Читать книгу Очерки о биологах второй половины ХХ века - Ю. Ф. Богданов - Страница 5

Я помню почти всех, кто нам преподавал, всех сотрудников кафедры, которую заканчивал, и некоторых сотрудников других кафедр.

Несмотря на извращение образования в области генетики и связанных с ней дисциплин (теории индивидуального развития, теории эволюции, «непавловской» физиологии и др.), учёба на биофаке дала мне знание тех основ зоологии, ботаники, микологии, биохимии, физиологии и эмбриологии животных и растений, которые помогли потом осваивать новые разделы биологии, новые понятия, новые идеи, новые методы в быстро развивавшейся науке XX века.

Биофак 50-х годов обладал настолько квалифицированным профессорским составом на тех кафедрах, которых не коснулись непосредственно решения сессии ВАСХНИЛ 1948 г., что небольшая группа активных, но малообразованных (за исключением перебежчика Н. И. Фейгенсона) «мичуринцев», не смогла перестроить весь факультет на антинаучный лад. Классическая биология «догенетической эпохи», т. е. биология 30-х и 40-х годов, преподавалась в 50-е годы на биофаке с блеском. Я называю биологию тех годов «догенетической», ибо классическая моргановская генетика даже в 30-е и 40-е годы медленно проникала в сознание ботаников, зоологов, физиологов и биохимиков. Она быстрее прививалась среди цитологов-кариологов, эмбриологов, эволюционистов, т. е. тех, кто непосредственно соприкасался с проявлением наследственности, и они пострадали от решений сессии ВАСХНИЛ больше всего.

Даниил Александрович Транковский. В 1951–1956 гг. – доцент кафедры высших растений, позднее – профессор. Снимок 1990-х годов (из архива кафедры высших растений МГУ).

В годы студенчества на Биофаке для меня почти не было неинтересных предметов. Знать все зоологические дисциплины я считал для себя обязательным, так как собирался заниматься сравнительной физиологией животных и считал необходимым знать весь животный мир. А ботанические дисциплины я воспринимал как подарок, как возможность получить действительно университетское (универсальное) образование. К счастью, я не упустил эти дисциплины, и они мне очень пригодились в научной работе.

С большим удовольствием я слушал курс анатомии растений, который читал доцент Даниил Александрович Транковский, и курс низших растений профессора Льва Ивановича Курсанова. Фигуры, лица и голоса этих лекторов помню до сих пор. Мне повезло, что малый практикум по анатомии растений вёл в нашей группе сам Д. А. Транковский. Он запомнился мне своей абсолютной интеллигентностью и приветливостью, приятно удивлял подчёркнуто уважительным отношением к студентам. Это было старомодно и красиво, и представлялось наследием университетского духа XIX века.

Помню чудаковатого Льва Мелхиседековича Кречетовича, с его теорией происхождения цветка, которая, как он утверждал, была лучше, чем теория Гёте. Он читал нам морфологию высших растений.

На летней практике нашего первого курса в 1952 г. в Чашниково впервые выступил в качестве внештатного преподавателя ботаники студент 3 курса Вадим Тихомиров (впоследствии член-корреспондент АН СССР, зав. кафедрой высших растений биофака). На практике 1952 г. он неофициально помогал доценту Николаю Николаевичу Кадену и вёл вместо него занятия в нескольких группах. Н. Н. Каден был парторгом практики и у него, как говорили, была нагрузка по «обустройству» молодой агробиостанции Чашниково вместе с проф. Б. А. Ланге (начальником практики).

Пройти практику под руководством В. Н. Тихомирова было удовольствием и удачей. Он был прекрасным знатоком флоры. Естественно, что мы общались с ним «на ты», но он был строгим и умным преподавателем и настоящим воспитателем. На занятиях он благодаря поражавшей нас эрудиции был абсолютным авторитетом и умел «держать дистанцию», а после занятий снова становился обыкновенным и контактным старшекурсником.

Курс низших растений, в том виде как его читал Л. И. Курсанов, и его учебник «Низшие растения», изданный, насколько я помню в 1946 или 1947 г., были насыщены информацией о чередовании гаплоидных и диплоидных фаз жизненного цикла у грибов и водорослей. Понимание этих закономерностей требовали от нас на экзамене. Помню консультацию перед экзаменом в январе 1953 г. (но не помню, кто из преподавателей её вёл), на которой нам было сказано, что успешно сдать экзамен можно, только поняв смысл чередования фаз развития и зная этот материал. Фактически это был обходной маневр против критики хромосомной теории наследственности. Слова о диплоидном и гаплоидном наборах хромосом и о закономерностях мейоза не акцентировались, но некоторые преподаватели кафедры не отказывались пояснять, что в гаплоидной фазе развития организма число хромосом в два раза меньше, чем в диплоидной, и что половой процесс состоит в разъединении и новом соединении гаплоидных наборов хромосом. Таким образом, для любознательных студентов «форточка» в запретную (нелысенковскую) науку открывалась на той кафедре, где лысенковская идеология не могла (или не успела) развернуться в полной мере. Патогенные грибы и грибы-продуценты антибиотиков были настолько важными для сельского хозяйства и медицины, что закрыть науку о них не было возможности, и также нельзя было, занимаясь ими, не пользоваться de facto некоторыми понятиями классической генетики.

С 1953 г. храню добрую память о Галине Успенской, которая вела в нашей группе практику по низшим растениям на Звенигородской биостанции. Мы обращались к ней на «Вы», но без отчества. Она была умным преподавателем и сердечным человеком. Так же тепло я вспоминаю Татьяну Петровну Сизову. Некоторые студенты её боялись и считали Цербером. Я не учился непосредственно у Татьяны Петровны, но познакомился с ней через мою однокурсницу, студентку этой кафедры Нату Селицкую. Татьяна Петровна оказалась умной и доброжелательной женщиной. Наверно, она не любила студентов, расстраивавших её небрежным отношением к будущей профессии и к жизни вообще, и это ошибочно рассматривалось некоторыми как чрезмерная строгость.

Знаю, что не я один запомнил и высоко ценил классические лекции по зоологии беспозвоночных профессора Льва Александровича Зенкевича (позднее он стал академиком АН СССР, руководителем знаменитых океанских экспедиций Института океанологии АН СССР). Он читал лекции с бесстрастным выражением лица, бесстрастным голосом, но удивительно содержательно. Иногда его заменял профессор Яков Авадьевич Бирштейн. Его лекции были живее и не менее содержательны. Малый практикум я проходил у доцента Кирилла Александровича Воскресенского. Он был хорошим преподавателем классического университетского стиля. В конце 40-х годов К. А. Воскресенский и Я. А. Бирштейн (по свидетельству учившихся тогда на факультете) были самыми блестящими ассистентами профессора Л. А. Зенкевича. Ещё на первом курсе я познакомился с кандидатской диссертацией К. А. Воскресенского по морским двустворчатым моллюскам, очистителям воды. Это была фундаментальная, хорошо выполненная работа, опубликованная в виде монографии. Он давал её для прочтения всем желающим студентам, и это было полезным педагогическим приёмом. Военная страница из биографии К. А. Воскресенского вставлена мною в очерк «Биологи-фронтовики» в этой книге.

Необходимо упомянуть, что анатомию человека хорошо читал проф. М. А. Гремяцкий. Иногда его заменял тихий (даже застенчивый) и милый профессор Я. Я. Рогинский, чья дочь Ира была студенткой нашего курса.

Малый практикум по анатомии человека мы проходили под руководством Сергея Ивановича Успенского. Он в одиночку вёл все группы в «анатомичке» в тесном подвале, на углу улиц Моховой и Герцена в старом здании МГУ. Иногда он оставлял нас одних со скелетами и цинковыми ящиками, заполненными частями трупов в формалине. Позже формалин был отнесен к категории особо опасных веществ, но тогда мы этого не подозревали и сидели в атмосфере формалина до того, что глаза щипало из-за недостатка вентиляции в помещении.

Профессор Владимир Георгиевич Гептнер спокойно и содержательно читал курс зоологии позвоночных, а с малым практикумом мне, опять же, повезло: я проходил его у Константина Николаевича Благосклонова, любимого многими поколениями биологов, закончивших московский биофак. Он был высокопрофессиональный преподаватель, влюблённый в зоологию, добрый и внимательный человек, любивший молодежь, интересовавшийся жизнью студентов, их судьбами. КНБ, как звали его все, знал многих из нас по именам, помнил десятки лет после того, как мы окончили университет, помнил эпизоды из нашей учёбы. Встречи с ним после окончания университета доставляли удовольствие и нам, его бывшим студентам, и ему самому.

Справа – Константин Николаевич Благосклонов (КНБ) старший преподаватель Кафедры зоологии позвоночных МГУ, слева – Пётр Петрович Смолин, руководитель Юношеской секции Всесоюзного общества охраны природы (ВООП). Фото1950-х годов Н. А. Ляпуновой

Прежде чем перейти к воспоминаниям о преподавателях старших курсов, хочу вспомнить наших лекторов точных наук. Они также относились к числу настоящих университетских профессоров. Неорганическую химию читал очень тихим голосом профессор Хомяков. Его нужно было слушать сидя на первых рядах в аудитории. Он излагал свой предмет по прекрасной системе, гораздо полезнее и интереснее, чем это было в учебнике неорганической химии Глинки.

Органическую химию осенью 1952 г. нам читал Олег Александрович Реутов (тогда еще доцент химфака, позднее – декан химического факультета МГУ и академик АН СССР). Он читал лекции интересно, при этом любил артистические эффекты, вызывавшие восторг второкурсниц, но был строгим экзаменатором. Я предпринял какие-то ухищрения (типа завязывания якобы развязавшихся шнурков ботинка), чтобы не попасть на экзамене лично к нему.

Зато сдавать физику профессору Кондорскому я не побоялся и проделал это с удовольствием. Он читал нам физику два года. Читал без высшей математики (её в 1951 г. на биофаке не преподавали). Возможно поэтому, а может быть в силу лекторского таланта, он читал лекции очень ясно, серьёзно, но доступно, хорошо излагал логику этой науки. Я полюбил эту науку именно на его лекциях, и в дальнейшей моей учёбе и работе мне было очень легко осваивать физическую химию, биологическую физику, радиобиологию, молекулярную и клеточную биологию – все науки, имеющие дело с физическими явлениями. Доцент Нечаева, которая временами заменяла Кондорского, читала скучно.

Профессор Сергей Евгеньевич Северин (тогда уже член АМН СССР, а с 1968 года – академик АН СССР) блестяще читал курс биохимии животных студентам своей кафедры и кафедры физиологии животных. Эти лекции были прекрасно построены, насыщены свежим научным материалом, и лектор великолепно владел риторикой. Проф. С. Е. Северин и проф. Василий Васильевич Попов (читавший эмбриологию животных) – оба мастерски пользовались одинаковым приёмом: формулировали какую-нибудь проблему, рассказывали о дискуссии вокруг этой проблемы, рассказывали обо всех «за» и «против» разных гипотез; затем на основе экспериментального материала доказывали правильность одной из гипотез и удовлетворённо завершали лекцию. А на следующей лекции возвращались к этой теме, опровергали теорию, доказанную ими ранее, и конечно делали это тоже на основе фактов, но полученных уже другими авторами. Тем самым они учили нас анализировать факты, показывали, как развивается научная мысль и устанавливается истина.

С. Е. Северин читал неизменно хорошо, у В. В. Попова бывали и слабые лекции. Так же, то с блеском, то плохо подготовившись, читал лекции проф. Х. С. Коштоянц. Он был членом-корреспондентом АН СССР, кроме кафедры руководил лабораторией в ИМЖ им А. Н. Северцова АН СССР и писал второй том своего капитального руководства «Основы сравнительной физиологии животных». Его иногда заменял на лекциях проф. Марк Викторович Кирзон. Кирзон читал с подчёркнутым профессионализмом, однако увлекался, и тогда изложение становилось заумным.