Читать книгу Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова - Страница 25

Катерина Аркадьевна начала новую жизнь. Дом в Сосновке стал ей милее городской квартиры. Они с Коляшей только вдвоём. Рай. А наука, институты, аспиранты – отправляйтесь в ад! И любимая донечка пусть взрослеет.

Аристократка Дятловская тоже канула в лету, её место заняла простая женщина с деревенским румянцем и заразительным смехом. Из шкафа карамельной спальни никто больше не доставал кофточки из кружев и перламутровых тканей, туфли на каблуках и лайковые перчатки. Теперь Катерина Аркадьевна предпочитала им джинсы, кроссовки и садовые рукавицы. Но волосы по-прежнему заплетала в косу, толстую, медовую. Коса – в ней женская сила Кати, которая околдовала Колю.

В Сосновке Катерина Аркадьевна покоряла своим обаянием новых друзей. Дачники и местные жители с радостью заводили с ней знакомство и приглашали то на чай, то на шашлык, и сами в гости забегали. И каждого она одаривала добрым взглядом и добрым словом.

Ко дню рождения Николая Николаевича супруги обжились на даче. Любимец Валерочка помог. Даже телефон городской провёл и ей, и соседке Ирине, тёте Ире, матери Оксаны. Катерине Аркадьевне казалось, что нет такой задачи, которую бы Валерочка не решил, и нет такого человека, которого он бы не заставил плясать под свою дудку. Даже её супруг в обществе Валерочки размякал, как воск.

После отъезда в Сосновку Дятловские ни разу не приехали в столицу. Любимая донечка привыкала к домашней работе. Жизнь казалась ей невыносимой. Без мощностей, задаваемых тестем, слабел и её супруг, Слава Кисель. Больше он не грыз камни науки, а спотыкался о них.

С наступлением сентября в профессорской квартире поселились настоящие семейные ссоры. Слава поднимал гастрономические восстания. Аппетит его рос вместе с напряжённостью на работе, а кулинарное мастерство супруги оставалось на нуле.

Чаша женского смирения переполнилась в день рождения отца. Лера получила внеурочный выходной на двоих и мечтала первой поздравить папу, на рассвете, когда он, выпив чашку парного молока от ласковой коровы тёти Иры, отправится на прогулку.

Целый день они с папой проведут вместе, как и прежде, как до великого переселения в Сосновку, и будут счастливы до самого приезда столичных гостей. А конец недели будет жарким – дача переполнится желающими оказать уважение отставному профессору и сытно закусить на природе.

Задорожные прилетят сегодня к ужину прямо с работы, с жатвы на ниве туристов. Алла загрузит багажник подарками, достанется всем, даже тёте Ире и Оксане. Но Лера опередит всех. Отец – самый близкий человек, самый родной. Сегодня она обнимет его первая. Только дочь и отец, глаза в глаза. Папа.

Идея вставать ни свет ни заря, чтобы первыми поздравить тестя, Киселю была омерзительна до дрожи. Главное, толку никакого: праздничный стол тёща накроет только к ужину, к приезду Задорожных. А до этого что, опять бутерброды трескать? А нужные гости вообще в субботу пожалуют, и то ни одного высокого – ни академика, ни директора. Поэтому Слава запустил в докучливую жену подушкой и отвернулся лицом к карамельному шкафу, приоткрытому в секции мужских костюмов.

Мамина подушка утёрла Лере слёзы, и она тут же увидела чужого человека, спящего на родительской кровати, и спросила себя: кто привёл чужака в родной дом? Неужели она сама? Быстрее в Сосновку, к маме и папе, обняться и спрятаться от жизни в безусловной родительской любви.

У подъезда Лера с грустью посмотрела на папину «Ладу» и потянулась к остановке метро. На одной руке хнычущий Алька, а в другой – раздутая сумка. А рассвет уже теряет краски, его румяна тают в раскаляющемся золоте августовского солнца.

В Сосновке уже начался день. Профессор, совершив утренний променад по собственному саду, пил чай с молоком и поглядывал то на жену, колдующую у плиты, то в окно, через которое видна вся дорога от деревни до автобусной остановки. Катя только что испекла мясной пирог и уложила его на овальное блюдо, старинное, ручной работы. Над своей старорежимной посудой она тряслась, как над младенцем. Подумать только, в этом блюде сто лет назад её прабабушка подавала точно такой пирог, мясной, с запечёнными листиками по краям. Профессор улыбнулся – значит, ждём особенно дорогих гостей. К тому же на столе в гостиной постелена белая скатерть, на которой живыми нитками вышиты розы и бутоны роз. Эту скатерть Катя получила в наследство и только два раз сервировала на ней стол, в десяти- и двадцатилетний юбилеи свадьбы.

«Коляша, – просит она, протирая цветочник из хрусталя, – возьми садовые ножницы на веранде и там, за баней, срежь пять роз, чайных. Стебель – сантиметров тридцать». Коляша посмотрел на часы – обе стрелки замерли на девятке. К чему такая спешка? На столе уже скатерть, бокалы, теперь цветы… Ведь планировался праздничный ужин. Вопрос не успел слететь с его губ, как прозвучал ответ: «Коляня, поспеши, гости на пороге. Да, и надень рукавицы, шипы на моих розах острее копья». Коляня оглядел жену: поверх платья небесного цвета широкий передник изо льна, совершенно голые руки, а на запястье браслеты из жемчуга. «Слёзы китайского дракона, – подумал профессор, вспоминая название жемчуга, сияющего, как луна в полнолуние – Кто же подарил это?» Катя уколола взглядом застывшего в дверях мужа, он вздрогнул и потянулся на веранду, задавая себе один и тот же вопрос: «Кто?»

Летний ветерок бился о мохнатую стену леса, желая заглянуть внутрь и потрепать старые еловые лапы, но сил не хватает и приходится змейкой пробираться у подножий стволов и оседать на черничных кустах.

Лерины туфли утонули в сухой мягкости песка, когда пузатый автобус, пальнув дымом из трубы, пополз дальше, вверх по бетонке. Лера сбросила сумку и тут же нахлобучила Альке панаму, тот захныкал. Малыш решил, похоже, извести маму, которая целое утро сонного ребёнка пытала манкой с противными комочками в каждой ложке и после таких страданий не понеслась с ним в магазин игрушек, а затянула в автобус с липкими сидениями.

Лера улыбнулась, чмокнула свою радость в панаме и взяла его за руку, чтобы пешком продолжить путь к бабушке и дедушке. Но не тут-то было. Алька заревел что есть мочи и шагу не ступил. Руку вырвал и спрятал за спиной. Три года – серьёзный возраст.

– Алик, ты уже большой. Нельзя, – с чувством сказала мама.

Малыш в ответ усилил монотонную составляющую голосового протеста.

– Сынок, мама устала. Сынок… – Лера сама готова была уже разреветься. Песок исколол пальцы на ногах, ремень от сумки впился в плечо, а малыш раскашлялся, плакал и кашлял, а слезинки маленькими ручейками бежали по щёчкам.

– Сынок, ну ладно, идём.

Лера промокнула ручейки и взвалила сокровище в панаме на плечо. Малыш хмыкнул и как ни в чём не бывало обнял маму за шею. Теперь дорога стала раза в два длиннее, а песок затекал в туфли на каждом шаге. Может, кто-нибудь выглянет в окно и выйдет встречать? С онемевших плеч так хочется сбросить сумку.

Дорогу из песка Лера одолела с провалом во времени, очнувшись в тени веранды дачного дома Дятловских, когда Алька колотил в двери с криком: «Сдавайся, тлус!» Сумка валялась на боку возле калитки.

– Господи, что за юбка на тебе? – прозвучал мамин голос над головой.

Алька прыгнул на руки к бабушке и прижался к её щеке:

– Бабуля, пить хочу.

– Пойдём, мой сладкий, я тебе компотик сварила, лапусичек мой, – пропела молодая бабушка, обнимая сладкого и покидая веранду. На пороге она задержалась и, окинув взглядом дочь, процедила:

– Я же просила – оденься как человек.

Лера опустила голову. Вечно она придирается. Ну как, как может одеться человек для поездки в деревню, да ещё и в полудохлом автобусе с пекучими сковородками вместо сидений? Лера сбросила на веранду туфли, полные песка, и наконец зашла в дом босыми ногами. Над головой громыхнуло:

– Донечка!

– Папа, папуля, с днём рождения тебя, – пролепетала Лера и прижалась к богатырской груди главного мужчины её жизни.

– Пойдём, милая, – сказал отец, увлёкая в гостиную свою дочь, босую, пыльную, в клёш-юбке до пят и стройотрядовской ветровке, на воротнике и груди которой красной эмалью и кипящим золотом горели советские значки.

Благоухание роз разливалось по всей гостиной. Королевские цветы были повсюду: над камином – плоская корзина с розочками, на столе в прозрачной вазе – мамины чайные, на скатерти – вышитые будто из живых ниток. Лера с наслаждением вдохнула аромат и задержала дыхание.

– Вот, Валерий Леонидович, представляю, ваша тёзка, моя дочь – Валерия Николаевна Дятловская, – сказал отец, обращаясь к незнакомцу, выходящему из-за стола. Незнакомец молча улыбнулся глазами. У Леры от его взгляда похолодела спина, и она, как в детстве, прижалась к папе. Отец поцеловал макушку дони и продолжал:

– Она работает в моём институте, молодой специалист, математик с красным дипломом, освоила персональный компьютер. Я так горжусь, очень. – Из глаз отца едва не покатились слёзы.

– О! – сказал незнакомец, продолжая улыбаться глазами и приближаясь. Лера затрепетала, чувствуя, как рождается гейзер в глубине её тела и пробивает толщу понятных ей правил и устоев. Гейзер разбрасывает камни приличий и рвётся к источнику невероятной мужской силы, чтобы слиться с ним в одно море.

Источник невероятной мужской силы, которого звали Валерий, ввернул подходящие случаю слова, отчего профессор с удовольствием пожал ему руку и просиял. Лера не поняла ни слова, но для приличия выдавила улыбку и ещё сильнее прижалась к отцу, чувствуя, как под шатром её нелепой юбки подгибаются колени. Сердце жгло, впервые в жизни.

А гость пробовал на вкус слабость молоденькой, похожей на ребёнка женщины, разглядывая её босые ступни, высокие в подъёме, растрёпанные волосы такого же платинового цвета, как у отца, грудь, упакованную в брезент студенческой куртки.

– Представляете, он уснул. У меня на руках, едва успела раздеть. – На сцене вновь появилась Катерина Аркадьевна, спокойная, шикарная в новом платье, словно сотканном из воздуха. Лера встретилась взглядом с мамой и тут же сбежала – вверх по лестнице, в спальню родителей, а к её спине, как новый значок, прилипло мамино отвращение к стройотрядовской куртке. Отвращение, которое Катерина Аркадьевна никогда не скрывала. Гость Валерий тоже взглядом проводил Леру, скорее девчонку, чем женщину, и улыбнулся её родителям. Галантный офицер прошлого века.