Читать книгу Золушка в белом - Ю Ли - Страница 8

8

После окончания третьего семестра Камила, как и планировала, устроилась на работу. В отделении сосудистой хирургии областной больницы как раз требовалась санитарка, и Камила именно туда и отправилась. Ее обязанности были самыми простыми: она должна была протирать лестничную площадку, выносить мусор, драить окна, проводить влажную уборку в палатах, дважды за ночь мыть унитазы. Нужно отметить, что последнее делать было сложнее всего. Пациенты этого отделения имели в основном схожий диагноз – атеросклероз бедренной артерии. Поэтому большинство больных едва держались на ногах, а половина пациентов и вовсе имели лишь одну ногу. Ампутации ног по самое бедро проводились в этом отделении почти каждую неделю. И бедные, лишенные конечностей больные, еще не привыкшие к новому образу жизни, часто испражнялись мимо унитаза. И тогда Камила, надев перчатки и маску, шла в туалет, руками подбирала все фекалии, бросала все в унитаз, а потом дезинфицировала кафель, запачканные двери и саму чашу унитаза. Нельзя сказать, что это было настолько мучительной работой. Спустя месяц Камила ко всему привыкла. Свою работу она выполняла добросовестно и честно.

С ней на пару работала старенькая бабушка, пробывшая санитаркой в этом отделении уже больше трех лет. Это была маленькая, щуплая, но очень шустрая старушка со звонким голоском. Ее звали Антонина Георгиевна. Она и учила Камилу мастерству быть санитаркой. Они делили работу пополам, и Камила натирала свою часть коридора до блеска, а Антонина Георгиевна – свою.

Через месяц после знакомства во время обеденного перерыва они вместе сидели в санитарной комнате. Это была единственная комната, где они чувствовали себя хозяйками. Там, среди швабр, тряпок, ведер и другой ветоши, они пили чай с пирожками и болтали как ровесницы. Антонина Георгиевна всегда очень эмоционально что-то рассказывала, а Камила либо заливалась смехом, либо закидывала старушку вопросами. Однажды Антонина Георгиевна наклонилась к Камиле и заговорщицки сказала:

– Ты не особо тут старайся. Никто все равно твой труд не оценит. Незачем так намывать полы. Один раз шваброй пройтись достаточно.

– Но я хочу, чтобы было чисто.

– Да кому это нужно? – махнула рукой Антонина Георгиевна. – Думаешь, тебя за это похвалят? Или, думаешь, зарплату увеличат?

– Нет, я так не думаю, – ответила Камила.

– А чего ради тогда ты так стараешься?

Камила потупила взор и смущенно сказала:

– Недавно я стала посещать одну протестантскую церковь на улице Хорошева. Так вот, пастор той церкви, отец Иосиф, говорит, что тому, кто проявит усердие в малом деле, впоследствии Бог доверит большее. Да и папа мой всегда мне говорит, что хороший врач должен выполнять любое дело на отлично, а то потом халатность войдет в привычку. Так что я себя приучаю…

– Глупости! – воскликнула Антонина Георгиевна. – Ты вообще с какой планеты сюда попала? Сейчас никто так работает. А иначе загнуться можно раньше времени. А вообще, ты же японка? Почему ты ходишь в церковь? Ты ведь должна быть буддисткой.

– Мои родители – буддисты. А я еще в одиннадцать лет приняла Христа, а потом тайно от родителей приняла крещение.

– А почему тайно? Твои родители против? – не унималась любопытная санитарка.

– Да. Но сейчас я хожу в церковь, и они об этом знают. Мы стараемся об этом не говорить, чтобы не ссориться.

– Зачем тебе это надо? Верила бы в своего бога, – недоумевала Антонина Георгиевна.

– Я дала обещание Христу, что буду верно служить Ему, если он поможет мне стать врачом.

– Поэтому ты сейчас моешь полы и унитазы? – хихикнула старушка.

– Это пока я мою полы и туалеты. Но так будет не всегда, – заверила ее Камила.

– Уж лучше бы ты сидела дома, как все японские женщины, и делала бы суши.

– Я не японка! – расхохоталась Камила. – Хотя суши очень люблю.

Глаза Антонины Георгиевны загорелись новым огоньком.

– Вот расскажу тебе одну историю, как наши русские парни делают суши, – заговорщицки прошептала старушка. – Уж они работают далеко не так добросовестно, как ты.

Антонина Георгиевна резво вскочила на ноги, встала перед Камилой, как на сцене, и понеслась. Уж если она бралась что-то рассказывать, то делала это всегда очень эмоционально, жестикулируя, восклицая, вздыхая перед каждым словом.

– Вот работала я четыре года назад в суши-лавке на набережной, – начала она, – тоже полы мыла, мусор выносила. Ну, ты знаешь эти генеральские обязанности. Так вот, пришла как-то молодая парочка и заказала себе порцию этих сушей, или сушов, уж не знаю, как верно склонять эти ваши китайские слова. Значит, стоит наш русский сушекрут за прилавком, роллы крутит. Мало того что рис летит во все стороны, так он еще, знаешь, что делает? Вот он накрутит эти роллы, а потом там же нужно концы подрезать. И вот он с одного конца хвост отрезает, ножом его на пол скидывает и говорит: «Это на хрен!», а потом отрезает другой конец и тоже на пол сгребает со словами: «А это за хрен!» Я вот как это услышала, теперь смотреть на эти роллы не могу. Я даже если голодная помирать буду, не взгляну на них. Покрыли эти роллы хренами, как можно после этого такое есть?! Вот так люди работают, а ты тут о совести да о халатности говоришь. Я если и облегчаю немного работу, но по сравнению с этими поварами-сушехренами все делаю очень добросовестно!

Весь ее эмоциональный рассказ сопровождался громким заливистым смехом Камилы, который разносился по всей санитарной комнате и через открытую форточку выливался на улицу. И случись же именно в этот момент старшей медсестре стоять на балконе соседнего отделения и услышать этот детский смех. Через пару минут старшая уже стояла на пороге санитарной комнаты и сердито чеканила, что нужно провести генеральную уборку в четвертой палате. Видите ли, ей совсем не понравилось, что эти санитарки распустились.

– Доржались мы с тобой, – прошептала Антонина Георгиевна. – Бери тряпки, а я ведра возьму.

Вот такими были рабочие будни Камилы. И несмотря на всю грязь, с которой она имела дело, ей все же нравилось осознавать себя частью всей этой огромной больничной системы, пусть даже она находится в самом низу, занимая должность обычной уборщицы. Она утешала себя тем, что не всегда будет мыть лестницы и унитазы. У нее есть будущее, и она поднимется к нему с низов. Так ведь ее учили отчим и пастор Иосиф.

По воскресеньям Камила прилежно посещала церковь на Хорошева. С тех пор как Камила стала прихожанкой этой церкви, она не пропустила ни одну службу. Покой и мир, которые она находила там, давали ей силы верить в свое светлое будущее.

Пастор Иосиф был пожилой мужчина лет семидесяти. Двадцать лет назад он приехал из Германии как миссионер. Он плохо говорил по-русски, поэтому рядом с ним всегда верно шагала его переводчица Рита, которая была всего на десять лет моложе него. Сопровождая его во всех делах, Рита старалась слово в слово переводить его проповеди, советы, передавать ему все исповеди и просьбы прихожан. Когда Рита была рядом, то казалось, что пастор Иосиф говорит с людьми ее голосом, а ее словно и вовсе не было в помещении, настолько она умела сливаться с его речью. Иногда, когда пастор был сердит, она тоже говорила очень сердито, а если пастор мог прослезиться, то плакала и она. Когда он поднимал свою руку, она поднимала свою. Это была верная женщина, с которой Камила познакомилась сразу же, как пришла в церковь. Рита представила ее пастырю Иосифу, который с первого дня принял ее так, словно уже слышал о ней и ждал ее появления очень давно. Так и началось ее воцерковление. Рита давала ей советы, как нужно себя вести в церкви и что нужно сделать, чтобы понравится жене пастора, у которой был очень строгий и требовательный характер. У пастора Иосифа был большой дом, где он принимал гостей или давал временное пристанище членам церкви. Чтобы содержать такой огромный дом в чистоте, требовались ловкие руки и сильный характер. Рита нередко просила молодых девушек из церкви прийти и помочь прибраться в доме у пастора. И вот однажды, под самый конец августа она попросила Камилу об этом одолжении. Камила с радостью согласилась, посчитав это за честь. К тому же у нее уже был хороший опыт в уборке и чистке. Ведь сестра-хозяйка хирургического отделения была на редкость капризной женщиной. Она следила за Камилой каждый день, ходя за ней с белым платочком, как будто это доставляло ей нескончаемое удовольствие. Нередко Камиле приходилось убираться заново, потому что грозная сестра-хозяйка отодвигала при ней все тумбочки, указывая на пыль в самых темных углах, вставала на цыпочки, чтобы достать до высокой перекладины дверей своим платочком и показать Камиле ее недобросовестную работу. Начальство не ленилось заглядывать под унитазы, высовываться в окно почти по пояс, отодвигать железные койки, поднимать обшарпанный линолеум, одним словом, делать все, чтобы найти самые темные углы, где Камила не прошлась своей рукой. Сестра-хозяйка требовала полной отдачи и посвящения тряпкам и ведрам. Швабры она не любила, считая их приспособлением для лентяек. Поэтому Камиле приходилось мыть лестницы и кабинеты медперсонала руками и только руками. Очень скоро Камила ко всему приловчилась и напрочь лишила сестру-хозяйку удовольствия хоть на что-нибудь поворчать. Так что теперь Камила знала, где прячется пыль, как удалить мочевой налет на унитазе, как справиться со ржавчиной и как правильно мыть окна, чтобы они не запотевали, а также многое другое, что касается добросовестной уборки помещения. Вот почему Рита была в восторге от той чистоты, которая осталась от Камилы. Теперь впредь Рита звала на помощь только Камилу. Это было первое служение Камилы в церкви. Она хотела, чтобы это было именно служением, усердным, от всего сердца и бескорыстным. Первые два раза Рита настаивала на том, чтобы Камила взяла деньги за уборку, но в последующие два раза, когда Камила после своей работы убегала, не попрощавшись, Рита перестала настаивать на своем.

Лето закончилось. Перед тем как начался новый семестр, Камила нашла на улице Нарвской уютное семейное общежитие. Там ей предложили просторную светлую комнату на двоих. Она сразу же согласилась, и вместе с Аннель они тут же заселились в это общежитие. Сестры были очень рады снова жить вместе. На счастье, прямо на первом этаже общежития открылся новый салон красоты, куда Аннель и устроилась на работу. По утрам сестры решили выходить на пробежку. Церковь находилась в тридцати минутах ходьбы от их нового жилья. На рассвете, с шести до семи, там проходили ранние молитвы. Туда и начали бегать по утрам сестрички. Обычно, проснувшись в пять утра, они молча одевались, умывались и бежали до ворот церкви, не проронив ни слова. Иногда сон одолевал их даже после пробежки. Потом они сидели на коленях и молились, а иногда тихо дремали, но так, чтобы никто этого не заметил. Молитва длилась полчаса, потом они пели гимны, а затем пастор Иосиф минут десять проповедовал. Пастор всегда был очень аккуратным в словах, соблюдал время и никогда не пускался в пустословие. Даже если эта проповедь была обличительной, она все равно была полна искренней любви по отношению к слушающим. Не было в его проповедях упрека, высокомерия или даже намека на ложь. Он всегда говорил очень простым, понятным для всех языком. Во всех его проповедях красной нитью тянулась одна и та же тема: любить Бога, любить людей, любить природу. Утреннее служение заканчивалось ровно в семь заключительной молитвой «Отче наш». Сестры выходили из церкви, и тут они уже болтали всю обратную дорогу. Они могли петь, пританцовывая прямо на тротуаре. Юность, дружба, особая сестринская связь делали их общение ярким и незабываемым. Даже родные люди не всегда понимали, о чем говорят сестры и над чем смеются. Еще с детства у Камилы и Аннель появились свои игры, привычки, зашифрованные фразы и слова. Бывало такое, что в обществе других людей они могли переглянуться и начать над чем-то смеяться. Никто не мог уловить тот момент, который показался этим сестричкам особо забавным. Обе девочки были великолепные хохотушки. Во всех, даже самых серьезных, ситуациях они находили над чем посмеяться.

Весь сентябрь и октябрь прошли без особых происшествий. Камила училась с утра до вечера, а потом шла на работу. Там она проводила время до самого утра, а утром снова шла на учебу. Работать ночью оказалось сложнее, чем она думала. В это время, когда основной персонал уходил домой, она оказывалась во власти двух молоденьких медсестер, которые словно взяли за правило кричать на Камилу, подгоняя ее в работе. Наверное, каждому среднему персоналу хочется порой почувствовать свою власть ну хоть над кем-то. Покомандовать, покритиковать, поунижать. Две медсестры заставляли Камилу несколько раз перемывать полы в коридоре и палатах. Во время вечерних процедур они словно нарочно раскидывали в коридоре упаковки от шприцев, колпачки от игл, обрывки лейкопластыря, заставляя Камилу еще раз пройтись тряпкой по всему отделению. Не видит она, что ли, какой хаос стоит в коридоре? В сестринскую они ее не пускали, пользоваться чайником или микроволновой печью ей тоже было нельзя. Поэтому поздно вечером Камила ела холодные макароны, которые успевала ей приготовить Аннель, и запивала все водой из-под крана. Вскоре медсестры стали лишать Камилу подушек и одеял, которые выделялись для всех работников ночной смены. Камила терпеливо все сносила. Ей нужна была эта работа, а иначе она не сможет учиться. Камила заканчивала работу в два часа ночи и ложилась спать на холодную кушетку в санитарной комнате. Когда ночи были еще теплыми, Камиле было достаточно просто свернуться в позе зародыша и проспать так до утра, особо не страдая от холода. Но как только сырой ноябрь вступил во власть, недосыпание, недоедание, переутомление сразу же сказались на ее здоровье. Она тут же подхватила вирусную инфекцию. А так как, кроме нее, ночных санитарок больше не было, то в больничном ей отказали. Поэтому Камила надевала марлевую маску, чтобы не заразить больных, и с забитым носом и воспаленным горлом принималась за работу. Ночью, ложась на кожаную поверхность кушетки, она укрывалась своей курткой, подложив под голову портфель. Она засыпала очень быстро, так как усталость сразу же сковывала ее тело. Все чаще она засыпала в сильной лихорадке. В такие минуты Камила содрогалась всем телом и плакала. Она сама не знала, отчего слезы так горько катились по ее щекам. Может быть, это была просто лихорадка. Когда поднималась температура, ей начинало казаться, что потолок и пол под ней кружится и растекается, как жидкий пластилин. Студеный ветер завывал за окном и, пробираясь сквозь щели старых окон, безжалостно пронизывал сжавшееся в комочек тело Камилы. Ей не хотелось падать духом, она старалась видеть во всем этом пользу для себя. Как в былые дни, Камила утешала себя, проговаривая заплетающимся языком: «Все будет хорошо. Ты справишься. Вот увидишь, завтра будет намного легче. Только дотерпи до завтра. Ты справишься. Ты справишься». Когда лихорадка подступала к ней, она в непрекращающейся дрожи представляла себя золушкой. Многие хотят быть золушками только потому, что в конце золушка стала принцессой. Но ведь мало кто хотел бы пройти такие трудности и унижения, которые прошла она. А вот ей, Камиле, повезло. У нее есть трудности, работа как у золушки, медсестра-хозяйка – как ее мачеха, дававшая ей кучу поручений на ночь, у нее даже были две сестры, которые над ней издеваются. «Живу как в сказке, – говорила она себе, а потом добавляла: – Но я пройду все эти сложности и в конце обязательно стану принцессой. Вдруг мне повезет и я стану красавицей, и настоящий принц влюбится в меня и увезет в далекую страну от всех этих бед?» Только когда Камила думала в лихорадочном бреду о принце и любви, она представляла рядом с собой кого-то другого, а не фиктивного мужа Мишу. Хотя статус замужней женщины по-своему влиял на ее жизнь. Камила никому не стала объяснять, что это ненастоящий брак, поэтому для всех она была замужем. По этой причине ни один парень не приглашал ее на прогулки. Хотя Камила и раньше не была популярной среди парней. Может, все дело было в том, что она только совсем недавно стала мечтать о принце, а раньше у нее в голове были одни лишайники да всякие там задачки по генетике и химии?

В одну из холодных и сырых ноябрьских ночей Камила пришла на работу голодная и уставшая. Ломота в мышцах усиливалась, а голова, казалось, раздувалась и пульсировала при каждом ее шаге. Камила переоделась в белый рабочий костюм, надела маску на лицо, натянула перчатки и наклонилась, чтобы взять ведро. Как только она склонилась, то тут же почувствовала, как возросло давление на глаза. Она невольно зажмурилась и приподнялась. Перед взором пронеслась стая мушек, и тут же в ушах противно загудели непонятные звуки. Она вытащила из кармана длинный список дел, который оставила ей на ночь сестра-хозяйка. Вот что Камила должна была успеть в эту ночь, когда сил у нее оставалось лишь на то, чтобы волочить свои ноги: протереть окна в ординаторской, полить цветы в вестибюле, забить вату в щели окон, привести в порядок все двадцать пять палат, помыть холодильник в столовой, провести генеральную уборку в мужском туалете, почистить все ведра, постирать все тряпки, вынести мусор и, конечно же, помыть лестницы без швабры. «Вроде не так много, – подумала Камила. – Если я сейчас начну, то в двенадцать закончу и у меня даже останется время, чтобы подготовиться к завтрашней контрольной работе по психологии». Она попила воды из-под крана и принялась за работу. В эту смену с ней дежурила медсестра Света. Это была осунувшаяся женщина лет сорока с русыми волосами, желтым оттенком кожи и властным голосом. От нее постоянно пахло табаком и тушеной рыбой. Света с самого начала невзлюбила Камилу и не упускала возможности это продемонстрировать.

Это дежурство не задалось с самого начала. Камила старалась найти в себе силы, и у нее это поначалу получалось. Подгоняемая криками скандальной медсестры, Камила полила цветы, помыла окна, забила вату в щели между стеклами и рамой, помыла коридор и приступила к уборке палат. Ей оставалась еще одна палата, как вдруг неожиданно в дверях возникла Света.

– Иди за мной, – властно приказала она.

Камила побрела за ней. Они вошли в соседнюю палату, и Света, отодвинув тумбочку, указала ей пальцем на коричневое пятно на полу.

– Это что такое?! – кричала она. – Тебе глаза для чего даны?

Камила молча взяла швабру и подошла к закуточку между кроватью и тумбочкой.

– Ты что, не видишь, что это засохшее пятно?! Его нужно руками тереть! – приказным тоном говорила Света.

Все это происходило на глазах восьмерых мужчин разных возрастов, ибо развернулась эта сцена в мужской палате. Камила наклонилась и стала скоблить пол грубой щеткой. В этот момент Света подошла к ней так близко, что ее стопы оказались прямо у лица Камилы. Свету же это нисколько не смутило.

– Это что такое? А это ты не видишь?! – вопила Света, водя носком по полу прямо перед лицом девушки.

– Это не оттирается, – тихо произнесла Камила.

– Не оттирается?! – возмутилась Света. – А это что?

Она начала водить своей подошвой по пятну, надавливая на него всем своим весом, пытаясь соскоблить въевшееся пятно. В какой-то момент она не рассчитала силу своего нажима на стопу и нога соскользнула с пола и ударила Камилу прямо в нос. Камила выронила щетку и приложила ладонь к носу, из которого тут же хлынула кровь.

– Оставь ее! – неожиданно вскричал мужчина лет пятидесяти.

Это был пациент без обеих ног, поэтому он лишь приподнялся на своей кровати, чтоб казаться выше.

– Говорят тебе, это не оттирается! – кричал он. – Что ты как зверь какой-то?!

– А вы не вмешивайтесь! – процедила Света сквозь зубы. – Это не ваше дело!

– Еще как мое! Завтра расскажу врачам на обходе, что ты не давала нам спать. Время уже одиннадцатый час, а ты мучаешь девчонку своими пятнами. Никто не смог его соскоблить, сколько я тут лежу. Линолеум там нужно менять.

Старенький дед подошел к Камиле и поднял ее за плечи.

– Ой, да она вся горит, – сказал он чуть слышно. – Иди, дочь. Все уже чисто. Ты уже все тут помыла. Иди, иди.

Камила быстро собрала весь свой инвентарь и покинула палату, ибо слезы тут же предательски заблестели на ее глазах.

Что там было дальше, она не слышала. До нее донеслись только отдельные крики и какая-то брань. Но удивительно, как сильно на Камилу подействовало доброе слово. Промыв свой окровавленный нос холодной водой, она тут же ободрилась и нашла в себе силы на остальные задания. Но как она ни старалась, раньше полуночи она все же не успела закончить работу.

Камила бросила две хлорные таблетки в ведро с водой и направилась на лестничную площадку. Света куда-то смылась, и за Камилой никто в этот момент не наблюдал. «А может, помыть шваброй?» – посетила ее мысль. Но она тут же ее отогнала. «Врать нельзя, а то войдет в привычку», – укорила она себя и принялась мыть ступеньки руками. За окном стояла глубокая ночь, и Камила, наслаждаясь тишиной, снова принялась себя подбадривать. «Все хорошо, Камила, – говорила она себе, – ты выдержишь. Ты сильная. Если сейчас будешь усердно трудиться, то потом тебе будет намного легче. Тот, кто верен в малом, над многим будет поставлен. А тот, кто был последним, сможет стать первым. Ты уже почти все сделала. Вот уже и лестницу помыла, осталось туалет помыть и все. А вопросы по психологии несложные. Один раз прочтешь и запомнишь, у тебя ведь хорошая память. Так что на занятие ты придешь вовремя и подготовленная. Завтра наступит завтра, и тебе будет легче, вот увидишь, все будет…»

– Эй, мышонок! – прервал ее мысли чей-то тихий голос над головой.

Камила подняла глаза. На лестничной площадке стоял молодой парень лет двадцати четырех. Он был среднего роста, с белой и даже холеной кожей. Лицо его было совершенно круглое, без брутальных скул или тяжелого подбородка. И вообще весь он был не то чтобы красивым, но по-детски миловидным. Это был пациент из той палаты, где совсем недавно произошел скандал. Он смотрел на Камилу черными, полными сострадания глазами.

– Ты что, до сих пор тут шкрябаешь? – спросил он.

Камила поднялась на ноги и стянула маску с лица, чтобы лучше было видно собеседника.

– Я работаю. А ты что не спишь? – спросила она.

– Да так… Не спится… Почему бы тебе не пожаловаться на эту мегеру?

– Я что, ребенок, чтобы жаловаться? – опустив глаза, ответила Камила. – Да и не помогут мои жалобы. Эти медсестры тут давно работают. Пожалуюсь на одну – другие начнут гнобить еще сильнее. Они тут друг за друга горой, а я для них чужая.

– Не обращай на них внимания. Ты станешь врачом, а они так и будут всю жизнь под врачебную дудку плясать. Вот и злятся они на тебя.

– А ты кто? Откуда ты знаешь, что я буду врачом? – вглядываясь в него, спросила Камила.

– Меня зовут Йохан.

– Что еще за имя такое? Ты что, не из России?

– Правильно, – улыбнулся он. – Я в гости приехал, а сюда так, по глупости попал. Завтра выписывают. А ты Камила?

– Да.

– Я уже слышал о тебе. В палате о тебе все хорошо говорят.

Камила снова опустила глаза. Этот незнакомый парень имел приятные черты и вызывал доверие. У него был такой добрый и открытый взгляд, что Камила не могла долго смотреть на него. Отчасти боясь, что растрогается его жалостью к себе, отчасти потому что очень смущалась, когда парни на нее вот так смотрели. А еще она опустила лицо, боясь, что он сможет разглядеть ее не очень хорошенькие черты. Мокрые, спутаные от пота пряди волос торчали из-под шапочки, прилипая к худым щекам. Ей было стыдно, что сейчас она так выглядит. Ей хотелось, чтобы он скорее ушел и оставил ее одну. Йохан, видать, это понял, потому что, замявшись, после долгой паузы он молча протянул ей прозрачный пакетик, в котором лежали четыре бархатных персика. при виде их у Камилы предательски заурчал живот. Она покраснела, отвела взгляд и поспешно взялась за тряпку. И чего именно сейчас нужно было этому желудку издавать такие звуки?!

– Нет, спасибо, – сказала Камила, не глядя на Йохана.

Парень тут же растерялся и тоже покраснел. Видимо, и он был очень застенчив.

– Ты возьми… У меня там еще есть… – промямлил он. – Я тут их оставлю, а ты…

Он положил пакет с персиками на подоконник и, почесав затылок, тут же скрылся за дверью.

Камила опустилась на корточки и принялась водить тряпкой по ступенькам. Когда работа была выполнена, она отжала тряпку, сняла перчатки и побрела обратно в отделение. Проходя мимо подоконника, Камила еще раз бросила свой взгляд на бархатистые фрукты.

– Чего уставились? – сказала она им. – Думаете, я такая голодная, что поведусь на вас?

Она посмотрела по сторонам и, убедившись, что одна, протянула руку и взяла пакет. Зайдя в санитарную комнату, Камила прикрыла за собой дверь. Помыв руки и колючие персики, она надкусила один из них. Ее нос уже неделю был забит, и Камила не могла ощутить полноту вкуса. «Вот блин… – подумала она с досадой. – Подожду, когда пройдет насморк. Потом с Аннель вместе поедим». Камила посмотрела на длинный список. Ей оставалось еще убрать мужской туалет. Ноги и вовсе подкашивались, а ломота в мышцах увеличилась настолько, что ей казалось, что вся она сплошь покрыта гематомами. Голова кружилась, а в носу постоянно что-то щекотало. Такое чувство, что у нее в ноздрях поселились мелкие палочки, которые постоянно шевелятся и раздражают ее. Всякий раз, когда Камила пыталась чихнуть, ей это не удавалось, отчего глаза наполнялись слезами, а нос забивался еще сильнее. Она два раза чихнула, и на несколько минут ей полегчало. Камила похлопала себя по щекам и умыла лицо прохладной водой. Вооружившись хлорными таблетками, толстыми резиновыми перчатками, двумя ведрами, несколькими тряпками, Камила побрела в мужской туалет. Перед ней, как всегда, открылось отвратительное зрелище: экскременты, валявшиеся на кафельном полу, были растоптаны и размазаны по всем кабинкам. От этой потоптанной кучи тянулись чьи-то коричневые следы. По всей видимости, кто-то снова промахнулся в своей нужде да еще наступил и размазал все это добро по всему полу. Следы заканчивались рядом с умывальником. Тут, конечно же, добрый больной помыл свой тапок и тем самым облегчил ей работу, не разнося дерьмо по всему отделению. Двери и стены были также запачканы, а у окна были размазаны рвотные массы. Камила уже не раз такое убирала, но сейчас силы начали покидать ее. Она стояла у порога и представляла, как сейчас она начнет все это соскребать, чистить, дезинфицировать. Она заранее успокоила себя тем, что у нее забит нос и она не почувствует всей этой вони вперемешку с едким запахом хлорки. Камила, как во сне, набрала ведра с водой, надела перчатки и принялась за работу. Через двадцать минут все фекалии уже были подобраны и смыты в унитаз. Она помыла кафель, продезинфицировала его, так что он стал блестеть. Сменив тряпку и ведро, принялась мыть двери. Она была права, нос ее совершенно ничего не чувствовал, но в горло постоянно пробивался противный вкус хлорки, заставляя ее кашлять. Через двадцать минут махания перед лицом пропитанной хлоркой ветошью ее накрыл удушливый приступ кашля. Она пыталась остановиться, но кашель усиливался, вызывая у нее тошноту. Она наклонилась над унитазом, и ее вырвало. Нажав на рычаг смыва, Камила подняла голову и тут же увидела перед собой множество мелких точек. Стены перед ней растянулись как резиновые, пол стал проваливаться. Она слышала свое хриплое дыхание, ощущала, как ее тело цепенеет и погружается во что-то вязкое. Последнее, что она почувствовала, – это то, как она упала на пол и ударилась лбом обо что-то каменное.

В четыре часа утра один из пациентов нашел Камилу, лежащую рядом с унитазом, в окружении тряпок и ведер. Он позвал на помощь других пациентов и двух медсестер. Ее подняли и вынесли из туалета. Уже лежа на кушетке, Камила пришла в сознание. Света поставила ей капельницу, а другая коллега протирала лицо влажной марлей.

– Напугала все отделение, – строго, но уже более мягко сказала Света. – Если тебе так плохо, нужно было сказать.

– Она вся горит, – с сожалением сказала другая медсестричка, имя которой Камила не помнила.

– Ты дойдешь до дома сама? – спросила Света.

– Да… А как же туалет?

– Вот дает! Какой туалет? Домой иди и лечись. Я сегодня скажу сестре-хозяйке, что тебе плохо стало. Туалет помоет Антонина Георгиевна.

– Хорошо, – ответила Камила и тут же подумала о контрольной по психологии, на которую она сегодня точно не попадет.

Как она доехала до дома, как добралась до своей кровати, Камила помнила смутно. Как только она погрузила свою тяжелую голову на мягкую подушку, так сразу и поплыли перед ней странные образы, лица, голоса. Никого из тех, кто ей снился в этой горячке, она не узнавала. Голоса были громкие, звуки раздирающие, образы смазанные. Все это было странным кошмаром, которого она ранее никогда не переживала. Ей казалось, что кто-то сидел на ее груди и хотел задушить. Она пыталась крикнуть и сопротивляться, но тело словно окаменело и не поддавалось воле. Даже пальцем Камила не могла пошевельнуть, будто бы приросла к своей постели. Камила пыталась кричать, но ей казалось, что на грудь положили груду камней. Она старалась открыть глаза, но веки словно стали толстыми и тяжелыми. Ужас обуял ее. Страх, какого она еще ни разу не испытывала, пробирался ей под кожу, проникая во внутренности. Казалось, душа ее порывалась выйти из тела, а Камила всеми усилиями пыталась ее удержать. Камила хотела, чтобы кто-нибудь ее разбудил. Она понимала, что весь этот ужас не наяву, но, с другой стороны, все казалось таким реальным, что даже на миг почудилось, будто бы настоящая жизнь – это сон, а сон, который стиснул ее холодными объятиями, – это действительность. Среди тысячи звуков и голосов она стала все чаще различать один голос, который как в рупор кричал ей один и тот же вопрос: «Кто ты?» Камила даже не пыталась ответить. Ей эти слова показались незнакомыми и даже жуткими. То, что вопрос повторялся беспрерывно, наводило на нее еще больший трепет. «Я должна проснуться, – говорила она себе. – Проснись! Проснись!» – кричала она себе. «Кто ты? Кто ты?» – повторял голос. Камила сделала над собой усилие и открыла глаза. Лишь на секунду ее веки разомкнулись и снова под неведомой тяжестью опустились, но все же она успела кое-что увидеть. Перед ней предстала картина, от которой она чуть было не испустила дух: отвратительная, толстая, серая змея ползла по постели прямо к ее лицу. Ее нитевидный раздвоенный язык быстро касался воздуха и снова исчезал в сомкнутой пасти. Как же она боялась змей! Эти противные твари без конечностей наводили на Камилу леденящий ужас, от которого даже дышать становилось труднее. Слипшиеся веки больше не подчинялись, и Камила, одержимая смертельным страхом, пыталась понять, что же ей нужно делать. Змея приближается. Где она сейчас? Возможно, прямо у ее лица? Что она с ней сделает? Даже смерть ей показалась не такой страшной по сравнению с тем, что она испытывала в этот момент. Позвать на помощь? Кого позвать? Ах, что же это, в самом деле? Она же может молиться. Да, она будет молиться! Спасительная мысль снизошла на нее, и Камила начала мысленно произносить молитву псалмопевца Давида: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится… – Звуки утихли. – Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему… – Оцепенение стало отступать, а Камила продолжала: – Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею… – Камила почувствовала, как страх и боль покидают ее. – Воззовет ко Мне, и я услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его и явлю ему спасение Мое».

Тишина повисла вокруг Камилы, и она почувствовала, как веки полегчали. Она открыла глаза. В комнате никого не было. За окном светило ноябрьское солнце. Камила ощутила всем телом, как бьется ее сердце, а горячее дыхание из ее ноздрей обжигает плечо. У нее все еще высокая температура, но ей уже не страшно. Бред отступил, и Камила облегченно закрыла глаза и уснула.

Когда она проснулась, то увидела перед собой милое лицо Аннель. Ах, какое же это было облегчение, что рядом есть она. Самая родная и близкая сестренка, которой Камила всецело доверяет. Аннель – ее единственный друг и помощь во все времена. Аннель – та, на кого Камила могла положиться. Когда Марго злилась на Камилу, Андрей сразу же вставал на дыбы и, не пытаясь разобраться, мог ударить Камилу за то, что она посмела огрызнуться на маму. Но Аннель никогда так с ней не поступала. Даже когда Камила была не права, Аннель просто сидела рядом с сестрой, не осуждая и не отвергая ее. Когда Камила выбрала свою веру, когда решила стать христианкой, тогда вся семья посчитала ее зомбированной сектанткой, только Аннель пошла вместе с ней в церковь, чтобы убедиться, что ее сестра не попала в секту. Только эта милая хрупкая родная душа осталась с ней, разделив ее веру даже вопреки родительским запретам. Аннель была той, кто с самого детства был рядом. Аннель разделила с ней свои тайны и хранила верно все секреты. После любой детской ссоры Аннель подходила первой мириться и никогда не отвергала извинений Камилы. Она стала тем человеком, кто смешил ее во времена печалей, сменял ей повязки во времена болезней, молился за ее хорошую учебу. Аннель желала ей счастья в той же мере, что и себе. Глядя на нее, Камила с теплотой подумала о том, как же ей все-таки повезло иметь родную душу на этой земле.

– Тебе нужно поесть куриный бульон, – сказал Аннель, склонившись над постелью Камилы. – Я уже почти сварила. У нас как раз была одна куриная ножка.

Камила покачала головой в знак благодарности. Боль отступала, и она почувствовала, как температура начинает спадать.

– А который час? – спросила Камила и тут же испугалась своего осипшего голоса.

– Уже половина шестого вечера. Я пришла час назад.

Аннель положила полотенце рядом с маленьким тазом у изголовья сестры и вышла за дверь. Через минуту она снова появилась, осторожно удержавая тарелку.

– Вставай. Пока суп не остыл, нужно поесть.

Камила приподнялась на кровати и даже удивилась, насколько болезненно далось ей такое простое движение. Камила заглянула в тарелку и увидела, как на поверхности бульона плавают желтые колечки жира, а на дне виднелись кусочки куриного мяса. Ей показалось это таким вкусным, но, к своему удивлению, она не смогла съесть даже половину. Желудок ее будто бы стал величиной с наперсток, и Камила ощутила сытость уже после двух ложек.

– Спасибо, – сказала Камила и снова легла.

– Тебе тут Миша звонил. Я сказала, что ты болеешь. Он расстроился.

Камила почувствовала, как силы возвращаются к ней.

– Больше ничего не сказал? – заинтересованно спросила она.

– Он спросил, нужно ли тебе что-то особенное. Он бы выслал тогда. Может быть, тебе нужны лекарства или витамины?

– Нет, ничего не нужно. У меня там в сумке персики лежат. Можешь поесть.

– Ого! Откуда? – Аннель тут же бросилась рыться в сумке сестры.

– Один пациент угостил.

– Ой, такие большие! – воскликнула Аннель. – Хорошие у тебя пациенты.

– Это уж точно.

Аннель помыла персики и, усевшись рядом, принялась их поедать.

– Такие сладкие, прямо как у нас на родине, – радостно сказала Аннель. – А ты не будешь?

– У меня нос забит, я ничего не чувствую.

– Тогда я все съем, – Аннель засмеялась. – Шучу… Оставлю тебе один персик. Так и быть.

– Вот засранка.

– Сама такая, – передразнила Аннель. – Меньше будешь болеть.

После того как было покончено с двумя персиками, Аннель постелила сестре чистое белье и заварила чай с лимоном. Камила даже не заметила, как пролетела целая ночь. Наутро Камила чувствовала себя совершенно здоровой. Даже нос у нее уже не был заложен и она впервые за последнюю неделю ощутила запахи вокруг себя. Первым делом она почувствовала, как приятно пахнет стиральным порошком ее подушка и одеяло. Она мгновенно вспомнила про свои любимые фрукты. Камила потянулась к ночному столику и увидела, что Аннель оставила ей два румяных персика. Она с жадностью вонзила зубы в шершавую кожицу. О, какая же это радость – есть и чувствовать вкус! Эти дни вся еда казалась ей однообразной и безвкусной, как сухая трава. Загорелся маленький экран смартфона напротив. Это Аннель проснулась и посмотрела на часы.

– Время – половина пятого, чего ты там чавкаешь? – сонным голосом пробурчала Аннель.

– Я персик ем. Что-то я такая голодная.

– На утреннюю молитву пойдешь?

– Угу.

– Тогда я сейчас встану.

Через полчаса они уже шли по сырому тротуару улицы Хорошева. Лужи начали подмерзать, и воздух был пропитан моросящей влагой.

– Вчера я пропустила контрольную. Сегодня пойду на отработку. Помолишься за меня? – сказала Камила, когда они приближались к церкви.

– Хорошо, – полусонным голосом ответила Аннель.

После молитвы Камила чувствовала себя совершенно здоровой. Они позавтракали и разошлись каждый по своим делам.

Камила вышла из дома чуть раньше положенного времени. Когда она вышла из десятого троллейбуса, то увидела на остановке своих одногруппников. Шура, Дима и Лева дымили сигаретами как паровозы. Камила тихо подошла к ним и встала позади Левы, который пустым взглядом смотрел на дорогу. Он обычно всегда хранил безмолвие в то время, как двое его товарищей постоянно о чем-то спорили или что-то горячо обсуждали. Когда же Леве надоедал этот спор, он просто кидал в него свою глупейшую фразу, причем делал это с самым серьезным выражением лица. После этого на него обычно смотрели как на идиота, но спор тут же прекращался. Так было и в это утро. Камила встала незаметно рядом с ребятами и прислушалась к их беседе.

– Я попробовал эти сигареты, о которых ты мне говорил, – деловито сказал Шура. – Фу, они такие отвратительные. Вообще невкусные.

– А по мне, вкусные, – возразил Дима. – Это вот твои невкусные.

– Не знаю, мне вкусно. Тогда не стреляй у меня, раз невкусные.

– Мне еще те серые понравились. Вот они реально вкусные.

– А меня от них, наоборот, тошнит.

– Ой, заткнись. Все тебе не то да не это.

– Сам заткнись. Я что, виноват, что твои сигареты вонючие и невкусные?

– Да вкусные они!

– Невкусные.

– Вы что, дебилы, их жрете? – раздался недоуменный голос Левы.

Дима и Шура бросили на него свои косые взгляды.

– Заткнись, Лев, – невозмутимо сказал Дима.

– Да, заткнись, – поддержал Шура.

– А вот и заткнусь, – хладнокровно ответил Лева.

– Вот и заткнись.

– Вот и заткнусь.

– Ну, вот и поговорили, – сказал Дима. – А теперь повалили на лекцию.

– О, напугала! – воскликнул Шура, увидев Камилу. – Что стоишь тут, как кролик?

– А почему вчера тебя не было на занятиях? – тут же подхватил Дима.

– У нас, между прочим, контрольная была. Ты помнишь, надеюсь? – строго сказал Шура.

– Да, ты пропустила. Это не есть хорошо, – парировал Дима.

– Это тебе вместо «Привет», – с упреком сказал Лева, глядя на ребят.

– А, привет, кстати, – сказал Шура, пожимая ей руку.

– Хоть бы перчатку снял, – придирчиво сказал Дима и протянул Камиле свою большую жилистую ладонь. – Привет, Камила. Вчера без тебя было как-то скучно.

– Да уж… Никто нам не докучал дебильными вопросами, – добавил Лева.

– Ну, и это тоже, – засмеялся Шура. – Даже прям реально было грустно.

– А ты что такая бледная? Заболела, что ли? – спросил Дима.

Камила пожала плечами.

– Немного, но уже легче… О! Я тут вас послушала и хотела спросить: а когда вы курите, часть дыма попадает в желудок? А вообще, каково это – сильно хотеть курить? Это похоже на голод или жажду? Почему так сложно курильщикам бросить курить?

Парни переглянулись.

– Ты это чувствуешь? – с серьезным лицом спросил Дима, глядя на Шуру.

– Да… Кажется, началось.

– А ты, Лев?

– Угу.

– Какое же утро без чашечки кофе?! – громко, с выражением воскликнул Дима, театрально разводя руками.

– Утро как утро, – буркнул Лева.

– А какое же утро без долбаных вопросов Камилы? – хитро спросил Дима, подняв указательный палец.

– Не-е… Так не пойдет! – выразительно растянул Шура.

– Это вообще не утро… – добавил Лева.

– Согласен.

Дима по-братски положил на плечи Камилы свою огромную руку и потрепал ее по голове. Она зашагала рядом с этими рослыми студентами, как ребенок, смеясь над их шутками.

– Так вы не ответили, – настаивала на своем Камила. – Что будет, если проглотить…

– Да твою ж… – засмеялся во весь голос Дима. – Шур, да ответь уже ребенку.

– Лев, твоя вообще-то очередь…

– Вот уроды, – ответил Лева. – Короче, если проглотить дым, то…

Они вошли в корпус, и их голоса смешались с гудением толпы.

***

Студенческая жизнь – она такая: светлая, беззаботная, беспечная. Но если студенчество проходит в стенах медицинского университета, то оно вдвойне веселей. Возможно, потому что они лишены трепета, романтики, ложного стыда, или вообще стыда. Конечно, ребята натягивают своеобразные маски, но они, как правило, слетают в течение первого семестра. А вот первокурсники медуниверситета – это вообще особый народ, будто бы даже другая нация. Они так усердны, серьезны. К любому делу подходят со всей ответственностью. На занятиях сидят смирно, выполняя все лабораторные, посещая все лекции. Ну или большинство из них. Нередко в каждом присутствует доля высокомерия и тщеславия. Эйфория еще витает над ними, и они безумно горды собой. Ведь они получают такую благородную профессию! Некоторые первокурсники имеют друзей на старших курсах, которые делятся опытом, лекциями и сплетнями о разных преподавателях. Тогда такие первокурсники стараются вести себя очень важно, ведь кто владеет информацией – владеет миром. Вообще на первом курсе студенты считают себя очень взрослыми. Они презрительно смотрят на тех, кто начинает баловаться или громко смеяться. И конечно, же в свои неполные девятнадцать лет безумно устали от жизни. Потому ходят вразвалочку, говорят с утомленной хрипотой в голосе. Кидаются заумными фразами, типа: «Встань, пожалуйста, медиальнее к окну, не то во мне весь белок денатурируется.» вместо обычного: «заслони мне солнце, а то я уже перегрелся.» Этот этап проходит, как правило, быстро.

На втором курсе студенты все еще горды и тщеславны, хотя уже без той эйфории. У них есть какой-то опыт, и они уже могут позволить себе некую вольность: не пойти на лекцию, провести преподавателя, пропустить семинар. Также продолжается знакомство с профессорами и доцентами, которых они поначалу побаиваются, и совершенно не зря. Многие преподаватели очень строги и просто помешаны на дисциплине. Нередко на вводном занятии доцент предупреждает, что причиной пропуска может быть только внезапная смерть или… внезапная смерть. Остальные причины считаются неуважительными и будут отрабатываться в полной мере. И пусть никто даже не пытается разжалобить лектора похоронами бабушки, собственными недугами, семейными проблемами и так далее. Пусть, дескать, сами решают свои дурацкие бытовые дела. Все равно все темы должны быть отработаны.

Есть некоторые важные преподаватели, которые требуют к своему предмету особого отношения, и таковых немало. Паказательным примером была кафедра физической культуры. О, это совершенно отдельная тема. Преподаватели там в основном очень стройные, подтянутые. Мужская половина особенно статная. Весь преподавательский состав отличается от других тем, что они по своей специальности не являются медиками и закончили совершенно другой университет. Особенно хотелось бы в этой всей истории выделить одного высокого брюнета с красивыми глазами, обоятельной улыбкой и приятными ямочками на щеках. Его зовут Максим Валерьевич. Высокий и статный физрук лет тридцати двух на вид. Хорошо сложен, опрятен. Голос его звучал на площадках особо грозно, как-то по-генеральски, не без доли цинизма. Кричал он не так редко, но своего добивался всеми способами. На занятиях должны бегать все без исключения. Студент переходящий на шаг относился в ряды забастовщиков, а таковых физрук Валерьевич терпеть не мог. Но нужно отметить, что при всей своей строгости Максим Валерьевич был все же душкой. Так его, по крайней мере, называли девчата за спиной. Он действительно мог быть добрым, хотя это случалось крайне редко. Он наказывал справедливо и за дело, но никогда не использовал свое положение, унижая студентов или нарочно мучая их отработками. Но если занятия были пропущены, то зачет он не поставит ни под каким предлогом. Все нужно добросовестно отработать. Отработки проходили по вечерам и только с разрешения деканата. Длились они около двух часов. Всех отрабатывающих считали, как в армии, перед началом и после окончания тренировки, а потом вносили в журнал имена и фамилии. Отработки проходили в основном на улице, иногда в пойме реки Царица, иногда на набережной. Вот такая армейская дисциплина царила на этой кафедре.

На первом курсе у Камилы не было проблем с этим предметом. А вот на втором курсе по расписанию физкультура стояла во вторник с утра. Неудобство заключалось в том, что Камила теперь работала по ночам и утром, как бы она ни старалась, медсестры не отпускали ее на занятия раньше половины восьмого. Несколько раз она пыталась проникнуть на занятия, но Максим Валерьевич смотрел на нее, а потом на часы и говорил, что опаздывать можно только на пять минут. Камиле же это никак не удавалось. Она прибегала вся взмыленная, переодевалась в туалете, поднималась в спортзал, а там ее благополучно выставляли за порог. Никому на самом деле не интересны чужие проблемы, поэтому ее никто не собирался слушать и уж тем более входить в ее положение. Камила смирилась с этим, и перестала посещать занятия, а вместо этого она ходила на отработки вечером, утешая себя тем, что для нее это бесплатный фитнес-центр.

К концу семестра Камила заболела так сильно, что едва находила в себе силы посещать на занятия. Полноценного лечения она не получала, продолжая работать по ночам. Ситуацию снова усугубила ее обувь. И почему на ней обувь рвется уже на втором месяце использования? Снова мокрые носки, ледяные стопы, температура по ночам, воспаленное горло, забитый нос, головные боли, ломота в мышцах. Какая уж тут может быть физкультура? Ее болезнь затянулась на долгие три месяца. Порой ее просили удалиться с лекции, потому что ее накрывал такой кашель, что она не могла остановиться. Камила выходила в коридор, задыхаясь от кашля, и там долго старалась успокоить свой приступ. Но стоило ей зевнуть или не так сглотнуть слюну, как тут же происходило раздражение в горле и она снова кашяла как дракон. Стоит ли описывать причину, по которой Камила не ходила на отработку по физкультуре?

На этой почве перед началом сессии у нее разгорелся целый скандал с Максимом Валерьевичем. Камила снова не сдержалась и накричала на него, назвав его бездушным и злым. Он же в свою очередь, насчитав семь неотработанных пропусков, решил не принимать справки от врачей. Камила приходила к нему в течение недели перед сессией и просила поставить зачет, предоставив докозательство болезни от терапевта.

– Вашей справкой я закрою лишь три пропуска, а остальные вам нужно будет отработать, – строго сказал он.

– Но ведь отработки закончились. Через неделю начнется сессия, и я на нее не выйду без вашего зачета, – оправдывалась Камила.

– А мне какое дело? – выходил он из себя.

– Ну конечно, вам нет до этого дела, но это по вашей вине у меня столько пропусков! Вы не пускали меня на занятия, а я всего на пять минут опаздывала!

– Я вам еще раз говорю: опаздывать запрещено! – чуть ли не по слогам пояснил он.

– Но меня с работы не отпускают раньше.

– А мне какое дело до вашей работы?

Камила уже даже не старалась держать себя в руках. Голова раскалывалась, снова ее бил озноб. Высокая температура подступала, и ей было уже все равно, что перед ней преподаватель. Она начала с ним ругаться так, словно перед ней простой студент, как и она.

– А мне тоже ваши правила, знаете, кажутся тупыми! – огрызалась она.

– Пан! – гневно вскричал он, называя ее по фамилии. – Убирайтесь восвояси! Совсем уже обнаглела!

– Куда я пойду?! У меня через неделю сессия, отработки закончились. У меня есть справка от врача. Без зачета куда я пойду? Только из-за вашего предмета меня не выпустят на сессию? Нет уж, не дождетесь!

– Вы что мне выносите мозг?! Я сказал, что ничего вам не поставлю! Это не мои правила! Ваша справка покрывает три пропуска, остальное извольте отработать!

Максим Валерьевич был непреклонен. Камила в первый раз увидела, как он на самом деле вышел из себя. Она тут же пожалела, что вывела его. Теперь он точно не поставит ей зачет. И почему у нее язык такой неуправляемый? Камила вышла из его кабинета. Что же теперь делать? Она понимала, что сама себе усложнила жизнь. Удивительный у нее был характер. Сначала накричит, поогрызается вдоволь и уже через минуту начинает раскаиваться. Ей становится стыдно за себя, за свой вспыльчивый характер. А бороться с ним было не так легко. Обычно сразу же после того, как она наговорит лишнего, она тут же готова искренно попросить прощения, но не делала этого, потому что кто захочет слушать ее извинения после такой дерзости? А если и послушает, то никто и не поверит в их искренность. Так случилось и в этот раз. Она всласть надерзила Максиму Валерьевичу, вывела его из себя и тут же пожалела о том, что наговорила. Но было уже поздно, что сказано, то сказано.

Камила в недоумении спустилась в подвал, рассеяно поглядев по сторонам. Там напротив тренажерного зала располагался кабинет доцента. «Неумоин В. В.» – прочитала она на табличке, прибитой к двери. Кто этот доцент? Может, его попросить о помощи? А вдруг он такой уж упрямый, как и Максим Валерьевич? Нет, нужно успокоиться. Конечно, теперь легко держать себя в руках: все, что можно было, она уже выпалила молодому физруку. Бедный Максим Валерьевич, он теперь так зол. А ведь он не из тех угрюмых преподавателей, которые ходят как сычи надутые. Она на него накричала, назвала его даже как-то грубо. Вывела его из себя, или вынесла ему мозги (так, по крайней мере, он ей сказал). Нужно будет обязательно перед ним извиниться. Не сегодня, конечно. Сегодня он ее видеть уже не хочет. Но она обязательно попросит прощения.

Пока она так размышляла, время незаметно пролетело. Камила посмотрела на часы. Уже прошел ровно час, как она сидит у двери доцента. И внезапно, как будто по ее зову, появился сам Неумоин В. В. Раньше она видела доцентов, но этот был какой-то совершенно особенный. На вид ему было не больше пятидесяти пяти лет. Невысокий рост, покатистые плечи, круглый выпячивающийся животик, и его главное достояние – выражение лица, напоминавшее доброго домового. Опущеные уголки глаз придавали ему младенческую наивность. На губах играла загадочная улыбка, в зрачках горел шаловливый огонек. Не доцент, а Дед Мороз какой-то. По крайней мере, так показалось Камиле, когда она его в первый раз увидела.

– Чего сидишь тут под дверью? – задорно спросил он, увидев ее. – Ко мне?

Камила растерянно покачала головой.

– Ну заходи.

Камила нерешительно зашла к нему. И куда делась вся смелость и строптивость, которые только час назад брызгали из нее фонтаном?

– Что хотела? – спросил доцент.

– У меня… – нерешительно начала Камила. – У меня сессия через неделю.

– И что? – улыбнулся он.

– Я пропустила занятия по болезни. Но это не просто отговорки. Я и правда болею, а Максим Валерьевич не хочет ставить мне зачет. Отработать я уже не смогу, потому что отработки закончились. Может быть, можно их отработать в другом семестре?

– А ты вот мне скажи: что означает имя Камила?

Вопрос был совершенно неожиданный. Камила подняла на него свои ошеломленные глаза. Он сидел напротив и улыбался своей загадочной улыбкой. Можно было подумать, что он поиздеваться решил.

– Насколько я помню, имя Камила с одной «л» означает «совершенная».

– Правильно. А почему твое имя пишется с одной «л»?

Камила пожала плечами.

– Потому что я родилась в мусульманской стране, где это имя пишется именно так.

Он засмеялся. Камила улыбнулась в ответ.

– Сейчас напишу тебе кое-что, отдашь Максиму Валерьевичу, – сказал доцент. – У тебя сдан устный опрос? Нет? Как все сдашь, так придешь ко мне, я тебе зачет поставлю.

– Спасибо, – тихо ответила она и поклонилась.

Он кивнул ей и снова улыбнулся.

Камила выбежала, а точнее, даже вылетела из его кабинета и поднялась на первый этаж. Там в узком коридоре еще стояли студенты, правда. Среди них Камила увидела Леву. Он, как всегда, стоял, прислонившись к стене, скрестив ноги, погрузившись в свои важные раздумья. Рядом стояли девушки с конспектами и заучивали ответы на вопросы.

– А что там спрашивают? – спросила она, подойдя к Леве.

– Что там могут спросить? – равнодушно и даже устало ответил Лева. – Одни и те же вопросы. Покажешь ему лекцию, он тебя спросит, кто был основателем физической культуры в России. Ты ответишь, что его звали Петр Францевич Олень. Он еще спросит о видах растяжек и все. Не парься, короче.

Камила покорно достала конспект из сумки, открыла лекцию и начала читать.

– Да не парься! – повторил Лева и закрыл ее тетрадь.

– Дай повторю, – возразила Камила.

– Что повторять? Оленя этого не знаешь, что ли?

Камила сдалась. Она все равно была не в состоянии читать. Голова ее пульсировала, а глаза начинали слезиться то ли от давления, то ли от насморка. Она прислонилась к стене, как Лева, и начала прислушиваться к разговорам студенток. Они обсуждали вопросы, задавая их друг другу. Камиле очень хотелось положить себя горизонтально. Мышцы ломились так сильно, что ей казалось, будто это скрипят ее несмазанные суставы и кости. Она едва дождалась, когда дойдет ее очередь.

– Иди ты первая, я потом… – галантно предложил Лева.

Камила зашла в кабинет. Прямо напротив двери у окна располагался стол, а за ним сидел Максим Валерьевич. Вдоль стен кабинета также стояли столы, и за ними сидели другие преподаватели, но она их совсем не замечала. Завидев ее, Максим Валерьевич чуть было не пришел в бешенство, но Камила вовремя всучила ему записку от доцента. Он быстро прочел ее, нахмурился и опустил глаза в журнал. «Мне конец, – подумала Камила. – Вот бы он не смотрел на меня. Со стыда можно провалиться».

– Садитесь, Пан, – угрюмо сказал он.

Камила села. Начался опрос. Как и говорил Лева, речь шла о видах растяжки. Она предоставила ему свою лекцию и без единой запинки ответила на все его вопросы.

– А теперь последний вопрос: кто был основателем физкультуры в России?

– Петр Францевич… – Камила замолкла.

– А фамилия?

«А какая у него фамилия? – растерянно начала перебирать она в голове. – Олень? Нет, такого не может быть… Что же я фамилию не посмотрела? Может, все же Олень? А что, у русских всякие фамилии бывают. Ух, этот Лева у меня получит, пусть только попадется мне на глаза. Ты, Камила, дура полная, стояла в коридоре двадцать минут и не могла фамилию запомнить?!»

Пока она себя бранила в душе, Максим Валерьевич угрюмо смотрел на нее, ожидая ответ.

– Ну? – сердито и даже с наездом выпалил он.

– Сейчас… Я помню… – заикаясь, сказала она. – Петр Францевич… – Камила умолкла, посмотрела на него исподлобья и чуть слышно сказала: – Петр Францевич Олень.

Складки на лбу физрука тут же разгладились, брови опустились, лицо на несколько секунд вытянулось.

– Камила Лазарьевна, вы решили меня окончательно свести с ума?! – вскрикнул он.

Камила в панике замотала головой. И внезапно на его бледном лице растянулась улыбка и появились эти милые добрые морщины у уголков его губ. Камила облегченно выдохнула. Он улыбнулся, значит, не выгонит.

– Может, для вас он, конечно, и олень, но фамилия у него все же Лесгафт! – сказал он, уже едва сдерживая смех. – Вы уж это запомните!

– Лесгафт, – повторила Камила. – Я запомню.

– Идите уже к своему доценту, – засмеялся он. – Да, кстати! – окликнул он ее, когда она уже подходила к порогу. – Гнев – это один из смертных грехов. Вы уж постарайтесь себя сдерживать.

– Я постараюсь, – почтительно ответила она.

– Позовите следующего.

Камила вышла за порог и тут же бросила сердитый взгляд на Леву.

– Олень, значит? – прошипела она, приближаясь к нему.

Лева, завидев ее гневный взгляд, выпрямился и стал оглядываться по сторонам, как бы ища помощи.

– Эй-эй, ты чего? – забормотал он.

– Какой еще Францевич Олень?! – завопила она. – Ты сейчас получишь!

Она занесла над ним тетрадь и что есть силы начала лупить его то по спине, то по плечам. Лева, закрывая руками голову, заржал как конь:

– Ты что, реально так подумала? Ну ты даешь! Я таких чудачек еще не встречал!

– Эй, совершенная! – окликнул ее чей-то голос.

Камила обернулась. Перед ней стоял доцент.

– Как прошло? На все вопросы ответила? – спросил он.

– Да.

– Ага, ответила… – саркастично вмешался Лева. – Особенно про Оленя скажи.

– Заткнись, – прошипела она.

– Давай зачетку, – сказал доцент, доставая ручку.

Камила с трепетом подала ему зачетку. Еще немного – и она бы не вышла на сессию. Она облегченно вздохнула, поблагодарила своего спасителя и побрела к выходу. Ей оставалось получить зачет по психологии, и на этом все. Но там всего один пропуск. Но какое же ее ждало разочарование, Камила даже не подозревала об этом. Она ходила на отработку целых четыре дня всего из-за одного пропуска. Первый день она ждала у двери профессора три часа, а потом ей сообщили, что сегодня он не принимает студентов, пусть приходит завтра. Следующие два дня она так же прождала четыре часа под дверью. И всякий раз профессор выходила к ней в коридор и, поправляя очки на носу, оповещала, что у нее сегодня уже нет времени и пусть она придет завтра. На четвертый день Камила просидела под дверью пять часов и под конец стала плакать от досады и обиды. Столько времени ушло просто так. На улице уже давно стемнело, и она уже четвертый день ходит без обеда, ужинает поздно ночью, а потом не может уснуть. Торчит тут под дверью, как укроп в огороде. Едва она так подумала, как профессор вышла и попросила ее зайти. Когда Камила зашла, то слезы еще продолжали катиться по ее щекам. Преподавательница подала ей чашку с горячим чаем и салфетки. Камила удивилась такой заботе.

– Ты, наверное, еще не поняла, где учишься, – мягко сказала женщина, глядя на раскрасневшуюся студентку. – Ты ведь врачом хочешь быть. Твоя лояльность к себе или лень приведет к тому, что ты станешь не врачом, а убийцей. Ты думаешь, что это мелочи – один раз пропустить занятие. Нет, это то, из чего сложится твое отношение к работе. Думаешь, мне хотелось тебя так мучить? Нет, я просто хочу, чтобы ты поняла, насколько это ответственно – быть врачом. Ты не имеешь права быть халатной уже сейчас. Многие студенты думают, что на втором курсе можно валять дурака, а вот когда они поступят в интернатуру, так они уж точно возьмутся за голову. Кто так думает, тот всегда будет валять дурака. Это уж я по опыту знаю. Поверь мне. Ты на занятиях показываешь хорошие результаты, а на контрольную как смела не явиться? Даже не говори, что ты болела. Я сама вижу, что ты и сейчас температуришь. Но ты же не маленькая и знаешь, что нужно делать, чтобы сохранить себя здоровой. Даже то, как ты относишься к своему здоровью, уже показывает, насколько ты безответственна и недальновидна. По твоим глазам вижу, что ты добрая девочка, но, чтобы быть врачом, этого мало. Либо берись за ум, либо уходи из университета. А то потом, к старости, когда у тебя на совести будет кладбище из твоих же пациентов, будет уже поздно что-то менять.