Читать книгу Ценностный подход - Юлия Келлер - Страница 5

Кабинет директора находится на самом верхнем этаже. Туда каждый день к пяти часам поднимаются два представителя от каждого сектора: начальник производства и начальник отдела технического контроля. С тех пор как я первый раз оказалась в этой части административного корпуса, прошел почти год, но я все равно чувствую легкое волнение. Прайс – замечательный руководитель, и это я связываю с тем, что со всеми этапами производства он знаком не понаслышке. И внешне это хоть уже немолодой (директору не так давно исполнилось пятьдесят), но весьма приятный мужчина, умеющий договориться, кажется, с любым человеком в мире. Он обладает завидным терпением и умением не показывать идиоту, что он идиот.

Вот и сейчас, пока Тышлер излагает сущность своей «гениальной» идеи по модернизации старых станков, Прайс слушает его с непроницаемым видом, словно тот вовсе и не отнимает у нас всех драгоценное время. Я вот, например, могла бы уже прокрутить вращение у двух-трёх партий подшипников или внести данные о браке в отчет, который от меня ждет-недождется мой славный босс. Вместо этого, я вынуждена сидеть здесь и наблюдать за попытками Тышлера выдвинуться, показав себя перед директором этакой кладезю великолепных идей и потрясающих предложений. Меня сейчас может стошнить, глядя на это, кстати говоря.

У нас с Тышлером давние неприятельские отношения. Начиналась эта история примерно так: то была майская пятница тринадцатое. Отработав по двенадцать часов три дня подряд, я ушла на заслуженные выходные. За несколько дней до этого я решила, что терпеть такую работу, которую почти год выполняла в сепараторном секторе, больше не хочу, поэтому, проснувшись немного позже обыкновенного, поехала на завод.

В отделе кадров, спрашивая заявление на увольнение, я размышляла о том, что будет со мной дальше. Мне оставалось учиться ещё три с лишним года, а студентов, пусть даже и заочников, брать на работу никто не спешит. Но многочисленные ссадины на руках, образовавшиеся из-за постоянного контакта с заготовками сепараторов из бронзы и латуни, которые я обрабатывала голыми руками, не успевали заживать до того, как образовывались новые. Глядя на них, я понимала, что поступаю правильно.

Однажды я пробовала работать в перчатках, но появившийся откуда ни возьмись начальник производства по фамилии Тышлер заявил с надрывом в голосе:

«Ну, ты придумала! Работать в перчатках за этими станками не положено по технике безопасности. Если сверло зацепится за нитку и намотает её, то тебе оторвет руку».

Столь неблагоприятный прогноз ошарашил меня не больше, чем тон, которым он был сказан. Тышлер к тому времени давно имел репутацию того ещё урода, и однажды даже обвинялся в рукоприкладстве по отношению к женщине, годящейся ему в матери. Однако после многочисленных извинений, принесенных Эдмундом, конфликтная ситуация была улажена, а пострадавшая, к удивлению многих, продолжила работать дальше.

Мне, конечно, подобное отношение казалось дикостью, но, несмотря на исходившую от Тышлера угрозу, я его никогда особенно не боялась, поэтому спросила, как мне быть, если у меня болят руки от металлической стружки, которая впивается мне в кожу. Порою мне приходится расковырять место проникновения до крови, чтобы извлечь занозу.

«Ты знала, куда шла работать», – вот и все, что я услышала в ответ.

Будучи тогда ещё спокойным по натуре человеком, я, однако, буквально рассвирепела: швырнула сепаратор с такой силой, что он отлетел метров на пятнадцать и звонко ударился о пол. Затем я сняла перчатки, и демонстративно отбросила их в сторону, после чего, взяв другую заготовку взамен выброшенной, вернулась к работе, которая заключалась в том, что мне приходилось прогонять каждое отверстие на торцевой части полусепаратора специальным сверлом, чтобы заклепка при сборке подшипника вставлялась свободно.

Проследив за моей истерикой с ухмылочкой на лице, Тышлер сообщил, показав на валявшийся на полу, чуть искривившийся от удара полусепаратор:

«За это я вычту из твоей зарплаты».

Слова его я запомнила и поняла, что ко мне относятся, как к последнему дерьму. Припомнив, как ещё совсем недавно, тот же Тышлер обвинял меня в том, что я подделываю справки о сдаче крови в качестве донора, на основании которых не выхожу на работу, я окончательно утвердилась в своем решении, хотя альтернативы никакой не имелось.

Но то была пятница тринадцатое, в которую я вытащила свой счастливый билет. Мне предложили перейти в сектор А на должность контролера.

Кроме работы, которую я сразу полюбила всем сердцем, потому что страсть к всевозможным важным документам и их заполнению у меня с самого детства, здесь оказалось много других преимуществ. Я уже не ходила по горам грязной стружки, и моя одежда не пропитывалась насквозь запахом смазочно-охлаждающей жидкости. Здесь я носила белый халат и занималась нужным делом.

С обработкой колец для подшипника я никогда ещё не сталкивалась, поэтому разобраться в технологии мне предстояло с самого начала. На самом деле, думая об этом теперь, я понимаю, что мне очень повезло с наставниками. Их было две. Женщины средних лет, с обеими из которых я нашла общий язык, несмотря на то, что они очень отличались друг от друга. Тихая, спокойная Нина, которая всё воспринимает, как данность, долго терпит, а возмущение выражает лишь посредством широко открытых глаз. Нужно долго-долго испытывать её терпение, чтобы она хоть как-то дала понять, что рассержена. Алёна совсем другая. Меня всегда поражала её способность узнавать абсолютно все, что творится на разных концах завода. Общаться с ней порой сложно, но в основном – весьма познавательно, ведь именно от неё я многое узнала о руководстве нашего сектора.

Когда через полгода меня перевели на другое место, Алёна и Нина сошлись в одном:

«Скоро ты сделаешься незаменимой».

Если рассуждать без ложной скромности, так оно и вышло, и теперь, спустя три года, я уже могу составить собственное мнение об идее Тышлера. Вообще, в его проекте есть здравое зерно, но его нужно продумать должным образом и довести до ума. Но из Тышлера инженер так себе, поэтому из его уст план усовершенствования звучит, как несусветная чушь, что неудивительно, ведь в его обязанности уже пять лет входит только требовать от мастеров выполнения суточного задания и громко хлопать дверью под обещания урезать зарплату, если что-то идет не так. А теперь он решил блеснуть интеллектом перед директором, очевидно, потому, что его рабочее кресло под ним затряслось.

Подробнее о Тышлере, которого очень по делу зовут Эдмунд: высокий брюнет плотного телосложении. На днях ему исполнялось тридцать два. У него приятная внешность, и если с ним не разговаривать, то по первому впечатлению можно решить, что он даже приличный человек. А я, может, и не стала бы особенно высовываться, но тут директор спрашивает улыбаясь:

«У кого-нибудь есть какие-то вопросы?»

Понимаю, что не могу смолчать. Набираю воздуха в грудь, готовясь встретить яростное сопротивление, и интересуюсь:

«Понимает ли господин Тышлер, что предлагаемые им идеи по усовершенствованию невозможно претворить в жизнь, поскольку против этого восстают элементарные законы физики?»

Прайс принимается улыбаться ещё шире, и, развернув своё лицо в сторону Тышлера, внимательно следит за его реакцией. Такое ощущение, что директор просто соскучился по мало-мальски интересному зрелищу. Если бы существовала возможность, он наверняка заказал себе сейчас попкорн и колу.

«Боюсь, Ксения, – начальник сепараторного сектора не заставляет директора ждать слишком долго, – нам придется пренебречь законами физики, чтобы улучшить показатели».

В первые секунды мне кажется, что я ослышалась, но по тому, как самодовольно Тышлер оглядывает всех присутствующих, понимаю: он всерьез верит, что может, как маги из книг про «Гарри Поттера», изменить структуру или свойства вещества по одному взмаху волшебной палочки. С напускным выражением невинности на лице я интересуюсь:

«Да? В таком случае стоит спросить: нам нужно пренебречь всеми законами или только теми, которые мешают Вам в Ваших планах?»

Слышу, как слева от меня Фарбер прыскает от смеха, а Тышлер, замечая это, зло сверкает глазами в мою сторону. Я бы могла ещё что-нибудь прибавить, но мне уже совсем не хочется, да и Прайс решает вмешаться сам. Он говорит очень сдержанно, так, как будто и не собирался расхохотаться всего несколько секунд назад:

«Советую Вам, Эдмунд, пересмотреть некоторые пункты своего плана, в частности, тот из них, в котором вы утверждаете, что абразив в новом станке сможет обрабатывать поверхность более тысячи квадратных метров. Ни один алмаз, к сожалению, столько не продержится, а ведь, насколько мне известно, тверже вещества не существует, если Вы его, конечно, не открыли».

«Но мы сделали подсчеты, и оказалось, что за счет уменьшения трения можно продлить срок службы одного абразива почти втрое!»

Теперь понимаю, почему Тышлера, несмотря на наличие опыта, не поставили во главе сектора А, когда Пюрешку уволили. Остается надеяться, что Фарбер не такой дебил.

Иногда я обращаюсь к Тышлеру по имени, и это звучит более оскорбительно, чем если бы я напрямую назвала его, скажем, мудаком. Я произношу «Эдмунд», особенно выделяя «мунд» среди всех остальных звуков, так что сомнений в моем намерении съязвить в его адрес не остается. Но теперь его вместо меня так называет наш новый начальник сектора.

«Боюсь, Эдмунд, что если уменьшить силу трения между абразивом и обрабатываемой поверхностью, то полученную после обработки деталь забракует любая наша заводская лаборатория. Большинство изделий должны иметь десятый или одиннадцатый класс качества поверхности на дорожке качения, а по спецзаказам и вовсе двенадцатый. Как же вы собираетесь гарантировать наименьшую шероховатость при обработке, если даже при имеющемся проценте трения в одном случае из десяти мы не достигаем нужного результата, и приходится отправлять изделие на доработку?»

Какого черта? Такой вопрос я задаю сама себе, пока слушаю эту речь. Фарбер не только не немногословен, как могло показаться ранее, но ещё и обладает способностью предугадывать то, что собираюсь произнести я сама. По крайней мере, сейчас произошло именно так.

Звучит ужасно, но на самом интересном месте такого спора на грани фантастики, у меня начинает вибрировать телефон. Звонит Владлен. Как всегда, «вовремя». Хорошо ещё, что я отключила звук. Одними губами я прошу у Прайса разрешения выйти, и он кивает.

«Привет», – голос моего парня в трубке звучит довольно весело.

На заднем фоне слышно несколько голосов и женский смех.

«Ты где? – спрашиваю я. – И почему ты на работу не вышел, не расскажешь?»

Владлен работает в нашем секторе наладчиком на станках. Здесь, на заводе, мы и познакомились. Общались чуть больше года, а потом мне, видимо, надоела спокойная жизнь, поэтому я решила погрязнуть по уши в отношениях. Теперь разгребаю все возникшие камешки преткновения большой лопатой, но безуспешно.

«Я же говорил тебе, что возьму отгул, Ксюш. У Петька день рождения, и мы уехали за Волгу».

«Что?» – не верю я своим ушам.

В трубке молчание. Наверное, Владлен размышляет над тем, стоит ли ему повторять ранее сказанное или, если жизнь дорога, лучше не стоит.

«Сегодня последний день месяца, – напоминаю я, – и я заканчиваю поздно ночью. Ты не думаешь, что мог бы меня встретить?»

Я уже не могу стоять спокойно, поэтому начинаю расхаживать по коридору вперед-назад. Стараюсь разговаривать тихо, но внутри меня все кипит от злости, чувствую, что вот-вот сорвусь на крик.

«Ты просто обнаглел до предела! Не говорю уже о том, что вообще не должен был соглашаться идти куда-то без меня…»

«Но это день рождения Петька, Ксюш».

«Да хоть самого Папы Римского! И не смей называть меня Ксюшей – это отвратительно! Хотя тебе всё нравится именно такое – мерзкое и отвратительное. Взять хотя бы этих потаскушек, которые ржут во весь голос…»

«Это мои подруги, ты ведь знаешь. Мы дружим уже почти десять лет, так что ты не должна их так называть».

«Что? Ты мне ещё будешь указывать, как кого называть? Ничего я не знаю, кроме того, что ты пренебрег обществом своей девушки и обязанностями перед нею ради того, чтобы провести время с людьми подобного рода».

«Они мои друзья, Ксюш…»

От очередного произнесения моего имени в самой ужасной из его форм, у меня что-то переклинивает в голове. Я начинаю кричать, не заботясь о том, что нас могут услышать:

«Ещё раз назовешь меня так, я тебе голову в станок засуну! Пусть отшлифует тебе мозг, может, соображать начнешь. Короче, если ты сегодня меня не встретишь, можешь считать, что мы расстались».

Нажимаю на красную кнопку с надписью «завершить», и Владлен замолкает на полуслове. Ощущение того, что все наши некогда прекрасные взаимоотношения трещат по швам, разрывает мне сердце. Для меня действительно тяжело сойтись с кем-то достаточно близко, начать доверять. С Владленом вроде все складывалось неплохо, если не считать его непонятного желания проводить время со всеми этими неиспорченными интеллектом, лицемерными и противными женщинами. При одной мысли о них у меня мороз по коже.

Намереваясь вернуться на директорку, я несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю в надежде успокоиться, а затем направляюсь в сторону двери. В это самое время она открывается с такой силой, что я получаю приличный удар в лоб. Все происходит так быстро, что я даже не соображаю, какое из ругательств мне обрушить на кого-то столь неаккуратного.

Открыв глаза, обнаруживаю, что нахожусь на полу. Голова раскалывается не только в том месте, куда пришелся удар, боль разносится по всей лобной доле, перетекая в затылочную часть.

«Господи, вы же так девчонку сделаете похожей на вас! – слышу я знакомый голос и резко оборачиваюсь на его звук, отчего боль отдается с удвоенной силой. – Станет такой же… на голову… не в себе, короче!»

Руководитель группы представителя заказчика, то есть Министерства обороны, Назаров явно хотел выразиться гораздо более жестко, но, заметив Прайса, который тоже вышел в коридор, чтобы посмотреть, что случилось, осекся и заменил выражение на более подходящее для сложившейся ситуации.

«Ты в порядке, Ксения?» – спрашивает Назаров, помогая мне подняться на ноги.

«Голова болит», – отвечаю я коротко.

«Кто-то очень торопился покинуть мой кабинет, – объясняет директор, смотря при этом на одного из присутствующих, – правда, Кирилл Витальевич?»

Кириллом Витальевичем он называет начальника сектора С, по виду которого сложно предположить, что он может толкнуть дверь с такой силой. Но, развеивая все сомнения, Онорин произносит:

«Прости, я не знал, что ты стоишь здесь. Идем со мной в сектор, я тебе холодненького приложу ко лбу».

«Ну, уж нет, я вам больше Ксению не доверю!» – Назаров тянет меня за предплечье и уводит в сторону своего кабинета, расположенного в другой части здания.

Пройдя несколько шагов вперед, я поворачиваю голову и показываю Онорину язык. Он смеется, а вот стоящий рядом с ним Фарбер поджимает губы. Интересно, это признак чего? Неодобрения? Злости? Жалости?

Строго говоря, кабинет, в который меня ведет Назаров, ему не принадлежит. Обычно там сидит его босс. Но сейчас тот в отпуске, который у них, у военных, длится немногим больше, чем у нас, и Назаров остался исполнять обязанности вышестоящего лица.

Мы проходим в огромный полупустой кабинет. Рабочий день закончился в пять часов, но Назаров в последний день остается с нами всегда до победного конца. Дверь в отдаленное помещение, где, собственно, и находится рабочее место полковника Тимонова, закрыта, и Назаров, приложив палец ко рту, поясняет:

«Спит».

Не сразу понимаю, о ком речь. Только когда мы проходим в дальнюю дверь, я вижу, как на двух сдвинутых креслах лежит Карина, укрытая легкой ветровкой. Её длинные русые волосы спадают с импровизированного ложа и почти касаются пола. Она кажется особенно прекрасной, когда спит, если забыть, что сегодня последний день месяца, и забивать реестры на отгрузку продукции в отдел сбыта кому-то будет необходимо, причем в ближайшее время. Словно заметив непонимание на моем лице, Назаров поясняет:

«Я разбужу её минут через двадцать, максимум – полчаса. Всю ночь нехорошо себя чувствовала, да и родители приехали поздно, так что ночка выдалась неспокойная».

Понимающе киваю. Тут Карина шевелится, и я начинаю опасаться, не разбудили ли мы её своим перешептыванием раньше времени. Но она, не просыпаясь, пытается плотнее закутаться в ветровку.

«Замерзла», – заключает Назаров и тут же достает из шкафа свою форменную одежду.

Кажется, это называется китель или как-то так. Я плохо разбираюсь в подобных вещах, и вообще всё, связанное с военным делом, мне чуждо. Но Назаров мне нравится, и когда я смотрю, как он возится со спящей Кариной, я окончательно убеждаюсь, что забота – это то единственное преимущество, которое можно извлечь из отношений. Если встречаться и выходить замуж имеет смысл, то только из-за таких вот моментов. Помнится, раньше и мы с Владленом заботились друг о друге, теперь же его интересуют только друзья и гулянки с ними. Мне же не осталось ничего другого, кроме как полностью погрузиться в работу.

«Сейчас я дам тебе что-нибудь», – убедившись, что теперь Карина защищена от холода и сквозняков, Назаров открывает, наконец, холодильник и достает оттуда банку колы.

«Приложи к голове, иначе может появиться синяк, – предостерегает он, – ну, Витальич дает, конечно!»

Витальич – так ласково он называет Онорина. Я беру холоднющую алюминиевую банку и прикладываю к месту удара. В это время Назаров открывает небольшой шкафчик, и достает оттуда бутылку «Bacardi» и пару одноразовых стаканов, которые тут же наполняет ромом почти наполовину. Добавив к рому колу, Назаров протягивает один стакан мне. Заметив мой недоуменный взгляд, он поясняет:

«Для расширения сосудов».

Я не возражаю, и делаю несколько небольших глотков. Кола действует смягчающе, а ром только слегка обжигает горло, что мне даже нравится. Чувствую, что внутри становится теплее и как будто бы немного светлее и радостнее. Назаров улыбается, глядя на меня. Свой коктейль он давно уже выпил.

«Нужно идти, – напоминаю я не слишком охотно, – последний день ведь».

«Допей сначала. И приходи ещё. И это… когда пойдешь, документы на изделие „П“ прихвати с собой».

«Изделие „П“?» – переспрашиваю я, хотя отлично слышала. Просто не могу поверить, что Назаров согласен принимать эти подшипники.

«Ну да, – руководитель военных кивает, – надеюсь, там все готово?»

Мне повезло, что, по неизвестной причине, я решила послушать Фарбера, несмотря на собственное мнение, и к настоящему моменту комплекты документов на обе партии действительно готовы.

«В лучшем виде», – отвечаю я и опрокидываю стакан.

Мои ноги чуть подкашиваются, когда я поднимаюсь из кресла. Либо алкоголь ударил мне в голову, либо у меня сотрясение. Но мне уже почти все равно и на то, и на другое.

«Это завод, детка, – говорю я себе по дороге в сектор, – здесь „выпить“ и „выжить“ – это одно и то же».