Читать книгу Трип на юг - Яна Филар - Страница 9

Пока отекший глаз не пришел в норму, Антон носил темные очки. Спина, превращенная Псами в разноцветное саднящее месиво, заживала медленно, раны затянулись, но не прошли бесследно. Иной раз глядя на спину в зеркало, выл с досады: ровные ряды единиц и нулей испортили длинные рытвины шрамов. Часть зашифрованных воспоминаний погублена.

Ничего, это можно подправить, успокаивал он себя. Кожу выровнять, а рисунок нанести заново. Главное, от него отвязались, даже Брахман снялся с привычного места, а Антон твердо решил завязать с зельем. Не так уж сильно он пристрастился, легко соскочить. А вот таким впечатлительным, как эта девка с тату, везет меньше: от организма зависит и бог знает, чего еще.

Затишье выглядит подозрительно: он не выдал Брахману адреса, но найти человека при желании не проблема, если знаешь, кого искать.

Он проверяет замки, наблюдает за охраной на въезде в элитный двор. На работе стражи не спят, хотя часто отлучаются подымить. Машины с незнакомыми номерами пропускают, когда сильно попросят. Снаружи и на этажах камеры, каждая дверь, каждая зона отдыха и даже пруд с утками под прицелом. Сбежать же от разговора с консьержем – задача практически невыполнимая.

Но еще слишком много неизвестных. Надумает ли Рваное ухо отомстить? Что Хозяину от него надо? И главное: насколько упертый этот тип?

Лето оборвалось внезапно. Утром в начале сентября Антона просыпается в одиночестве от пиликания телефона. Номер незнакомый.

– Владимир Деникин, – не спрашивает, а утверждает уверенный женский голос. – Я звоню из клиники «Надежда».

Антон косится на часы. Восемь утра, а он проворочался полночи без сна.

Что за надежда? Опять пытаются навязать курс массажа?

– У нас есть информация для вас, конфиденциального характера. Необходимо, чтобы вы услышали это лично.

– По телефону нельзя?

– К сожалению, передавать такие сведения по телефону мы не имеем права.

Антон тут же прокручивает в сонном мозгу, когда мог себя чем-то выдать – разве что сдуру оставил номер кому не следует, и теперь его замучают коллекторы, банки и прочая чепуха, вроде этой клиники. По крайней мере, им известно лишь его официальное имя.

– А если я не приду?

– Убедительно прошу не отказываться от встречи с доктором Корсаковым. – Женщина диктует адрес и прерывает связь.

Антон пожимает плечами: планов на сегодня всё равно нет.

Клиника встречает административным строением в пять три этажа, изрезанным квадратами плитки, позади высятся белые стеклянные корпуса отделений. У главного входа табличка, золотая, как купол ютившейся рядом часовни: «Городской онкологический диспансер «Надежда». В своем здоровье Антон уверен и потому отгоняет подальше зудящую в голове мысль. Невозможную, страшную.

В фойе толкучка, регистратура за стеклом, горшки с пальмами и фикусами, жалюзи на окнах. Плитка на стенах цвета линялых джинсов гасит летнюю теплоту света, делает лица мертвенно-бледными.

Антон проскальзывает к пустому окошку.

– Мне к Корсакову.

– Вы кто?

Он называет себя.

– Проходите, вас уже ждут.

Женщина подсказывает путь к кабинету. «Корсаков Александр Николаевич, д.м.н., доцент кафедры и прочая и прочая…» Маститый тип. Антон садится в кресло напротив врача и разглядывает десятки похвальных грамот за его спиной.

Корсаков, с круглым лицом и наметившейся на макушке лысиной, наконец отрывается от бумаг и бесцветным голосом оглашает приговор.

– Мне очень жаль, но результаты анализов неутешительные. У вас рак, Владимир.

Доктор глядит в упор, ожидая ответа, но как на такое реагировать, Антон не знает.

– Вы, наверное, ошибаетесь, – осторожно говорит он. – Я не сдавал у вас никаких анализов.

Корсаков вздыхает.

– Вы – Владимир Сергеевич Деникин?

Антон неохотно кивает.

– Два раза в год вы проводите полную диспансеризацию в своей поликлинике, в частности, сдаете тесты на онкомаркеры. Кстати, правильно делаете, редко кто следит за здоровьем столь тщательно.

Есть у него такой пунктик после смерти отца: история могла повториться. И, похоже, так оно сейчас и выходит.

– Правда, даже такая осторожность не всегда помогает. – Корсаков качает головой в такт своим мыслям. – Видите ли, главный врач вашей поликлиники – мой большой друг, к тому же у нас с ним налажено тесное взаимодействие. Очень удобно для пациентов, не нужно обивать пороги специалистов: всё здесь, в одном месте. Давайте сделаем снимки прямо сейчас, и, если что-то не так, заодно определим локализацию опухоли и дальнейший прогноз.

Антон не отвечает. Чувство такое, словно зелья перебрал: от бледных стен, халата Корсакова, выбеленного до рези в глазах, его толстых пальцев, без конца отбивающим дробь по столешнице его выворачивает наизнанку.

Но ведь есть еще надежда? «Надежда»… Наверное, здесь у всех одно на уме.

Несколько часов Антон проводит под аппаратами, изучавшими тело вдоль и поперек. Опасения подтверждаются: грецкий орех в правом полушарии, слепой незримый убийца. Пятно на снимке кажется уродливым лицом палача.

– Вот она, родимая… Довольно внушительная глиобластома. Для скрининга распространения завтра натощак сдайте на фетопротеин, ПСА и общий анализ крови.

– Но как такое возможно? – перебивает Антон. – Я же отлично себя чувствую.

Корсаков наконец отрывается от снимка.

– Вас мучают головные боли?

– Не часто, но бывают. Скажите лучше, у кого их нет.

– Бывало ли у вас, что в голове вертится слово, а вы не помните, что оно означает? Когда слышите музыку, понимаете ли сокрытый в ней смысл? Быстро ли разгадываете авторский замысел? Метафоры? Быть может, сами писали книги, картины, но бросили, посчитав, что воображение мертво? Давно ли вы мечтали?

Антон не знает, как отбиться от словесной бомбардировки Корсакова. Он не читает книг, не слушает музыку, ничего не создает, не считая программ, подчиненных беспощадной логике. Но разве это нельзя назвать творчеством?

– Возможно, у вас проблемы с эмпатией, – продолжает доктор, – и вы предпочитаете держаться в стороне, ни с кем не сближаясь. Вы плохо распознаете эмоциональные сигналы, не понимаете скрытых мотивов, не чувствуете обман…

– Это какой-то бред! – Антон взрывается. – При чем тут вообще эмпатия? Всё у меня с ней в порядке. А насчет остального, я всегда был таким. Сколько себя помню.

– Порой опухоль развивается бессимптомно в течение многих лет и внезапно начинает стремительно прогрессировать. Лишь от везения зависит, обнаружат ли ее на ранней стадии.

Корсаков прав. Отец умер, встретившись с тем же врагом: поселившаяся внутри тварь сожрала его слишком быстро. Анализы, лекарства, больницы – тогда семья бросала целое состояние в топку бесполезных попыток уничтожить врага. Жить приходилось в долг. Месяцы кошмара – всё без толку. Хорошо, Кира не помнит: крохотная была, а Антону уже не забыть, как ни пытайся. Отец, великого ума человек, профессор и чародей-математик, затухал сперва незаметно, и вдруг прямо на глазах истончился, угас и в конце концов, сдался. И вот теперь прошлое, дав передышку, дотянулось костлявой лапой до сегодняшнего дня.

– Наш мозг – механизм очень тонкой настройки. Правое полушарие, а конкретно пораженная опухолью островковая доля, lobus insularis, тесно связана с лимбической системой, а, значит, влияет на социальные проявления: сочувствие, отождествление, мораль. Все наши эмоции рождаются здесь, и даже более того – самосознание. Наше «я». Иными словами, этот участок мозга – и есть вы. Может, теперь начнете воспринимать мои слова всерьез?

Доктор сейчас напоминает учителя, выговаривающего неразумному ученику. Брови сдвинуты, очки сползли на кончик носа. Антон, удивленный такой переменой, кивает в ответ, и Корсаков вновь становится мягким и немного печальным, словно скинул один белый халат и надел другой.

– Метастазы проникли в спинной мозг, легкие, печень. – Корсаков листает снимки, будто рекламный буклет. – С таким обширным поражением операция не имеет смысла. Кроме того, есть риск повреждения мозолистого тела, что скажется на ваших когнитивных способностях. Химиотерапия ударит по жизненно важным органам. Мы можем рискнуть, но… Хотите ли вы превратить оставшееся время в мучение?

Антон знает, что такое химия: рвота, потеря волос, постоянная усталость, будто весь день таскаешь рояли, и не поднять рук и ног, не обслужишь себя – по крайнем мере, первое время. Дальше легче: реку нужно просто переплыть, а химию пережить. Только вот привкус тлена во рту никуда не денется.

Корсаков молчит, с профессиональным терпением расставляет паузы, чтобы обреченный герой мог привыкнуть к глыбе на шее. На самом деле, понимает Антон, онколог не терзается состраданием, случалось такое по молодости, но теперь всё давно отгремело, усохло и съежилось.

– Понимаю, вы сейчас в прострации, отложите мысли по поводу диагноза на потом – сейчас вам нужно успокоиться. Всё, что я могу сделать, это предложить комфортное пребывание в лучшей палате, а также, насколько это возможно, паллиативное лечение.

– Паллиативное, значит… – говорит Антон. – А вы знали, что слово «паллиативный» происходит от «паллий» – названия греческого плаща? Эту тряпку накидывали на плечи, чтобы выглядеть благородно, а старцы-философы прикрывали им свои уродливые немощные тела.

Доктор глядит исподлобья.

– И всё-таки, каков ваш ответ?

– Скажите прямо, сколько мне осталось?

Корсаков секунду молчит и барабанит пальцами по столу с удвоенной силой.

– Нужно понаблюдать скорость распространения метастаз, но по моему опыту, в таких случаях времени мало… При самом плохом прогнозе – месяц-полтора.

Месяц? Кровь низвергается куда-то вглубь живота.

– Специальный уход может продлить жизнь. Не так надолго, как хотелось бы, но в таких случаях каждая минута на счету, согласны?

– Ничего не нужно, – бормочет Антон и с неуместным сейчас смешком добавляет: – Зато не придется ломать голову над стариковскими проблемами. Всё нормально, Алексей… как вас. Забыл. Я справлюсь. – Улыбка так и липнет к лицу. Смех, бывало, нападал на него в детстве, караулил момент, как бандит за углом, одерживал верх, тянул уголки губ, и когда над ним угрожающе нависал взрослый, отчитывающий за провинность, щеки горели, но проклятый рот растягивался сам собой.

– В таком случае я мало чем могу помочь… – растерянно говорит Корсаков и вдруг заговорщицки понижает голос. – Впрочем, есть один препарат, но он пока не прошел клинических испытаний. Ко мне приходили люди… спрашивали добровольцев из пациентов. Возможно, вы бы им подошли.

Антон поднимает глаза, пожалуй, слишком поспешно, чтобы скрыть свое нетерпение.

– Конечно, я согласен.

– Правда, мест уже нет, желающих было много, сами понимаете… Но я попробую что-нибудь для вас сделать, пообщаюсь с Борисом Шикановым.

– С Шикановым? Он дал мне свою визитку.

– Прекрасно! Вот вы и позвоните, он очень отзывчивый человек.

На пороге Антон задает последний вопрос.

– Есть вероятность того, что вы ошибаетесь?

– Я бы на это не рассчитывал.

Антон выходит из клиники, еле переставляя ноги как ходячий мертвец, кем, впрочем, и является. Присаживается на скамейку у входа и наблюдает за воробьями, затеявшими потасовку из-за высохшей корки хлеба: вот птаха отгоняет другую ударом клюва, отщипывает невидимую кроху, отходит, примеривается и снова клюет. Тот, кто борется остервенело, получит больше, а, значит, выживет.

Всплывают в памяти взломы: покалывающий страх перед каждой вылазкой и ни с чем не сравнимый кайф от красивой победы. Сейчас он видит себя со стороны: дни и ночи за монитором, согнув спину, забыв о голоде и сне, – и это была его жизнь?

Антон скользит взглядом по корпусам клиники. За кованой оградой у одного из них сидит человек в инвалидном кресле: волос нет, медицинскую маску сдвинул под подбородок.

Ноги сами несут через ворота. Человек оборачивается, заслышав шаги. Мальчишка еще, лет пятнадцати.

Детское онкологическое отделение.

В пятнадцать демоны Антона были намного мельче: школьные задиры да бурлящий тестостерон. Потом его нашел Уот Тайлер, и всё это перестало иметь значение… Паренек же бьется насмерть, и нет гарантий, что он вообще когда-нибудь победит. Лицо его даже не бледное – бесцветное. Волосы всё же имеются: едва заметный пушок задорно топорщится на макушке, голова-киви. Антон молча дивится: улыбка у мальчишки счастливая. Сквозь облачную завесу пробивается солнце и окрашивает мир в золото. Мальчик поднимает лицо к небу и щурится, будто сытый кот у теплой печи, и, не открыв глаз, говорит:

– Здравствуйте.

– Привет. Ты почему здесь один? – спрашивает Антон.

Мальчик наконец поворачивается к нему.

– Мама забирает вещи из палаты. Еду домой.

Антон готов поклясться, что луч света, пройдясь по ступеням крыльца, будто нарочно задерживается на мальчишке.

– Лечение помогло?

– Ну как сказать, – мрачнеет тот. – Эта дрянь не из приятных. Лишь бы еще раз сюда не загреметь. Говорят, бывают рецидивы.

Он глубоко вдыхает пряный сентябрьский воздух.

– Полгода не выходил. Когда сюда привезли, еще снег не весь стаял.

Антон переваривает молча. Шесть месяцев на больничной койке – тяжело, наверное, но ему не дано знать. У него нет столько времени.

– Я Игорь, кстати. Игорь Грачев, острый лимфобластный лейкоз, – представляется пацан.

– Антон. – Протягивает Игорю руку и поражается, насколько мальчишеская ладонь тощая и хрупкая, будто птичья лапка. – Как там вообще? – Он кивает на темные окна корпуса.

– Дома лучше, – улыбается Игорь. – Кормят невкусно, в палате всё чужое. Обычная больница, иногда клоуны приходят, артисты, а мне на них… сами понимаете. Пусть лучше младшие смотрят. Там ты ничем не отличаешься от других – просто пациент: ни лучше, ни хуже остальных. Но это правильно: привязываться вообще вредно. Если твой друг не справится, и ты его потеряешь, что будешь делать?

Антон достает сигарету.

– В жизни ведь тоже так, – продолжает Игорь, – но, знаете, я бы рискнул. Теперь-то есть шанс. Найду кого-нибудь, кого не захочу потерять, в этом, наверное, и есть смысл… У меня пока даже девчонки не было. Вам-то повезло: по-любому, жена есть, дети, – подмигивает Антону.

Тот лишь качает головой: что еще тут ответишь?

– Ну девушка хотя бы?

– Постоянной нет. Я не влюбляюсь.

– Отчего так?

– Женщины тянут на дно, а не к звездам, уж поверь. Они как ящерицы: греют об тебя шкуру, а сами холодные. В итоге остаешься с дохлым обрубком и голым задом.

– Не понял метафоры…

– Дохлый обрубок? Это твое самоуважение.

– Ну вы даете, дядь, – Игорь фыркает и заливается так заразительно, что Антон шутливо разводит руками и смеется в ответ. Благодаря светлому пацану он на несколько счастливых секунд перестал оплакивать свою участь.

– Игорь?

На вершине лестницы возникает растрепанная женщина с туго набитыми пакетами в руках.

– За мной пришли. – Игорь ловким движением рук поворачивает кресло к матери. Та, бросив на Антона тревожный взгляд, сваливает вещи сыну и толкает коляску к выходу.