Читать книгу Трип на юг - Яна Филар - Страница 8

Нагишом Антон идет в ванную, запинается о ножку столика с исчирканными записными книжками и стопками деловых журналов, шипит. Замечает, что столешница припудрена слоем пыли – морщится. Борясь с рвотным позывом, скоблит зубы, глядя на трехминутные песочные часы.

Антону осталось приложить лишь каплю усилий, чтобы разочарованные неудачей девицы поддались его обаянию. С красоткой в татуировках он полночи носился по улицам, взрывая тишину музыкой и смехом из окон автомобиля. Про Москву рассказал с три короба; легенда с каждым разом обрастала подробностями, удивлявшими его самого, – ему бы с таким воображением пойти в писатели! Впрочем, наутро он и сам не помнил, что ей наплел; память захлопнулась, милостиво оставив обрывок флешбэка с Брахманом и его фирменным зельем.

Черт бы подрал эту отраву! Есть у зелья гадкое свойство – наутро неизбежно тянет блевать.

Прополоскав рот, осматривает себя: на пояснице, груди или животе еще есть место для нового воспоминания. Единицы и нули – так обманчиво просто.

Вчера утром, до того, как отправиться на пирушку, он занялся делом. Это была симфония: каждый удар по клавише – новый звук, свежий мотив. Антон сливался воедино с железным конем, с миром по ту сторону монитора. Как Билл Эванс, импровизировал за роялем. Как Рей Чарльз, не снимал темных очков.

За ночь волнение улеглось, настоялось, словно дорогой алкоголь, и наконец нахлынула эйфория: счет пополнился на двадцать битков с токийской биржи криптовалют, и пусть это стоило большой крови – тем слаще победа. Одно беспокоит: не всё прошло гладко, нейрозащитник, обученный на таких же, как Антон, желающих поживиться в чужой кормушке, успел его зацепить. Но, похоже, обошлось, и япошкам никогда не узнать, кто копался в их тайнике, кто на самом деле человек, назвавший себя Ноунеймом, кто уверен в себе настолько, что оставил визитку на рабочем столе биржевого администратора: «Noname has you».

При мысли о несметным богатстве, таящимся в призрачных стенах хранилища, где каждый биткойн, каждая цифровая монетка могла бы принадлежать ему, Антон испытывает приятное возбуждение, кожа покрывается мурашками, будто любимая музыка, добравшись до кульминации, поигрывает дофаминовыми нейронами. Был бы наивнее, перевел бы на свои счета всё до копейки, не оставив камня на камне, но чем крупнее куш, тем больнее расплата – ему ли не знать.

У края ванны что-то блестит. Антон двумя пальцами извлекает из-под эмалированного брюха полоску мятого черного кружева: чьи-то трусики с бликами страз и бледными пятнами спермы. Не успела улика исчезнуть в урне, ночная подруга без церемоний распахивает дверь. Закуталась в одеяло, прикрывая грудь, будто в невинном семейном кино. Занятно, ночью так не смущалась.

– Привет, – улыбается, скользнув взглядом вниз, оценивает. С разводами туши под глазами похожа на наркоманку. Распухшие губы развратной женщины.

– Доброе утро, – отвечает Антон, растирая по щекам пену для бритья.

– Знаешь, на кого ты похож? – спрашивает девушка, расчесывая пальцами спутанную копну. – На того актера из «Матрицы».

– М. Ну да.

Знала бы она, сколько пришлось вложить в витрину, но правды об операциях он не открыл бы даже под страхом смерти. Каждый надрез на столе хирурга, каждый болезненный шаг и долгая мучительная реабилитация приближали его к идеалу – безупречной внешности, цеплявшей взгляды прохожих: юных дев, зрелых женщин и даже мужчин. Волосы, ногти, одежда – каждая деталь имела значение. Он любил всеобщее обожание, а уж когда девочки узнавали о том, сколько он зарабатывает, то текли, как водопад Ниагара. Ему даже не нужно было стараться показать себя в лучшем свете, изощряться, придумывать новые способы знакомств и ухаживаний – внешность работала за него и была, пожалуй, лучшим вложением в его жизни. Только глаза он может в себе выносить – их пока не коснулся скальпель.

– Я смотрю, ты не слишком общительный. Классные тату, кстати. Ночью не разглядела как следует.

– Спасибо.

– Что они означают?

– Просто цифры. Обязательно нужен смысл? – Бритва скользит вниз, как лезвие самурайского меча. Проверенный алгоритм: два взмаха от висков к челюсти, три – по подбородку, пара – для щетины под носом, еще пять – в районе кадыка. Тоник с алоэ для чувствительной кожи, увлажняющий лосьон.

– Конечно. Моя, например, означает вечность, потому что у осьминога восемь щупалец, а восьмерка – знак бесконечности. Здоровье – потому что он может отращивать новые. Бессмертие – так как у моллюска три сердца. Тебе нравится?

Она приподнимает верх одеяла. Четыре карминно-красных щупальца тянутся к пупку с шариком жемчуга, обхватывают талию, теряются основаниями между узкими, почти мальчишескими бедрами. Остальные четыре выныривают с тыла, расходятся в стороны лепестками причудливого цветка. На мгновение Антону чудится, что лапы моллюска слегка шевелятся.

Он срывает с нее одеяло, нагибает над раковиной, и спрут жадно принимает его в объятия. Щупальца ритмично подергиваются, увлекая всё глубже. Антон пытается их нащупать, но вместо скользкого пучка мышц находит нежную женскую кожу. Он глядит в зеркало: не сбавляя темпа, проводит рукой по щекам, смахивая ошметки пены и проверяя, не остались ли не сбритые волоски. У девчонки лицо длинное, как у ослицы, и оспины на щеках, вчера он этого не заметил.

И так каждый раз: вечером обнажается девушка, утром – правда о ее красоте.

Он сгребает ее темную гриву волос и набрасывает на лицо. Не возражает, опускает голову ниже, впиваясь ртом в носик смесителя. Теперь прекрасно со всех сторон.

После Антон приносит стакан воды.

– Весело было. – Девушка-спрут пьет и давится, хватая себя за горло. – Тошнит только.

– Добро пожаловать в наши ряды.

Пятна туши на простыне выводят его из себя: не отстирать.

Девчонка замечает телефон Антона на прикроватной тумбочке.

– Ого, – смеется. – У моей прапрабабки был точно такой же!

Антон заступается за Нокию образца две тысячи третьего.

– Зря ты так, отличный телефон.

– Даже ютуб не посмотришь.

– Мне он нужен для других целей, – пожимает плечами Антон и скидывает телефон в ящик к вороху проводов.

Девушка тут же теряет к мобильнику интерес.

– Кстати, расскажи, что мы пробовали? Просто чума! Никогда не испытывала подобного. Как ты сказал, называется?

– Зелье. Просто зелье, неужели не слышала? – отвечает Антон. После того, как некий ботаник вывел на подоконнике новый вид пьянящей травы, та в мгновение ока расползлась по торговым точкам. – Брахман заваривает чай что надо.

– Можешь достать еще? – В глазах девушки подрагивает нездоровый блеск.

«Подсела с первого раза – нехорошо. Но мне-то какое дело? Схожу хоть мозги проветрю».

– Жди здесь, – говорит Антон и достает из гардероба черные джинсы без единой складки, снимает с вешалки черную ситцевую футболку. – Только не советую слишком увлекаться.

– Постараюсь, папочка, – смеется в ответ. – А пока тебя нет, я приготовлю завтрак.

– Не надо! – поспешно отвечает Антон, просовывая руки в рукава черной толстовки. Стоит позволить девушке хозяйничать в доме, как прощание превращается в пытку. Вдобавок она станет трогать его вещи, создавать хаос. Прикосновение к телу совсем иного порядка. – Я сам что-нибудь принесу. Если голодна, разогрей пиццу.

Кивает и скрывается в белоснежном облаке подушек.

Мобильная кофейня в минивэне «фольксваген», стоит на привычном месте, в трех улицах от дома, вблизи оживленного перекрестка. Бирюзовый корпус с белыми пальмами, откидной крышей и боковиной под барную стойку, внутри пластиковый суррогат, бутыли сладких сиропов, тара с заветренной выпечкой и главный экспонат – кофемашина величиной с мини-бар. Антон догадывается, почему Брахман окопался в знаменитом минивэне: достаточно вспомнить его клиентуру, с тупым обожанием поминающую Вудсток, где их никогда не было и быть не могло.

Однако «хиппи-мобиль» манил не только бодрящим напитком с панкейками. Со всего города к черной машине стекались любители побродить по неизведанным мирам под действием какой-нибудь новомодной дури. Были в кофейне и вещества экзотические: коренья, грибы и листья, от которых, как утверждал Брахман, можно услышать разговор богов. Но в тренде сейчас, конечно, зелье.

Антона нельзя назвать постоянным клиентом, но пару раз в месяц появлялся стабильно. Если зелье не способно заполнить внутри пустоту, то хотя бы на время отодвинет мрачные мысли на задворки сознания – ради такого он готов терпеть даже утренний отходняк.

Брахман в черном фартуке, кожаной шляпе городского стиляги и извечной щетиной на лице пританцовывает под регги из колонок «фольксвагена». Внутренним взором он любуется карибским солнцем, а не белесой хмарью северного неба, неделями не пропускающей солнечные лучи.

– Какие люди! Здорово, Володь. – Славик сбавляет громкость и через заднюю дверь вылезает из минивэна, чтобы хлопнуть гостя по плечу. Варщик отлично усвоил правила игры и на людях зовет его новым именем. – Быстро ты соскучился по моему магическому кофе.

– Это не для меня. Мне нужна ясная голова.

Брахман понимающе кивает и протягивает ему закрытый бумажный стакан. Зелье плещется чуть выше середины – приятель щедростью не отличается.

– Не одному тебе нужна. Кстати, – Славик поправляет шляпу и смотрит на вывеску суши-бара напротив, – хорошо, что зашел. Хозяин тобой интересовался.

– Слав, мы уже закрыли тему, не буду я вашим админом…

– Да нет, тут другая тема, – перебивает Антона Брахман. – Помнишь, ты хотел крутое дело – бронебойное, чтоб челюсть свело? Тогда Ноунейму не будет равных. Хозяин сейчас как раз в тупике: не знает, кому поручить. Говорят, адский квест – все погорели. О награде не беспокойся: заплатит, сколько скажешь.

Антон качает головой.

– Не отказывайся так сразу. Давай позже обсудим. Это ж Хозяин, а не хрен с горы – его нельзя просто так опрокинуть. Такая вакансия раз в жизни бывает!

Щелк зажигалкой.

– Неа. Пусть твой папик ищет другого лоха.

– Тебе миллионы перепадут за одно гребанное дело! – Славик почти умоляет. Антон выпускает за плечо струйку дыма.

– Я не ввязываюсь в чужие игры, тем более ваши. Деньги тут ни при чем, сам знаешь, я всегда на плаву. Вопрос принципа.

Брахман кривится, будто лимон откусил. Но в глубине его глаз скрывается что-то еще. Сожаление?

– Я тебя услышал. Мы деловые люди, а деловые люди понимают друг друга.

Славик бросает фартук в недра «фольксвагена».

– На сегодня всё. Ночка выдалась – врагу не пожелаешь, пора покемарить. Не представляешь, сколько развелось клиентуры… – Он, кряхтя, опускает откидную крышу, поднимает стойку, проверяет пазы на крепость. – Мне-то, конечно, в плюс, но, бля, даже меня пугает. И все кругом озверевшие, шуганные с войной этой: полки пустые, денег нет, большинство надеется на халяву, я даже волыну купил, веришь нет? Шоп с закладками работает исправно, продаем через бота, но наш Хозяин старой закалки: считает, такие точки придают уникальности, ламповости – вип-клуб на колечах. Индивидуальный подход, – стучит Брахман себе по лбу. – Ну а то, что я шкурой рискую, всем по бую. Ладно, чувак, давай подброшу. Показывай, куда рулить.

– На стадионе высади, пройдусь пешком.

Антон садится в обитое кожей кресло «хиппи-мобиля», пристраивает стаканчик между колен. Не сдерживается – отхлебывает. Волна тепла ласкает обмякшее тело.

– Сколько он бензина-то жрет? – спрашивает он Брахмана, пока тот возится снаружи.

– Тебе и не снилось, – усмехается.

Антон прикидывает цифры и понимает, что содержать минивэн может только очень состоятельный человек. Но говорить ему хочется совсем о другом: не о банальных земных вещах, вроде цен на топливо и количестве лошадей под капотом, а выплеснуть сияющее безмятежное счастье, которое, как свернутая пружина, расправляется сейчас под ребрами.

– Знаешь, Славик, ты говнюк тот еще – людей травишь без всякой совести, – улыбается он самой искренней и самой нетрезвой из своих улыбок, – но человек хороший.

– Хотелось бы верить, – скупо отвечает Брахман и хлопает дверью.

Впервые Антон встретил его на какой-то мажорной тусовке. Брахман везде был желанным гостем, благодаря отменному качеству своего товара. Со Славиком легко: он не лезет в душу, не раздает никчемных советов – нормальный мужик, разве что ходит шестеркой под местным наркобароном. Откровенность Славика подкупала, и в одну из бессонных ночей Антон выдал всё как на духу: кто он и чем промышляет. Какой черт его дернул, и сам не понял; алкоголь – всё-таки враг здравому смыслу. Вообразил, что Брахман мог бы стать его другом. Теперь неловко: взвалил на приятеля лишний груз.

По крайней мере, Славик, сам не безгрешный, умеет держать язык за зубами.

Мелькание однотонных фасадов и тихое ворчание мотора убаюкивают Антона. Забывшись, он прикладывается к зелью всё чаще; девчонке останется пара глотков, да и плевать. Внутри сквозь приятную негу снова надоедливой мухой зудит беспокойство: вдруг она подставная? Выкурила из дома, копошится в вещах, вызывает наряд, и ему завернут руки за спину, едва он провернет ключ в замке. Нужно скорей от нее избавляться.

Тем временем остается позади центр; минивэн мчится по проспекту в сторону кольцевой.

– Куда ты меня везешь? – Антон глядит на Брахмана и не узнает: поджав губы, тот не сводит с дороги глаз, воротник темный от пота.

– Нужно уладить одно дельце, – задумчиво отвечает Славик.

– Мог бы сказать, что помощь требуется.

Брахман вздыхает.

– Чувак, ты не понимаешь… Я старался, чтобы до этого не дошло, спрашивал раз, спрашивал два, но ты бараном прикинулся… Как таких убеждать вообще? Нахрена только подписался…

– Что ты мелешь? Не суетись. – Антон отворачивается к окну и прикрывает глаза. Трепаться зазря не хочется, а впускать в себя раздражение – тем более. Как бы то ни было, вскоре всё прояснится.

Они несутся к окраине города, не сбавляя скорости, огибая редкие светофоры.

– А помнишь, как мы нажрались в «Ломоносове»? – вдруг вспоминает Брахман. – Там еще девки такие были, танцевали на стойке.

Антон хмыкает.

– Ты меня тащил на себе, адреса моего не знал и пристроил в машине. Пледом накрыл, водой отпаивал. До утра со мной просидел, пока я не проспался.

– Помню.

– Или вот, когда минивэн отжать у меня хотели. Ты вступился, пригнал на тачке и давай гудеть на всю улицу. Цыплята сразу хвосты поджали, помнишь?

– Да помню-помню. Ты чего вдруг ударился в воспоминания?

– Да ничего, накатило что-то, – разом тухнет Брахман. – Просто думаю, почему так? Ты знал-то меня от силы недели две.

– Просто так было правильно, – отвечает Антон, а Брахман до конца пути не добавит ни слова.

Впереди, чуть правее от трассы маячат голубые тенты – палаточный лагерь беженцев. В районе Черной реки таких три. На деревянных, врытых в мокрую после ливней кольях трепыхается на ветру полосатая лента: красный и белый. На веревках сохнет белье, бегает малышня, старики греются на быстро тающем солнце. Оттенки кожи от сливочно-белого до шоколадно-медного. Людей много и все при деле – лишь бы не оставаться в тесных палатках, где чужие люди, с которыми приходится делить кров.

В сторонке, как на продажу, выставлены неровным рядком автомобили. Забиты барахлом по самую крышу – всем, что удалось вывезти и что не отобрали пограничники и таможня.

Поток беженцев хлынул чуть больше года назад – сначала на юг: в Ростов, Краснодар, Астрахань. Непривычные к холоду греки, испанцы, французы испугались морозов. Но земля не резиновая, пришлось двинуть севернее, а финнами и шведам, потомкам викингов, сам Бог велел ехать в Питер. Разбрелись, потихоньку осели, но мало кто рад такому соседству: оппозиция обвиняет власть в бесхребетности и грозит повторением европейского сценария, прочие, наоборот, возмущаются тому, что людей загнали в резервации, словно скот. Вдобавок в лагерях плодится зараза – город теперь сканируют тепловизоры, а полицай может любого выдернуть из толпы и шлепнуть в смартфон метку: «На изоляции».

Приезжие молча терпят и, пока быстро растут столбики малобюджетных многоэтажек, ютятся в палатках, ищут и теряют работу, иногда подворовывают, а маленькие разноцветные европейцы бегают по дальним окраинам и набухавшим мусорным кучам, перемазанные в грязи. Таковы дети: им всё – игра.

Брахман сворачивает с трассы на проселочную дорогу. Машина буксует, проваливается в размытую ливнями мягкую глину, скачет по ямам, как ретивый теленок, отчего глаза всё-таки приходится открыть и вцепиться в ручку двери.

Наконец тормозят у облезлого ангара – полузарытой консервной банки. Из дверей доносится крепкая ругань.

Брахман бормочет: «Вот мы и дома».

Антон неохотно шагает по щебню вслед за приятелем. Голоса в ангаре тут же стихают, оттуда с опаской выглядывает мужчина. При виде него Антон врастает в тропинку. У мужика нет половины ухы, и вряд ли сработал нож, судя по рваным краям, скорее укус или, что более вероятно, скользнувшая по краю черепа невезучая пуля, едва не стоившая незнакомцу жизни.

– Это кто? – спрашивает мужчина.

– Тот самый, – отвечает Брахман.

– Зачем сюда его притащил?

На Антона мужик не смотрит, будто его здесь нет. Так, мелкая безобидная мошкара.

– Доберман, я не знал, что делать, – голос Брахмана берет фальшивую ноту. – Он отказался.

– Отказался?

Антон ежится от свинцового взгляда того, кого зовут Доберман. Его худое лицо с торчащими скулами и правда напоминает морду породистого пса. Запоздало доходит, что Антон и есть некое «дельце» Брахмана. Вот ведь влип: впереди ветхие лачуги, подступы к ним завалены покрышками и прочим гаражным хламом, позади ровное поле и трасса. Слева ангар с мутными типами, знать бы, сколько их там. Справа, метрах в ста – глухая бетонная стена, за ней – крыша невысокого здания и верхушки деревьев. Над головой вьются вороны в ожидании падали.

– Теперь он не твоя забота, – говорит Доберман, – отгоняй тачку и проваливай. Я замолвлю за тебя словечко перед Хозяином, если память не подведет. – Он издает хрип, отдаленно похожий на смех.

Брахман раскисает и бредет к машине, не оборачиваясь.

– Потолкуем? – спрашивает Доберман и протягивает Антону сигарету. Пару минут курят молча. Антон пару минут отходит от вероломства друга.

– Под крышей будет удобнее, – Доберман кивает на дверь ангара.

– Нет уж, тут постоим.

– Как хочешь, – он пожимает плечами. – Чего отказался? Дело выгодное.

– Что делать-то надо?

– Не в курсе. Узнаешь у главного. – Доберман многозначительно глядит в небо. Дым парными струйками бьет из его носа, как из сопла ракеты. – Три миллиона за пару деньков работы. Мне бы так.

– Три миллиона… Рублей что ли? Да я за вчера заработал больше, чем твой Хозяин за всю жизнь.

Зелье владеет Антоном, требует показать зубы.

– За языком следи. По мне, так и трех за глаза, но как договоритесь. Ты сколько хочешь?

– Хочу, чтобы от меня отвалили, – отвечает Антон и втаптывает бычок в грязь.

Доберман прикрывает глаза и вновь выпустил дым через нос – на этот раз как взбешенный дракон.

– Хозяин пойдет навстречу, если не будешь наглеть.

– Мудак твой Хозяин, – выдает бурлящее внутри зелье. – А что за имя такое – Доберман? Ты его шавка что ли? Или вернее сказать, сучка?

Боли нет. Боль нахлынет потом, когда выветрится дурман, а сейчас в носу жар, во рту привкус металла. Антон касается переносицы: кость и хрящи, к счастью, целы. Снизу он подмечает кобуру под пиджаком Добермана.

Плохо дело.

Доберман свистит в темноту ангара. Из логова вываливается двое амбалов: один обрит на лысо, с косым шрамом от виска до челюсти, другой бородат, волосы убраны в хвост. Пришельца разглядывают с интересом, словно пуделя на выставке.

Антон припускает на четвереньках, но Доберман пресекает побег жестким ударом под дых.

– Бульдог, Мастиф, пообщайтесь с новым другом.

Только бы вырваться – Антон замечает спасительный лаз перед тем, как его волокут в ангар и с треском швыряют головой о бетонный пол. Бородач деловито вытягивает из-за пояса цепь, словно для него пытки – обычная процедура. Металл с тихим свистом рассекает воздух. Антон отползает в угол, но стальная гадюка успевает вцепиться в спину. Кожа лопается и горит, рвется под клыками шипов.

– Кричи-кричи, всё равно тебя никто не услышит.

Бесполезно защищаться руками: невозможно предугадать, куда цепь ужалит в следующее мгновение. Он сворачивается в клубок, голова к коленям, отдав спину на растерзание псам. Его не убьют, однако покалечить и изуродовать могут запросто. Брахман рассказывал о методах группировки и смеялся до колик, но истерический смешок выдавал боязнь провиниться и самому стать героем баек.

– Хватит! – Властный окрик Добермана осаживает палачей. – Сейчас по-другому запоешь, щенок!

Свора тащит обмякшего гостя к потертому стулу с ножками из металла. Грязно-бурые пятна на сиденье смахивают на кровь. Антон с трудом разлепляет веки: тусклая лампочка освещает автомобиль на домкрате, пакет недоеденных чипсов на промятом диване, журнальный стол с распотрошенными коробками спичек и зипами дури, гроздь винтовок на стене. В воздухе смесь сигарет, солярки и жареного бекона.

Доберман склоняется над ним, шумно втягивает воздух ноздрями.

– Зря ты сел к Брахману в машину и приехал сюда. Теперь мы не можем тебя отпустить.

Антон медленно, сквозь боль поднимает фак.

Мастиф с Бульдогом зажимают его с двух сторон, готовые к любой демонстрации силы, но Доберман остается спокоен, только по лбу его ползают змеи вен.

– Какой смелый мальчик, – говорит. – Но ты мне уже надоел, пацан.

Он гладит рукоять пистолета. Не выстрелит, решает Антон, какой прок им от мертвеца? С другой стороны, вместо него могут найти кого-нибудь посговорчивее, а со свидетелями не церемонятся.

– Уточню вопрос, если не понял: согласен работать или нет? От ответа зависит, насколько целым ты вернешься домой.

В его руках перфоратор. Тонкая спираль сверла ставит точку между костяшек.

– Сначала левая рука, затем правая. Снова упрешься – нечем будет на жизнь зарабатывать. Но для нас ты все сделаешь, хером будешь на клавиши жать, но сделаешь. От меня ждут результат, и я его получу. Любой ценой.

Он кладет палец на кнопку.

– Идет, – вскрикивает Антон. – Я в деле, только убери эту дрянь.

Доберман убирает инструмент. По-дружески хлопает Антона по плечу и вдруг с размаху впечатывает кулак ему в скулу.

– За что, мать твою?! Я же согласился!

– На будущее.

Псы увлекают Антона к выходу, к черному внедорожнику.

– Везете меня к вашему Хозяину? – спросил Антон, стараясь не зацикливаться на пульсирующей отовсюду боли. Сейчас есть дела поважнее.

– Теперь и твоему тоже. Обивку по дороге не обгадь.

Пока Мастиф с Бульдогом громко ржут, Доберман устраивается в пассажирском кресле.

«Сейчас», – решает Антон, как только бородатый Мастиф двинулся к рулю.

С лысым один на один. Сердце Антона отбивает бешеный ритм бачата, зато волна адреналина усмиряет боль.

Бульдог толкает его к задней двери. Антон набирает воздуха в легкие и бьет коленом – безотказный прием. Собственно, единственный, что он знал. Пока Бульдог оседает на землю, скуля как побитый щенок, пока его яйца – всё, о чем он может думать, Антон мчит направо, к бетонной стене. В ней лаз для трубы теплотрассы, достаточно широкий, чтобы протиснуться. Если повезет, нора задержит неповоротливых псов.

В мордобоях Антон – полный ноль. Начистить рыла трехмерным злодеям – не вопрос, но в жизни навыки ветерана онлайн-битв без пользы. Еще со школы единственное, что спасало при встрече с борзой шпаной, – его длинные ноги.

Антон бежит, как спринтер к золотой медали, не оглядываясь, пропуская мимо ушей топот за спиной, ругань и хлопки выстрелов. Где-то кричит Доберман: «Не стрелять! Брать живьем!» Суета скользит по краю сознания, как дождевые капли по куполу зонта. С непривычки переполненные бурдюки легких распирает колючей проволокой, через пару сотен метров их разорвет к чертям, но вот наконец финиш.

Антон, тонкий и юркий хорь, ныряет в узкий лаз. Псы совсем близко. Стальные прутья с треском рвут тонкую ткань, цепляются за рукав. Антон с силой дергает, и кусок спортивной куртки остается на ржавых когтях.

Три этажа кирпичного здания кажутся необитаемыми, но за рядами теплиц, должно быть, присматривают: за стеклом топорщатся джунгли, вспыхивают огоньки бутонов. Ботанический сад? Крыши оранжерей уходят за горизонт. Можно рискнуть и забраться внутрь, но, кто знает, чем там ответят на просьбу о помощи. Антон бежит к кованым воротам, запертым на цепь и амбарный замок, – единственному выходу из западни.

Псов у лаза не видно: вероятно, пошли в обход.

Молчаливое здание оживает: слышны топот и голоса, крики, возгласы, лязг – внутри бьют тревогу. Испуганные глаза в густой листве, ветви вздрагивают и смыкаются вновь.

С ловкостью обезьяны Антон карабкается на ворота и прыгает вниз, к спасительным зарослям. Ветви хлещут плетьми, корни деревьев норовят остановить беглеца, но, спотыкаясь и падая, он углубляется дальше в чащу. Вконец обессиленный, переводит дух и прислушивается: тихо, лишь пара сорок испуганно верещат, завидев человека. Когда птицы смолкают, доносится рев мотора – далекий голос цивилизации.

Из последних сил бежит на звук. Сердце бьет в ребра кузнечным молотом. Чаща обрывается травяным полем и оказывается одичавшей лесополосой. Издали вырастает рогатая морда фуры.

Поблизости никого, и Антон рискует выбежать на открытое место. Отчаянно размахивая руками, он бросается грузовику наперерез.

Гудок надрывается, тормоза стонут.

– Жить надоело? – Из окна кабины выглядывает хмурая физиономия водителя – плотного мужчины с загорелой до черноты левой рукой.

– Подвезите до города, прошу вас, – молит Антон.

О вооруженной погоне он, конечно, умалчивает.

Водитель скептически окидывает взглядом его разорванный рукав и грязные джинсы. Только сейчас Антон замечает, как горит лицо от оставленных ветками ссадин, а скула стремительно набухает – то еще зрелище. О том, какие следы оставили на теле псы-переростки, лучше не думать.

– Два косаря и только до окраины, – басит водитель куда-то в сторону. – И не высовывайся.

Антон ощупывает карманы: заначка на месте, и вот уже уходит в чужую ладонь. Он проскальзывает в закуток за водительским креслом, на тонкий продавленный матрас дальнобойщика, задвигает шторку и прикрывает глаза, прислушиваясь к реву двигателя и неразборчиво шипящему радио.

Водила не обманул: минут через двадцать они приезжают в город, еще столько же на поездку в метро. Нетрудно догадаться, какое впечатление он производит: грязный, в рваной одежде и опухшей физиономией. Мамаши прячут выводок за спину, старушки неразборчиво ворчат, а мужчины косятся, готовые в любой момент наехать или дать отпор – уж как пойдет. Спасибо и на том, что в полицию никто не звонит.

Какая у них, должно быть, скучная жизнь, раз он стал для них событием дня.

На выходе Антон удачно вливается в толпу, вдыхая густой аромат чьих-то цветочных духов и пота. Старается двигаться в унисон, нога в ногу, смотреть прямо, дышать ровно, чтобы опытный взгляд постовых не выцепил чужеродный объект. Так, наверное, чувствует себя террорист-смертник, у которого в рюкзаке взрывное устройство. Но дежурные смотрят куда угодно, только не на него.

На пороге Антона ждет раздраженная барышня. Он вдруг понимает, что напрочь забыл, как ее зовут.

– Заблудился что ли? – спрашивает она, но тут же меняет тон. – Кто это тебя так?

Антон отмечает, что девка нацепила его рубашку.

– Проваливай.

Брюнетка хлопает накрашенными ресницами.

– Выметайся, шалава! – Он указывает на дверь, чтоб стало понятнее.

– У тебя будут неприятности, – злобно шипит девушка, скидывает рубашку и швыряет в лицо Антону. Под одеждой она абсолютно голая, но Антон лишь равнодушно скользит взглядом по белой коже с искусной тату.

Сколько их было после того, как он сменил внешность? Поначалу ловил кайф: девчонки, вчера звавшие уродом, сегодня спешат раздвинуть ноги. Потом приелось. Больше нет удовольствия ни в чем, что когда-то казалось пределом мечтаний, ради чего он пожертвовал каждым мгновением прошлой жизни. Своей семьей.

Когда девушка хлопает дверью, Антон без сил падает на кровать, и оставленные цепью раны вновь кровоточат.

***

Аромат благовоний. Ладан настраивает на медитацию, корица очищает помыслы, лаванда дарит успокоение. Сегодня невесомые струйки ладана лентами стелются в воздухе и исчезают под потолком.

За прозрачной стеной мегаполис с округлыми куполами, иглами шпилей, арками мостов. Блестящим отрезом шелка лежит залив. Борис Шиканов отбрасывает пиджак, снимает безупречно черные оксфорды, расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке. Садится в привычную позу, скрещивает ноги; брюки из тонкого кашемира нещадно мнутся, складываются гармошкой. Борис витает в полукилометре от земли, оставляя каменных ангелов далеко под ногами.

Вдалеке вспыхивают и гаснут зарницы.

Слишком близко, думает Борис, не в силах сдержать растревоженный залпами поток мыслей. Снова скажут, у границы учения. Но всё ближе к рубежам подкрадывается война, Западный Халифат разрывают противоречия. Старая добрая Европа, такая ласковая снаружи и такая злобная карга внутри. Слишком поздно она опомнилась, а теперь переезжает сюда. Кажется, мир обезумел, и лишь на Востоке еще тлеет огонек разума.

Борис чует войну. Если встретил ее однажды, не забудешь уже никогда и без ошибки определишь ее новый приход. Война пахнет безумием и уксусным ангидридом.

– Правильно ли я тебя понял, Доберман? – услышав шаги, Борис неспешно встает, обувается, накидывает пиджак и возвращается в кресло. Пусть ждет, пусть проникнется паузой. – Вы избили его, а затем упустили. Избили человека, который должен стать частью нашей команды.

Доберман прячет глаза, как провинившийся пес. Держится вполоборота, чтобы не показывать ухо.

– Он отказался, – бурчит. – Ублюдку плевать и на деньги, и на авторитет, слишком много о себе мнит. Что еще остается?

Борис подается вперед, ловит взгляд своего человека.

– Страх – ненадежный союзник. Что сделал бы наш напуганный друг, едва вернувшись домой? Правильно: в тот же день бы исчез, и, скорее всего, разболтал наш секрет. Мы можем связать его и бросить в подвал, но даже если ты приставишь пушку к его голове и будешь стоять над душой, он найдет, как меня обмануть. Потому что я для него враг, и он умен. Либо выгода, либо слепая вера заставляет двигаться, угрозы бессильны. Ты не предаешь меня, потому что боишься, Доберман? – внезапно спрашивает Борис.

Пес поднимает глаза.

– Нет.

– Ты знаешь, почему руководителям платят больше? Не потому, что он раздает подчиненным задачи, и уж точно не за генерацию светлых идей. Его оклад – это компенсация за будущие ошибки подчиненного. Чем серьезнее проступок, тем выше по статусу руководитель будет отвечать, и тем суровее наказание. Как в коммерции, так и в политике давно поняли эффективность подобных мер.

– Я найду вам другого. – Доберман понимает, к чему клонит Хозяин.

– Мне нужен Раневский.

Борис машет рукой, словно отгоняет докучное насекомое, и Доберман уходит. Впервые Борис видит его беспомощным, с глазами пассажира мчащего к земле боинга. Доберману известно, что наказание неотвратимо.

Жалость – всего лишь чувство, Борис, как гнев или радость, как отчаяние и надежда, и не переживания управляют тобой, а ты должен управлять ими. Если выстоял со смертью лицом к лицу, то и жалости не останется. Смерть, она всё внутри выжигает, зато дает право судить, что ценно, а что не имеет значения. Он это право давно получил, в Афгане. А потом шесть лет в монастыре отмывал себя от увиденного, жаждал забыть, пока не понял, что не потерял, а, наоборот, приобрел.

Теперь Борис благодарен судьбе за свободу от эмоциональной шелухи, но ему чего-то недостает до полного очищения от влияния Мары. Ужас перед чернейшим ничто, в которое он провалился в одном из глубоких сосредоточений, мешает продвинуться дальше. Вместо целительного покоя его поглощает страх. В открывшейся первозданной пустоте всё теряет смысл: устремления, достижения и победы, даже его самость на деле оказываются чучелом, пустышкой, как олений череп на стене его кабинета, а больше всего пугает то, что в этой бездонной каверне и заключается истина.

Борис любовно оглядывает алтарь за распахнутыми дверцами офисного секретера. Статуя Будды из древесины сандала, медный колокол и ваджра, фото Учителя. Перед ними, на нижнем ярусе семь чаш с подношением. Он не отрекся от веры, даже покинув Сангху; благодаря ей он добивается всего, чего хочет, – потому что не Бога просит, а сам берет.

В тишине кабинета трижды пищит мобильный для «особых» дел. От неожиданности Борис задевает чашу сухого риса – зерна проливаются на пол белым дождем.

«Ты ведь помнишь про сроки?»

«Аванс оплачен, а товара ноль»

Даже читая, Борис воображает голос Хатира, единственный раз услышанный по телефону: хриплый, будто воронье карканье.

Борис опускается на колени и принимается, не торопясь, наводить порядок. Когда рис по зернышку возвращается в медные чаши, он наконец пишет ответ.

«Возникли проблемы с поставкой прекурсоров. Частью пришлось пожертвовать», – набирает он.

«Ты на ментов нарвался козлина?»

Борис делает долгий, в десять секунд, выдох, чтобы не написать лишнего.

«Сейчас проблема решена. Обнови страницу, увидишь, что почти все заказы уже сменили статус на „выполнен“. Кстати, Слепой в курсе причины просрочки, а вот в курсе ли он, как ты называешь его близкого друга?»

Приходится давить на больное – иначе до зарвавшегося куратора маркетплейса никак не доходит.

Хатир замолкает, и в верхней строке минуты две моргает надпись: «Набирает сообщение…»

Набирает и тут же стирает.

Хатир, Хатир… Ты бы всё отдал, чтобы оказаться на моем месте. Потому и забываешь о всякой субординации, пытаешься показать зубы, а сам поджимаешь хвост.

Телефон горячий, будто ярость собеседника сквозь километры способна прожечь Борису ладонь, но Хатира сдерживает страх перед Слепым, владельцем крупнейшей теневой площадки и чеченским «вором в законе», чья власть опирается на железную дисциплину и нерушимые криминальные понятия. Со Слепым Борис познакомился – хоть никогда и не видел его в лицо – еще на заре рынка, когда небольшая торговая площадка только вставала на ноги, подпираемая конкурентами посильнее, а Борис искал канал сбыта. Слепой его уважал, особенно за то, что Борис был в Афгане – Борис рассказал честно: был, а не воевал, но и этого оказалось достаточно – и даже прислал подарок: златоустовский кинжал «кама» позапрошлого века в стальных ножнах, с золоченым орнаментом и гравировкой на длинном клинке с ассиметричным долом: сценой конной охоты на оленя. Подобных кинжалов в мире по пальцам пересчитать, а этот и вовсе – уникальная работа.

Бессильная злоба Хатира в реальности может отравить лишь его самого.

«Проверил, нормально всё. Работаем», – наконец отвечает Хатир.

Борис откидывается в кресле.

«Готовь место под склад, хочу предложить кое-что новое. После проверки пришлю описание, анонсируешь. Потребитель будет в восторге».

На стене череп крупного марала с изящно изогнутыми рогами. Его молчаливый советник.

– Что еще остается… – повторяет он слова провинившегося Пса.

Череп не отвечает, но в темных провалах глазниц Борис улавливает тень воспоминания о том, как перед смертью зверь отчаянно боролся за жизнь.