Читать книгу Очерки о биологах второй половины ХХ века - Ю. Ф. Богданов - Страница 10

Расставшись с физиологией животных более полувека назад, я считаю своим долгом вспомнить о кафедре, которую закончил, которая дала мне путёвку в жизнь, в том числе диплом с отличием, позволивший сразу же поступить в аспирантуру в сильный академический институт. Хочу вспомнить преподавателей и сотрудников кафедры 50-х годов, давших мне первые уроки научной работы и работы в коллективе.

Заведующим кафедрой в те годы и до внезапной кончины его в 1961 г. был член-корреспондлент АН СССР и действительный член АН Армянской ССР Хачатур Сергеевич (Седракович) Коштоянц. Он был привлекательной личностью для студентов-младшекурсников: умел красиво читать лекции, благородно выглядел, любил приглашать студентов на свою кафедру. Но в его лекциях бывали срывы: иногда он вдруг пытался читать лекцию, будучи совершенно неподготовленным и забыв, что он рассказывал на эту тему в прошлом году. Любил эффекты: «Вы помните, чему нас учил Иван Петрович Павлов, – говорил он по телефону из кабинета своему коллеге физиологу в присутствии студентов, – нельзя брать отпуск от науки, можно брать отпуск для науки. Я еду в санаторий Узкое продолжать писать второй том “Сравнительной физиологии животных“».

Сотрудники кафедры и вообще московские биологи делились на тех, кто любил его и кто недолюбливал или просто плохо относился к нему. Помимо университетской кафедры Х.С. (так «за глаза» и между собой называли его на кафедре), заведовал довольно большой лабораторией в Институте морфологии животных им. А. Н. Северцова. Его карьера в Академии наук сложилась в конце 30-х годов (а сам он родился в 1900 г.) и была отмечена тем, что он вместе с академиками А. Н. Бахом и Б. А. Келлером, профессором Н. И. Нуждиным, кандидатом наук Р. Л. Дозорцевой и еще несколькими биологами, не членами Академии, подписал печально известное письмо, опубликованное в газете «Правда» в 1939 г., под заголовком: «Лжеучёным нет места в Академии наук». Письмо было направлено против члена-корреспондента АН СССР Николая Константиновича Кольцова – главы большой школы экспериментальных биологов, эмбриологов и генетиков, учителя многих выдающихся отечественных учёных. В том же 1939 г. Х. С. Коштоянц был избран членом-корреспондентом АН СССР. Тогда он был сотрудником Института эволюциионой биологии, во главе которого стоял академик И. И. Шмальгаузен. Вскоре после этого Н. К. Кольцов скоропостижно скончался в 1940 г. Именно после письма Коштоянца и других в «Правде» интеллигентные биологи стали относиться к Х. С. Коштоянцу отрицательно.

Хачатур Сергеевич Коштоянц (1900– 1961), заведующий кафедрой сравнительной физиологии животных МГУ до 1961 г. (снимок 1950-х годов).

Кафедрой физиологии биологического факультета МГУ тогда заведовал профессор И. Л. Кан. Во время Великой Отечественной войны И. Л. Кан скончался, и когда в 1943 г. Университет вернулся в Москву из эвакуации, то заведующим кафедрой физиологии был избран (или назначен?) Х. С. Коштоянц. Но он оставил за собой и академическую лабораторию, которая после различных трансформаций академических институтов (связанных, в том числе, с лысенковщиной) оказалась в составе Института морфологии животных им. А. Н. Северцова (ИМЖ АН СССР).

Когда в конце 50-х гг. Х.С. баллотировался в действительные члены АН СССР и не был избран, он получил на дом анонимную телеграмму: «Лжеучёным нет места в Академии наук». Бумеранг вернулся… Большинство интеллигентных биологов расценило эту телеграмму как недостойную выходку, но это было наказанием… Надо отдать должное Х.С.: он сам рассказал об этой телеграмме на кафедре и в академической лаборатории и прямо сказал, что это – месть (или наказание) за его статью против Н. К. Кольцова. Конечно, об этой телеграмме узнала вся Академия наук. Близкие к нему сотрудники говорили, что Х.С. считал всё произошедшее заслуженным наказанием. Я узнал о его письме против Кольцова и о том, кем был Кольцов, когда был уже студентом пятого курса, т. е. постфактум в своей учёбе. А знание этой истории было важным для меня, ибо Х.С. был официальным руководителем моей дипломной работы. Он лично посылал меня на практики на Мурманскую и Севастопольскую биостанции (так они назывались в 1950-е годы, а потом стали академическими институтами). Он писал мне рекомендательное письмо директору Мурманской биостанции М. М. Камшилову, известному в московских кругах биологу. Можно было считать, что моя репутация студента зависела от его репутации учёного и общественного деятеля…

«Микрошефом» моей дипломной работы был ассистент профессора Коштоянца, В. С. Зикс, прекрасный экспериментатор, приятный и порядочный человек, но абсолютно не умевший учить.

Весной 1957 г. перед процедурой «распределения» на работу, которая в те годы была обязательной для выпускников вузов, я отправился в Ленинград знакомиться с директором Института цитологии АН СССР, членом-корреспондентом АН СССР Д. Н. Насоновым, с целью получения от него заявки на меня как кандидата в аспирантуру Института цитологии. Когда в Ленинграде узнали о том, что я – студент-дипломник Х. С. Коштоянца, эта информация неожиданно для меня оказалась не в мою пользу. Именно после этого я стал разузнавать, почему есть интеллигентные люди, не любящие Х. С. Коштоянца. Перед окончательными переговорами с Д. Н. Насоновым я вечером позвонил из Ленинграда в Москву домой к Х.С. (он знал о моей поездке и не возражал) и на всякий случай спросил его, есть ли у меня возможность остаться работать на кафедре после защиты дипломной работы. (предпринял этакую перестраховку). Х.С. немного помолчал и ответил: «Я могу Вас зачислить на должность старшего лаборанта, но при условии полного беспрекословного подчинения лично мне». «Восточные» черты характера ХС я хорошо знал, и этот ответ окончательно убедил меня, что я не должен оставаться работать у него и мне надо приложить все усилия, чтобы поступить в аспирантуру к Д. Н. Насонову. Однако «слова из песни не выбросишь», и я за многие знания, за привитую мне любовь к эволюционным проблемам, к миру беспозвоночных животных, особенно морских, признателен и даже благодарен Х. С. Коштоянцу.

В 50-е годы на кафедре оставалась большая и сильная группа преподавателей и научных работников, работавших ещё при проф. И. Л. Кане. Они олицетворяли «электрофизиологическое» направление в физиологии тех лет, а Х.С. принёс с собой интерес к нейро-медиаторам, сигнальным молекулам, участвовавшим в передаче импульса возбуждения в нервно-мышечных контактах – синапсах. Это было новейшее направление в физиологии и оно успешно развивалось в СССР (с «лёгкой руки» Х. С. Коштоянца и трудами его ученика Т. М. Турпаева и других в ИМЖ АН СССР и на кафедре в МГУ) и, конечно, за рубежом.

Одним из притягательных научных руководителей и педагогов на кафедре физиологии животных был профессор Михаил Егорович (Георгиевич) Удельнов. Он вёл основные разделы большого практикума на четвёртом курсе: физиологию кровообращения и физиологию пищеварения и читал спецкурсы на эти темы. Его лекции изобиловали материалом, который нельзя было прочесть в общедоступных учебниках, например, он рассказывал об интереснейших опытах профессора Бабкина, ученика И. П. Павлова, разошедшегося с учителем во взглядах, эмигрировавшего в Канаду и создавшего там свою школу, о которой у нас молчали, ибо И. П. Павлов был «канонизирован» в советской науке, а эмигрантов за людей не считали. Помимо работы на кафедре в МГУ, Михаил Егорович заведовал лабораторией в Институте терапии АМН СССР. Он был крупным специалистом в области физиологии сердца и в те 50-е годы боролся с примитивными принципами электрокардиографии, господствовавшими в медицине. Он был продолжателем электрофизиологического направления университетской кафедры. В итоге его взгляды на методы электрокардиографии, подкреплённые достижениями западной науки, одержали верх. Возможно, решающим оказалось то, что импортные электрокардиографы были сконструированы по тем принципам, которые отстаивал он (многоканальное отведение биотоков). Но были ещё проблемы теории электрокардиографии, и в этих вопросах он был несомненным лидером в отечественной науке, искусственно оторванной тогда от мировой. Эта изоляция советской науки мотивировалась борьбой с «космополитизмом».

Но нужно признать, что в некоторых принципиальных вопросах физиологии того времени Х. С. Коштоянц был более прозорлив, чем М. Е. Удельнов. Это касалось упомянутого вопроса о роли химических проводников импульсов возбуждения в нервно-мышечных синапсах.

Михаил Георгиевич Удельнов, профессор кафедры сравнительной физиологии животных МГУ. (Снимок 60-х годов).

М. Е. Удельнов отрицал роль химических медиаторов (молекулярных проводников возбуждения) и сводил дело к электрическому проведению нервного импульса в месте контакта, а Х. С. Коштоянц пропагандировал роль таких нейромедиаторов, как ацетилхолин и других, сам внёс некоторый исходный вклад в разработку этой теории и в итоге оказался прав. Хотя по темпам исследований этой проблемы он долго «топтался» на месте, в отличие от западных исследователей. Но и вся советская наука на этом и других актуальных направлениях в те годы продвигалась медленно: из-за бедности послевоенных лабораторий, из-за идеологического контроля над ней после решений «Павловской» сессии АН и АМН СССР 1950 г. по проблемам физиологии человека и животных, и сессии ВАСХНИЛ 1948 г. по проблемам генетики. Безусловно сказывались и трудности доступа к зарубежной научной литературе (борьба ВКПб[8] с «коспополитизмом»,) и другие причины российского «национального» или общественного характера, действующие, вероятно, и поныне.

Время от времени на кафедре происходили научные доклады учеников М. Е. Удельнова, кафедральных выпускников предыдущих лет. Это были очень насыщенные заседания. Одним из учеников М. Е. Удельнова был Иван Михайлович Родионов, впоследствии профессор этой кафедры. В 1955–57 гг. он занимал должность старшего лаборанта, а потом – младшего научного сотрудника и работал над кандидатской диссертацией по физиологии сердца млекопитающих. Ваня Родионов был мастером сложных острых экспериментов на сердце подопытных животных (в основном – кошек). Молодой, коренастый, он был человеком замечательно невозмутимого характера и большого дружелюбия. И в те годы, и позднее, Иван Михайлович проявлял себя незаурядным мыслителем и интересным собеседником. Последний раз я виделся с ним в 2001 г. Ему тогда уже было за 70, но он, для собственного удовольствия, продолжал заниматься спортивной, классической (греко-римской) борьбой и, пошевеливая плечами, говорил: «После часа борьбы в зале очень приятно себя чувствуешь».

Марк Викторович Кирзон, формально второй профессор кафедры, производил на меня впечатление бесплодного эрудита. Это нередкая категория профессоров и научных работников: всё понимают, всё знают, но ничего нового в науке не создают. М. В. Кирзон в годы моего студенчества даже не создал ничего для «Большого практикума» – основной формы обучения старшекурсников на кафедре. Оба семестра на этом практикуме (это был четвёртый курс) вёл М. Е. Удельнов.

Выполняя дипломную работу на кафедре в течение двух лет в 1955–57 гг. (поскольку один год я формально находился в академическом отпуске из-за быстро прошедшей болезни), я имел постоянное рабочее место и проводил на кафедре время с утра до позднего вечера. Поэтому, насколько это было доступно студенту-дипломнику, я знал коллектив кафедры не только в рабочие часы, но и по вечерним разговорам.

Важную роль на кафедре и в общественной жизни факультета, незаметно для постороннего глаза, играла старший научный сотрудник Цецилия Владимирована Сербенюк, красивая женщина, обладавшая к тому же хорошим голосом и певшая как солистка и как хористка в клубе МГУ. Она была ответственным редактором факультетской стенгазеты «Советский биолог» и имела полную информацию о деятельности партийного бюро факультета. Она привлекла меня к выполнению поручений по стенгазете в виде руководства газетной рубрикой «По следам наших выступлений». Поэтому я получил «мандат» на знакомство с работой разных кафедр, и с работой комсомольской организации факультета. Будучи умной женщиной, она была сторонницей прогрессивной части факультета. Её союзником и опорой в добрых делах на факультете, в обороне против реакционных партийных деятелей, в том числе лысенковцев, был профессор кафедры биохимии животных Борис Александрович Кудряшов, который после кончины Х. С. Коштоянца в 1961 г. стал заведующим кафедрой физиологии животных.

Из числа сотрудников кафедры физиологии животных тех лет хочу вспомнить тёплыми словами жизнерадостную Галину Антоновну Малюкину, выпускницу биофака 1951 г., ставшую известным специалистом в области физиологии рыб. С удовольствием вспоминаю работавших на кафедре старших лаборантов Ирину Викторовну Чудакову (в девичестве Смирнову), её однокурсницу Людмилу Бункину (их выпуск был, кажется, в 1953 г.), красавицу Майю Посконову, лишь в XXI веке покинувшую кафедру в должности ведущего научного сотрудника, бессменного инженера-электронщика кафедры Леонида Ивановича Чудакова, моего «микрошефа» по дипломной работе Владимира Александровича Зикса – фронтовика, а затем бессменного ассистента проф. Х. С. Коштоянца.

С доктором биологических наук И. В. Чудаковой, жизнерадостной, остроумной женщиной, мы сотрудничали в 70-е годы, когда она работала в Институте биологии развития им. Н. К. Кольцова АН СССР, а я – в Институте молекулярной биологии АН СССР. А с Галиной Антоновной Малюкиной незадолго до ее кончины в 2002 г. мы увлечённо обсуждали по телефону книгу мемуаров её однокурсника 1946–49 гг. А. В. Трубецкого, о котором я публикую отдельный очерк в этой книге. Галина Антоновна прислала мне любительские фотографии сотрудников кафедры 50-х годов со словами, что иначе они исчезнут, когда её самой не станет…

Когда-то после 2004 г. я навестил дома Ирину Викторовну Чудакову. Мы провели с ней чудесный вечер воспоминаний не только о кафедре, но и о последующих годах, когда работали в «параллельных» академических институтах. Она, кстати, была учёным секретарём Института биологии развития при его первом директоре – академике Б. Л. Астаурове (верном ученике Н. К. Кольцова), и о нём у неё было что вспомнить. А на мои вопросы о взаимоотношениях между профессорами нашей кафедры физиологии (она проработала на ней несколько лет) Ирочка отвечала мне очень лаконично. О взаимоотношениях Х. С. Коштоянца и М. В. Кирзона сказала: «Вооруженный нейтралитет», а о том, как Х. С. Коштоянц относился к М. Е. Удельнову: «А он его (М.Е.) просто не замечал». Студентам такие вещи знать было «не нужно», ну а мне, узнавшему до этого коллективы трех академических институтов, это было интересно. Это неизбежная часть жизни научных коллективов.

Коль скоро я заявил, что хорошо знал кафедру, на которой учился, то должен перечислить остальных её сотрудников, не давая им характеристик, ибо они никак не повлияли на моё образование, хотя какие-то определения почти каждому из них я мог бы дать. Это были преподаватели малого практикума Дуленко (похожий на запорожца с картины Репина), интеллигентная Р. А. Кан, замкнутая Н. А. Келарёва, научные сотрудники Н. Смирнова, И. Ф. Прудникова, Г. Н. Юрьева, в 1956 г. сотрудником кафедры стала моя однокурсница Н. Е. Бабская.

В 1954–56 гг. аспирантами кафедры физиологии животных были Толя Есаков (Анатолий Иванович), Митя Сахаров (Дмитрий Антонович) и Ляля (Лилиан Сергеевна) Розанова, все они были аспирантами Х. С. Коштоянца. Помню, что в разные студенческие годы Толя и Ляля были Сталинскими стипендиатами. Наилучший контакт у меня был с Толей Есаковым. Он был мастером тонких экспериментов с нейро-медиаторами, которые вводил в сердце лягушки через изящные стеклянные канюли. Кимограммы этих опытов, отличались абсолютной наглядностью эффектов. Толя был серьёзно болен туберкулезом и довольно долго пролежал в больницах. Когда остро встал вопрос о том, что за оставшиеся месяцы аспирантуры надо завершить эксперименты и написать текст диссертации, Ц. В. Сербенюк взяла над ним плотное шефство и помогла ему написать диссертацию. Нас с Толей сблизила именно его болезнь. Мне удалось помочь ему установить личный контакт с хирургом, профессором Л. К. Богушем, специалистом по операциям на лёгких, который, как коллега моей мамы, знал меня с детских лет. Л. К. Богуш успешно оперировал Толю, и они подружились. Позднее профессор, д.б.н. Анатолий Иванович Есаков стал заместителем директора по научной работе Института физиологии им. М. И. Сеченова АМН СССР. К сожалению, он не дожил до 60 лет. Примерно с 25–27 лет он жил с одним легким. Последний раз мы виделись с ним в средине 80-х годов на Учёном совете в Институте биологии развития им. Н. К. Кольцова АН СССР.

Выпускники аспирантуры кафедры сравнительной физиологии животных А. И. Есаков и Л. С. Розанова в парке больницы «Ясные горы». 1958 г. (Фото автора).

В Институте биологии развития им. Н. К. Кольцова РАН ныне продолжает работать бывший аспирант кафедры физиологии животных, талантливый отечественный нейрофизиолог профессор, д.б.н. Д. А. Сахаров, специалист в области физиологии гигантских нейронов беспозвоночных животных, он же изящный и умный поэт Дмитрий Сухарев, автор текстов многих любимых выпускниками биофака песен 50-х годов. В день его рождения осенью 2002 г. мы с Наташей Ляпуновой с большим удовольствием были на его авторском концерте в Политехническом музее. А в 1956 г. аспирант Митя Сахаров озадачил своего шефа профессора Х. С. Коштоянца тем, что написал интересный обзор по этологии животных. Это было описание работ в области «непавловской» физиологии поведения, т. е. было посягательством на догмы «передовой советской физиологии», и Х. С. Коштоянц просил Митю «сгладить углы». Насколько я понял из более поздних разговоров с Д. А. Сахаровым, этот обзор так и не был опубликован. Сейчас это направление физиологии процветает, а профессор Д. А. Сахаров – признанный авторитет в этой области.

Но политическая школа Х. С. Коштоянца или собственные убеждения сказались на мировоззрении учёного Д. А. Сахарова. Из книги С. Э. Шноля я узнал, что Д. А. Сахаров и в XXI веке продолжает считать Н. К. Кольцова, а заодно и ученика Кольцова – Н. В. Тимофеева-Ресовского, враждебными ему по духу, антисоветскими людьми и, даже в 2008 г., писал об этом в интересной публикации об академике Т. М. Турпаеве[9] … А я-то думал, что Дмитрий Антонович Сахаров – мой единомышленник в науке и в отношении к жизни, и в оценках людей в «турбулентном» мире, в котором мы жили, но… «бойтесь близости недалёких людей» – заповедь, которую не следует забывать! Я вернусь к обсуждению позиции Д. А. Сахарова, осуждающего учёных по политическим мотивам, в Приложении к этой книге.

О Лилиан Сегеевне (Ляле) Розановой написано много. Я вряд ли добавлю что-либо неизвестное. На кафедре сожалели, что она больше увлекалась общественной и литературной деятельностью, но это было её призванием. Я думаю, что учёба и работа на биофаке дали ей богатый материал для раскрытия её гуманитарных способностей, а общественная жизнь факультета украсилась её талантом. У неё было больное сердце, и она скончалась в том возрасте, когда женщины обычно расцветают.

Целевыми аспирантами кафедры в 50-е годы также были Гарик Паносян из Армении и Янош Шаланки из Венгрии. Яноша в 1956 г. поместили в «мою» лабораторную комнату. Комната была «аспирантской» но в 1955/56 учебном году я, студент четвёртого курса, располагался в ней один с длинными лентами кимографов, которые круглосуточно медленно вращались на нескольких больших столах, и вели запись спонтанной активности створок двустворчатых моллюсков. Эту систему я наладил под руководством В. С. Зикса. Яноша опекал Митя Сахаров и мы иногда ходили втроём обедать в столовую главного здания МГУ. Осенью 1956 г. разразился венгерский кризис, началось восстание против правительства Венгерской народно-революционной рабочей партии (ВНРП). Янош был членом этой партии и нескрываемо волновался по поводу того, что если восставшие победят, то ему не будет дороги обратно в Венгрию. Но восставшие не победили. Восстание было подавлено советскими войсками. Я оставляю эту страницу истории без комментариев. Янош защитил кандидатскую диссертацию в Москве, вернулся на родину и вскоре стал директором одного из венгерских академических институтов, занимавшегося физиологией животных, а Д. А. Сахаров и другие ученики Коштоянца сотрудничали с этим институтом и ездили туда в командировки.

Заслуживает упоминания, что непосредственно перед моим зачислением на кафедру физиологии её окончили такие талантливые учёные, как А. Л. Бызов, Л. М. Чайлахян, ставшие со временем членами корреспондентами АН СССР, а также погрузившийся в правозащитную деятельность и арестованный за это на несколько лет в конце 50-х годов кандидат наук Сергей Ковалёв. Они в мои студенческие годы принимали живое участие в кафедральных научных семинарах. Выпускниками кафедры в 50-х годах были такие известные сотрудники других кафедр Биофака МГУ, как проф. А. Напалков, доцент Г. Курелла, доктор наук Ю. Холодов. Всех я теперь уже не помню.

Молодые сотрудники, аспиранты и студенты кафедры сравнительной физиологии животных с гостем из Индии на ступенях нового здания Биофака МГУ. Слева направо в первом ряду: Г. Паносян, М. Посконова, гость из Индии, Н. Бабская. Второй ряд: проф. Г. Д. Смирнов (ИМЖ АН СССР), Ю. Богданов, Н. Кокина. Д. Сахаров, О. Поликарпова, Н. Рощина (видна частично), И. Сафронова. В дверях – женщина-вахтёр. Снимок 1955 г. (Из архива автора).

Из тех, с кем я учился на кафедре в 1953–56 гг., следует упомянуть профессора Ю. Б. Мантейфеля, заведующего лабораторией в Институте проблем экологии и эволюции им. А. Н. Северцова РАН, доктора биол. Н. Н. Кокину, заведовавшую лабораторией в Институте физиологии им. И. М. Сеченова АМН СССР-РАМН, доктора биологических наук Б. А. Шишова, ведущего научного сотрудника Института паразитологии им. К. И. Скрябина АН СССР-РАН, профессора, д.б.н. О. А. Гомазкова, заведующего лабораторией Гематологического научного центра РАМН.

Через год после моего выпуска закончили кафедру (в 1958 г.) М. А. Островский, ставший академиком РАН, Б. Ташмухамедов, уехавший работать в Ташкент и ставший членом АН УзССР; С. Чепурнов, ставший профессором этой кафедры, и радиокомментатор В. Познер, немедленно после окончания кафедры ушедший из науки. Трое из них делали дипломные работы у Х. С. Коштоянца, а С. Чепурнов – у М. В. Кирзона.

Кафедра сравнительной физиологии животных МГУ. 1955 или 1956 г. Снимок сделан по случаю посещения кафедры английским физиологом, профессором, членом Королевского общества, сэром Эдрианом (Adrian) с супругой и его коллегой-профессором. Слева направо в первом ряду: М. Г. Удельнов, мисс Эдриан, Х. С. Коштоянц, сэр Эдриан, его коллега-физиолог. Во втором ряду: студент В. Познер, И. М. Родионов, аспирант из Въетнама, аспирант Л. С. Розанова, Н. Ю. Смирнова, И. В. Чудакова, М. А. Посконова, Г. А. Малюкина, М. Штефан (стажёр из Румынии), аспирант А. И. Есаков. Третий ряд: неизвестный, Л. И. Чудаков, Дуленко (И.О. – неизвестно), В. С. Зикс.

Х. С. Коштоянц скончался внезапно и нелепо в апреле 1961 г. на 61-м году жизни. Историю его кончины я знаю с чужих слов. Его положили в больницу с сильными болями в области поясницы. Он, как говорили мне, решил, что у него – рак, не согласился на срочную операцию и умер от болевого шока, вызванного (опять же с чужих слов) жёлчным камнем в протоке жёлчного пузыря.

После Х. С. Коштоянца новый заведующий кафедрой проф. Б. А. Кудряшов долго сохранял общее «классическое» для физиологии направление кафедры. После него место заведующего занял академик И. П. Ашмарин, человек разнообразных интересов в биологии, и кафедра потеряла свою цельность. В XXI веке, уже при полностью обновившемся руководстве, кафедра изменилась до неузнаваемости. Как мне сообщила ветеран кафедры Н. Е. Бабская, историю кафедры времен 1950–70-х годов для мемориальной статьи, посвящённой 250-летию Московского университета, составлял в 2005 г. последний остававшийся на кафедре (а ныне – покойный) сотрудник Х. С. Коштоянца, инженер-электронщик, умный человек Леонид Иванович Чудаков. История исследований в области физиологии животных в Московском университете восходит к первой половине XIX в. Физиология животных и человека возникла и развивалась на медицинском факультете в том числе трудами академика И. М. Сеченова. После отделения медицинского факультета от университета в 1918 г. эта специальность (и кафедра) сохранилась в рамках Естественного отделения Физико-математического факультета, а с 1930 г. продолжила существовать (и развиваться) как кафедра созданного в том году Биологического факультета. Но биологов, способных написать об этой интересной истории и о кафедре периода 1930–70-х годов в 2005 г. не нашлось.