платы, продолжающейся девальвации академических профессий и отсутствия перспектив для образованных людей. Мкртчян ссылается здесь на теорию аномалии Мертона и объясняет дезорганизацию и нерегулярность армянской социальной культуры как коллективное состояние диссонанса мишеней, т.е. как следствие недоступности ценностных символов посредством правовых ресурсов. Такое положение дел включает в себя растущую концентрацию капитала у олигархов, а также рост преступности среди "белых воротничков", конкуренцию и недовольство граждан. Если эти изменения будут исправлены, то необходимо будет не только отказаться от пессимизма и нового осознания "нравственного индивидуализма" и отношений между государством и гражданским обществом. Мкртчян возлагает свои надежды на систему образо-вания, потому что это самое важное социальное место, где можно прививать новые знания и приобретать новые ценности. Однако это предполагает, что система попрощается со своими прежними авторитарными структурами и своей этнизирующей пропагандистской миссией, а также будет способствовать воспитанию у молодежи гражданской ответственности и глобального мышления.

Бакытбек Малтабаров описывает состояние коллективного сознания в бывших советских республиках, характеризующееся разобщением, раздробленностью и противоречиями. Парадоксы формируют не только общество и отдельные группы, но и личность самого человека. Они являются наследием реальности советского общества, которая сама по себе противоречива, а также последовательного подрыва и, в конечном счете, крушения мировоззрения, которое на протяжении поколений гарантировало единство государства, общества и личности, и утраты ценностей и взглядов, которые, казалось бы, все меньше и меньше могли устанавливать перспективы на будущее. Малтабаров отмечает, что отход от социалистических ценностей произошел не только с перестройкой; скорее, социалистические основы ценностей и установок размывались перед лицом общественно-политической практики с 1980-х годов, пока, наконец, противоречия между принятыми высокими стандартами и живой реальностью не стали настолько очевидными, что коллапс системы уже не мог быть остановлен. В поисках новых форм принадлежности, на протяжении более тридцати лет (как это было уже на рубеже веков), доминирующую роль почти во всем мире играет не политическая идеология, а этно-национальный фактор. После распада Советского Союза захват конструирования национального или этнического самосознания был первым и наиболее легким для установления спасательного акта против опасности окончательного распада государственного единства. Малтабаров говорит о "процессе материализации национальной самобытности, национального достоинства и национальной культуры", который использовал возможности обращения к традициям и обычаям предков, но который также способствовал сепаратизму и нетерпимости. Бесконечная болезненная история распада Советского Союза – это также история ссылок на национальную идентичность, которые, по сути, являются этноцентричными по отношению к расовым мотивам. Малтабаров раскрывает целый ряд политических парадоксов национальной идентичности, в результате которых международные отношения усложняются, если не разрушаются, то разрушается их собственная экономика, культивируется шовинизм и расизм. Сюда же относится и парадокс обновления религиозного сознания в Кыргызстане, которое, хотя и не погасло в советское время, уже едва ли было заметно, но которое сейчас – на удивление пробужденное по каким-то случайным причинам в угоду политическим или экономическим преимуществам – расцветает в символ национального единства. Исследование, проведенное Малтабаровым и др., показывает, что большинство кыргызского населения утверждает, что их родители воспитывались религиозно в суннитском исламе, в то время как четверть винит в новой религиозности свое этническое происхождение. С другой стороны, более 70 процентов опрошенных до сих пор посещают мечети или другие места поклонения либо вовсе не посещают, либо посещают их только раз в месяц. Поэтому существует серьезная разница между предполагаемой религиозностью и исповеданием религии. Вместе с тем, те же респонденты ростом религиозности молодежи, деятельностью сект и экстремистскими тенденциями в стране. Результаты показывают, что не только существует значительное давление на определение идентичности, но и то, что в поисках идентичности многие люди полагаются на единство религии и этнического происхождения, которое, однако, не может быть достоверно оправдано ни личной социализацией, ни вновь приобретенными убеждениями.

В двух статьях этой книги Вольфганг Кригер рассматривает значение ценностных ориентаций для культурных изменений в постсоветских странах. В своей первой статье о ценностных ориентациях и изменении стоимости, основанной на Мировом Ценностном Обследовании Ингелхарта (Inglehart) и других (с 2014 года и предыдущих лет), он компилирует результаты различных постсоветских стран и присваивает центральным параметрам ценностного сознания различные показатели. Следуя концепции Ингелхарта о современности как о ориентированном на безопасность и постмодернизме как о культурном образовании, ориентированном на индивидуальную свободу, исследуемые ценности в значительной степени отнесены к категориям "материалистических" или "постматериалистических ценностей". В их накоплении ценностные переменные, систематизированные таким образом, выражают также близость/отдаленность автократическим и демократическим идеалам общества. Основное внимание уделяется ценностям, связанным с работой, индивидуальностью и социальными ценностями, экономикой и процветанием, соответствием и автономией, политическими обязательствами и участием в общественных организациях и союзах, а также атмосферой доверия и общения. При анализе учитываются не только наиболее яркие явления и тенденции, но и некоторые различия между странами, поколениями и точками времени. На основе основных гипотез Ингелхарта, объясняющих изменение социальных ценностей (гипотеза дефицита и гипотеза социализации), можно оценить зависимость ценностного сознания от экономического положения страны в предыдущем поколении. Однако различия между странами также показывают – по мнению критиков – что эти две гипотезы не дают достаточных оснований для объяснения (пост)советских условий, но определенную роль играют и другие гипотезы, такие как значимость нынешней экономической ситуации, уровень образования людей, влияние политики и религии, а также влияние военных угроз со стороны сопредельных государств. Для большинства постсоветских стран можно также заметить, что политика и общество в своем стремлении к новой идентичности отступают от досоветских традиций и поэтому ссылаются на ценности, которые были установлены до современности. Затем они по-разному смешиваются с материалистическими или постматериалистическими ценностями и придают им контекст, неадекватно представленный концепциями современности и постмодернизма. Особенно это касается ценностных концепций традиционной мусульманской культуры расширенной семьи (которые выглядят на удивление постмодернистскими, но в то же время коллективистскими).

Недоразумений можно ожидать и от интерпретаций таких понятий, как "солидарность" или "индивидуализм" и некоторых других, которые до сих пор берут свое начало в советской идеологии. В целом можно констатировать, что все постсоветские страны находятся – хотя и на разных стадиях развития – в неопределенной динамике изменения стоимости, в которой противоречиво смешаны материалистическая, постматериалистическая и традиционалистическая системы ценностей. Очевидно, что материалистические ориентации являются доминирующей ценностной системой, подпитываемой продолжающейся борьбой за экономический прогресс и социальную стабильность.

Вклад Елены Елизовой очень четко показывает многогранное разделение различных поколений российского общества по отношению к мировоззрению и морали. Внимание Елизовой сосредоточено на ценностных ориентациях современной российской молодежи, на условиях, в которых она появилась на фоне распада Советского Союза и аномалии общества, а также как следствие новых возможностей, открывшихся в 1991 году в преобразующемся обществе. С одной стороны, новая свобода дала молодым людям необычные возможности приобщиться к тому, что казалось им интересным и ценным, но в то же время привела к аномалии, отсутствию перспектив, потере смысла жизни и распаду видения российского общества. И наконец, профессиональная перегрузка родителей способствовала распространению наркомании, преступ-ности и морального безразличия среди молодых людей. Снижение национального уважения к образованию также привело к тому, что мотивация молодых людей к обучению снизилась, их языковые навыки и экспрессивность ослабли, а обязательный характер культурных норм в целом ослаб. Эти явления можно интерпретировать как потерю культурной, социальной и моральной компетентности, которой противостоит, как это называет Елизова, "прагматизация жизненных ценностей" (процесс прагматизации жизненных ценностей). Это выражается в укреплении материальных ценностей, особенно в стремлении к прибыли, процветанию и потреблению, безопасности собственной семьи и здоровью. Эти ценности также находят отражение в отношении молодого поколения к различным профессиям; профессии в сфере бизнеса (предпринимательство, менеджмент, управленческий консалтинг, торговля, маркетинг, реклама, PR и банковское дело) занимают здесь верхние строчки в списке ценностей. С другой стороны, немало молодых людей также вовлечены на добровольной основе в поддержку социально слабых групп и явно стремятся наполнить свою жизнь смыслом через морально ценные действия, которые они не смогли найти в ценностном вакууме цинизма 1990-х годов. Елена Елизова рассказывает о социологическом исследовании "Лаборатория Крыштановской" 2012-2013 гг. и об исследованиях Центра Сулакшина 2015-2016 гг., которые, с одной стороны, показывают отсутствие социальной локализации молодежи в отношении ее идентичности, в которой проявляется отсутствие социального видения и развитие нового постсоветского мировоззрения через политику, Наука и СМИ в России, а с другой стороны, серьезная разница между ценностями молодежи и их родителей и бабушек и дедушек, от нематериальных до материальных ценностей, от культурных знаний до технических знаний, от любви к Родине до эгоцентричного мышления о преимуществе, в которое еще входит семья, но уже не собственное общество. Поэтому националистические пропагандистские усилия политики, в конечном счете, уже не достигают самооценки российской молодежи, даже если она, казалось бы, все еще демонстрирует национальное соответствие по официальным поводам. Их взгляд на политическое прошлое, на утрату легитимности государства и политики порой преодолевает цинизм и укоренившийся прагматизм родителей и призывает к таким ценностям, как свобода, социальная справедливость, равные возможности и культурный диалог, которые стали очень похожи на ценности западной демократической мысли.

Номеда Синдаравичене в своей статье рассматривает различия между поколениями с точки зрения ценностной ориентации и идентичности с советской эпохой. В начале трансформации в Литве (и, вероятно, не только там) бок о бок существовали три разные ориентации: советская, национальная и западная. В какой-то степени эти ориентации соответствовали поколениям, но в советской системе личная судьба и собственная роль сыграли, по крайней мере, столь же решающую роль. Синдаравичене отличает "старое поколение" тех, кто родился до окончания Второй мировой войны, кто пережил конфликт между своими предыдущими, часто западными или религиозными ценностями и социалистическими ценностями, и "молодое поколение", которое родилось во время войны и вскоре после нее и которое либо было в значительной степени вовлечено в строительство советского общества, либо идеологически сформировалось, либо потеряло все, всегда чувствовало угрозу и должно было оставаться незаметным, Потерянное поколение", спасенное после 1960-х годов, пережило великий спад и вместе с ним утратило веру в социалистический смысл жизни и прежние ценностные ориентации, а сегодняшнее "независимое поколение" тех, кто родился после 1990-х годов, выросшее в ценностном вакууме потерянного поколения и наделенное большей свободой, чем любое предшествующее ему поколение, скорее стоит в нерешительности перед задачей переориентации. Появляются новые типы ориентаций, с новыми приоритетами в плане образовательных идеалов, социальной ответственности, престижа и социального статуса, а также других материалистических ценностей. Возврат к досоветским традициям, религиозности, культуре семьи и национальных великих, с одной стороны, и западным политическим, социальным, экологическим и демократическим ценностям, индивидуализму и ярко выраженному потребительскому отношению – с другой, также характеризуют новые ориентации молодого поколения.

Сона Манусян занимается вопросами развития гражданской идентичности и рамочными условиями ее формирования в постреволюционной Армении. На фоне истории страны она в первую очередь объясняет претензию на доминирование этнически ориентированного самосознания в рамках армянской национальной идентичности, в отличие от которого гражданская основа сравнительно слаба. Является ли этническая идентификация гарантом социальной сплоченности, когда гражданская самоидентификация едва ли выражена, однако представляется сомнительной, особенно когда между поколениями и социальными классами существуют значительные различия в отношении их ценностей и целей в жизни, которые в настоящее время усилились в результате революции. Именно этот опыт успешной революции против старого режима, для которого были характерны коррупция, кумовство и отчужденность, не только дал людям, проводившим революцию, новую буржуазную уверенность в себе, но и показал всем гражданам, что они могут сами определять правительства и участвовать в становлении государства. Тем не менее, многие аспекты гражданского самосознания, которые никогда не могли возникнуть в армянском прошлом, еще предстоит крестить – новое понимание гражданской ответственности, солидарности и участия – и со временем должны быть установлены новые отношения между государством и его гражданами, основанные на взаимном доверии.

Манусян рассматривает конкурирующие самопонимания различных групп по семи контрастным измерениям, а именно: напряженность между этническим и буржуазным самопониманием, между традиционным и прогрессивным, между личным и общественным, между институциональным и агентским, между прошлым и будущим, между дискурсом и практикой, между самопониманием и саморефлексивным. С одной стороны, этнические основы нации многократно приводят к тому, что нормы национальной идентичности отстаиваются с нетерпимостью и высоким давлением для их соблюдения; с другой стороны, буржуазная уверенность в себе все еще кажется слишком малоразвитой, чтобы противопоставить националистические упрощения требованиям либеральной, демократической и плюралистической солидарности. Даже между полюсами консерваторов и прогрессистов, идентичность граждан меняется – с прочными связями между поколениями – между стремлением к более свободному образу жизни и традиционной семейной ориентацией, которая это ограничивает. Такие противоречия также отражаются в двойных стандартах между практикой, демонстрируемой внешнему миру, и практикой, фактически проживаемой в частном порядке. Человек, ранее контролируемый как традицией, так и советской социальной моралью, уже некоторое время задумывается как вызывающий противник общества, который с социальным цинизмом противостоит социальной реальности, особенно институтам, и ищет своего счастья за пределами этой реальности. Сегодня она мстит беспощадным эгоизмом, слепым потребительством и неограниченной социальной конкуренцией, которым, по-видимому, чуждо любое восприятие общественных интересов. Когда давление традиций и коллективизма перестает быть достаточным, этому развитию может противостоять только буржуазное сознание, которое видит в человеке не только носителя прав на свободу, но и носителя обязанностей и соображений, и на этом может быть основана новая солидарность. Государство является не только гарантом прав, но и претендентом на рассмотрение.

Эдина Вехо и Эльма Бегагич проливают свет на положение постсоциалистических стран Балканa после распада Югославии на примере событий в Боснии и Герцеговине. Как и в других государствах, поиски нового самосознания народа и его общества характеризовались, прежде всего, тенденциями, контрастирующими с социалистическим прошлым. И здесь досоциалистические традиции, этнически профилированное понимание культуры и, не в последнюю очередь, религии предложили наиболее очевидные подходы к обретению новых рамок идентичности, у которых было много собственного, что отличало их от многочисленных других балканских обществ. С одной стороны, идентификация национальной идентичности с этими исходными параметрами усилила давление на общество с целью установления максимальной однородности – что создало весьма избирательную динамику, особенно в распределении религиозных общин между Хорватией и Боснией-Герцеговиной – но, с другой стороны, не смогло привести к однородности в Боснии-Герцеговине, так как общество разрывается между западной модернизацией и усиливающейся исламизацией. Попытка навести мосты между этими двумя тенденциями – это попытка создать ислам, основанный на традициях, но исторически адаптированный. Согласно "современной" точке зрения, эта попытка заключается в том, чтобы найти свое воплощение в процессе диалога, особенно с молодежью.

В этих различных начинаниях в настоящее время в любом случае существует примат коллективизма, будь то на стороне религии или на стороне западной модернизации. Как и во времена югославского социализма, в продолжающихся дискуссиях о национальной идентичности боснийско-герцеговинскому обществу навязывается "единая коллективность" – Вехо и Бегагич даже говорят об "удушении индивидуальности", что не оставляет места для развития ответственной идентичности и религиозности. Прежде всего, поиск национальной идентичности препятствует развитию плюралистического общества. Будущие решения должны быть выработаны в пространстве трех континентов, в определении отношений между религией и коллективной идентичностью в целом, в определении отношений между фундаменталистским или диалогическим исламом в частности, и в определении функционального использования религии в качестве националистического символа или инструмента интеллектуального прогресса в обществе Боснии и Герцеговины.

Социальные изменения в восприятии также знаменуют собой постсоциалистический путь Албании и по-разному влияют на новую идентичность соотечественников, объясняет Арлинда Ймерай в своей статье о социальных ценностях в переходный период – в случае Албании – и их значении для формирования гражданской идентичности. Она видит это изменение в результате отхода от ценностей социалистических конституций "социальной солидарности" и "равенства" – как это сейчас видно, осталось невыполненным обещанием, – к демократическим ценностям, защите прав человека, всеобщему процветанию и социальной справедливости. Тот факт, что в годы социализма изначально столь восторженная система ценностей могла полностью рухнуть, имеет свои причины, среди прочего, в политическом догматизме в различных социальных институтах, в политическом контроле над программами и в ограничении индивидуальной свободы в их реализации, а также в подавлении и страхе перед системой контроля, подрывающей личностную идентификацию с ценностями. К этому следует добавить преференциальное и, следовательно, ни в коем случае не эгалитарное вознаграждение тех лиц и институтов, которые оказались особенно соответствующими политическому руководству, – наоборот, дискриминация самостоя-тельно формирующих людей.

На фоне меняющейся истории страны за последние тридцать лет и высокого авторитарного государственного руководства вплоть до 1991 года становятся понятными сложные конфликты ценностей в албанском обществе. Несмотря на экономический рост, бедность и социальное неравенство продолжают расти, низкий средний уровень образования, дискриминация и отчуждение групп населения на основе социальных норм, широко распространенная коррупция и неизменно высокий уровень безработицы влияют на дискурс о ценностях в обществе и на осведомленность населения о ценностях. Ложные ожидания введения свободной рыночной экономики в отношении быстрого улучшения собственных условий жизни и развития страны, которая почти 30 лет находится в состоянии стагнации, также приводят к разочарованному скептицизму по отношению к либерально-демократической системе ценностей и – опять же – к растущему недоверию к прибыльности личных обязательств перед этим обществом.

Ймерай считает, что в албанском обществе в настоящее время можно выделить три социальные группы с точки зрения их доминирующего самосознания – "Бездомные", которые, не имея перспектив на низкооплачиваемую или нелегальную работу, зарабатывают чуть больше прожиточного минимума; "Нарушители правил", которые пытаются достичь капиталистических целей процветания незаконными или преступными методами; и в Албании – немалую долю государственной власти; "Мечтатели", преданные граждане, которые не перестают верить в новую демократическую Албанию, выполняют свои обязанности и являются реальной движущей силой преобразований. Очевидно, что если не все ценности, то нормы жизни между этими тремя типами сильно различаются. В Албании ведутся противоречивые дебаты по вопросу о том, должны ли ценностные ориентиры, измененные при переходе от плановой экономики к рыночной, заменить старые ценности "солидарности" и "равенства" или же их можно будет сохранить и лучше воплотить в жизнь с помощью новых ценностей. Для того чтобы социальные ценности действительно определяли политику и социальную жизнь в Албании, прежде всего, необходимо развивать социальное и гражданское воспитание населения на широкой основе.

В своем втором докладе о значении ценностных ориентаций для культурных изменений Вольфганг Кригер рассматривает вопрос о том, какие ценностные ориентации выражаются в самопредставлении молодежи постсоветских стран в социальных сетях. Сегодня больше, чем где бы то ни было, молодые люди используют эти средства массовой информации для того, чтобы рассказать о том, как они видят себя, что для них важно, что они чувствуют к себе и кем бы они хотели быть, с кем они себя идентифицируют и к каким когортам и культурам они себя относят. Таким образом, в своей "медийной идентичности" они показывают, с одной стороны, свою индивидуальную специфику, с другой стороны, множественные формы коллективной идентичности и предлагают эти автопорталы на квази-общественном "рынке" социального признания, который принимает решение о принятии или отказе от формирования идентичности. Таким образом, в конституции их личности, по крайней мере, как только они нашли "свой народ", они подвергают себя более или менее гетерономически обусловленному механизму санкций, не только в отношении репертуара символов, но и в отношении их отождествления с ролями, отношениями и ценностями. Это, возможно, объясняет, почему в сильно конформистских обществах, прежде всего, коллективистская самореклама, скорее всего, будет иметь место и в идентичностях средств массовой информации.

Поразительнее, чем в западной медийной культуре, прежде всего то, что молодежь в постсоветских странах в высшей степени стереотипно интегрирована "в культурно-санкционированное пространство" конвенций, которым соответствует определенный ценностный горизонт и которые должны быть разделены, чтобы добиться социального признания, но которые в то же время должны быть немного превзойдены, чтобы выделяться на общем фоне.

Автор показывает, что работа с этими конвенциями – это амбивалентное рискованное маневрирование между соответствием ожиданиям и индивидуальным внезапным поведением, даже если в постсоветской медиакультуре обычно приходится говорить о "теме с вариациями" по отношению к моменту внезапности. Во-вторых, заметно, что самопредставление через собственное представление обычно происходит вместе с символами статуса и, таким образом, преследует самопреувеличение, которое часто выходит за рамки доверия и оставляет неясным, должна ли инсценировка представлять реальные вещи или играть с вымыслом. Эта "игра" заходит очень далеко в области статусной символики, а также рискует перейти к нелепому, в котором она вновь остается открытой, независимо от того, связано ли то, что показывается, с серьезным хвастовством или самоиронией. На примере некоторых "форм представления самокатегоризации" (новая физичность, статусная идентичность, политическая идентичность и социальная приверженность, "нормальная" идентичность и аутентичность) Кригер иллюстрирует, как коллективные нормы формируют стиль и содержание автопортретов и какие ценностные горизонты могут быть взяты за основу самосимволизации. Выбор символов статуса еще раз отражает доминирование материалистических ценностных ориентаций.

На примере студентов-инженеров г. Томска (Сибирь) Игорь Ардашкин, Марина Макиенко и Александр Умыхало описывают изменения в профессио-нальной идентичности инженеров нового поколения в России. Кроме этого, результаты данного эмпирического исследования, вероятно, также позволяют сделать выводы, которые, как правило, являются частью видения новой профессиональной жизни в России. Опрос, который проводился в трех университетах и среди 480 человек, посвящен вопросам выбора карьеры и учебы, а также имиджу будущего инженера и представлениям студентов о будущем этой профессии с их точки зрения. Даже изучение мотивов выбора профессии раскрывает социальные ценности, такие как желание помогать, обеспечение безопасности для людей или решение экономических проблем. Профессиональное самоопределение в инженерной профессии также ценится. Однако основными мотивами выбора профессии являются материальные ценности и престиж профессии. Ожидание того, что ответственность инженерной профессии перед обществом возрастет и что будущему инженеру придется проявить больше творческих способностей, разделяют многие. В перспективном видении профессии на первый план выходят такие характеристики, как чувство ответственности, трудолюбие, целеустремленность и готовность учиться на протяжении всей жизни. Однако этот образ основательно требовательной профессии затем контрастирует с видением профессионального будущего: большинство студентов видят будущее как негативное или даже угрожающее и ожидают низких зарплат. Половина студентов сомневается, что они когда-нибудь будут работать в этой профессии. Оптимистичные и пессимистичные ожидания оказываются в большой зависимости от социального происхождения студентов. По мнению опрошенных, степень профессиональной незащищенности также оправдывается отсутствием доверия к социально-экономической ситуации, отсутствием стратегий социального развития и диалога между политикой и обществом о новых вызовах в профессии.

Статья Яны Чаплинской посвящена актуальным проблемам трудовой жизни в России и фрагментации образа жизни в условиях ожидаемого "пэчворка идентичности". Если сначала это был коллапс советской культуры, подспудного образа человека и лежащих в его основе ценностей, погрузивших людей в неопределенность и дезориентацию, то сегодня именно динамика современного российского общества, перспективные риски собственных жизненных решений и глобализации, перегруженные разнообразием и противоречивостью информации, не только оставляют людям высокую степень неуверенности и стресса, но и продолжают индивидуальную потерю смысла и неуверенность в собственной личности. Современные профессиональные и социокультурные требования вынуждают постсоветского человека быть "фрагментарным" и с этими требованиями, с которым он плохо справляется. Более чем когда-либо работа на постсоветском пространстве предъявляет высокие и, прежде всего, непонятные требования, в то же время выбор профессии основывается на очень переменчивой основе прежних знаний, ожиданий от компетентности и прогнозов на будущее. В новом рабочем обществе каждый сам по себе и должен найти свой собственный способ зарабатывать на жизнь, получать доход и определенную экзистенциальную безопасность для себя и своих семей. Нестабильность обстоятельств делает эти усилия особенно напряженными: темп изменений на рынке труда, необходимость поддерживать многочисленные и, прежде всего, правильные отношения для собственного прогресса и быть постоянно бдительными, чтобы не упустить профессиональные возможности, получить как можно больше квалификаций, чтобы быть готовым к любой ожидаемой ситуации изменения профессии, постоянному воздействию стресса на людей. Эти усилия также требуют от них различных ролей, которые должны быть сбалансированы, что является не менее сложной задачей.

Как "естественный способ самореализации", работа имеет большое значение для удовлетворения человека, но она не должна брать на себя и определять всю его повседневную жизнь. Психические заболевания и эмоциональные расстройства – это новые явления в России, которые в основном вызваны переутомлением на рабочем месте. Поэтому, с одной стороны, необходимо ограничивать нагрузку и совмещать работу с собственными интересами, способностями и индивидуальным ощущением жизни, а с другой – вооружать людей рефлексивной способностью, позволяющей им внимательно наблюдать за собой как в физическом и психическом состоянии, так и в стрессах и нагрузках, учиться заботиться о себе на работе и за её пределами, в интересах своего блага. В статье Чаплинской показано не только влияние гуманистически-индивидуалистического образа мышления молодых людей в России, но и их надежда на то, что через внимательное самонаблюдение и успешный поиск смысла удастся вновь обрести свое равновесие, справиться с новыми профессиональными и социокультурными требованиями постсоветского общества и "найти порядок в хаосе".

Как бы трудно ни было в конце книги суммировать такие тематически и перспективно различные материалы,, редактор пытается подвести итог вопросу о существовании и восприятии "постсоветской идентичности", который был поставлен принципиально в начале, и назвать если не единообразные характеристики такой идентичности, то хотя бы общие базовые условия для выполнения задачи формирования новой идентичности для постсоветских стран. Во многих обращениях к авторам этой книги Вольфганг Кригер идет двумя отдельными путями:

Во-первых, он обобщает общую историю стран бывшего Советского Союза, политические и социальные условия которых сформировали коллективную культурную идентичность "советского народа" через всеобщее притязание на идеологию не только в успехе идеологической программы, но и в её разногласиях и неудачах. В трехступенчатом процессе от советской идентичности через "трансформационную идентичность" к постсоветской идентичности прослеживаются центральные общественно-политические структуры и культурно-психологические эффекты различных этапов советского и пост-советского развития, которые постепенно объединяются как пазл, для формирования общей картины возможностей и обременений прошлого в решении задач, стоящих перед постсоветскими обществами сегодня. В процессе становится понятно, что "новый человек", как образец всеохватывающей коллективной идентичности советского человека, был фактом и бесспорным делом, и до сих пор является эффективным фундаментом в постсоветском формировании идентичности, даже если его не любят, часто спорят и описывают как преодоленную. Такая предвзятость сопротивляется трансформации, и новые позиции могут эволюционировать, только смирившись с ней.

Второй путь преследует попытку ответить на вопрос о корнях и проблемах возможной постсоветской идентичности путем выявления таких формирующих индивидуальную идентичность секторов, как "этническая и национальная идентичность", "религиозная идентичность", "гендерная идентичность", "профессиональная идентичность" и построение так называемых "простых коллективных идентичностей". Это невозможно без тщательного изучения нескольких аспектов и, таким образом, отрыва от поверхностности простого упоминания. Кригер отмечает, что во всех секторах, прежде всего, проводимая в России контрреформа, но также и нарастающий в некоторых государствах тоталитаризм, препятствуют открытию новых горизонтов идентичности и, с другой стороны, подпитывают опасную тенденцию к самоза-крытию, а значит, и к стагнации. Эти же силы препятствуют росту толерантности и индивидуальной автономии, созданию демократических структур в институтах, не говоря уже о формировании у населения чувства гражданственности. Таким образом, даже спустя тридцать лет после распада Советского Союза, большинство людей все еще отбрасывают назад свои скромные шансы на полноценную жизнь в частной жизни, в семье, в кругу друзей и, при необходимости, в профессии, в то время как их отношения с государством и обществом все еще едва ли могут избежать ущерба, нанесенного поздней советской эпохой. Человека объединяет как гражданина только "негативная идентичность" (Гудков), в познании того, кем не хочешь быть, к кому не хочешь принадлежать, что надо осуждать и от чего нужно защищаться; но есть явное отсутствие позитивных, ориентированных на будущее видений, которые могли бы мотивировать граждан к участию в формировании государства и общества, и которых недостаточно, чтобы прославлять прошлое. Отсутствие такого видения обусловлено целым рядом причин, по которым все постсоветские государства, вероятно, объединены во многом неизбирательным образом, поскольку эти причины вытекают из общей истории идеологического патернализма, подчинения и деперсонализации советской эпохи и всех вытекающих из этого лишений в человеческом, социально-коммуникационном, нравственном, а также жизненно-практическом плане. Восстановление этих утраченных территорий – реальная задача постсоветской идентичности, вне зависимости от вопроса о результатах этих процессов.

Людвигсхафен на Рейне, сентябрь 2020 г.

Профессор, доктор Вольфганг Кригер