Читать книгу Пять ран Христовых - Юлия Викторовна Ли-Тутолмина - Страница 11

III

. Филипп д’Эгмонт – лесной гёз

Сколько раз душа была готова вознестись к небесам, уверовав в непритворность и благородное прямодушие этого странного человека, столько же поднаторелый разум удерживал сии безрассудные порывы, призывая держать ухо востро, ибо каждый ложный шаг рассудка, каждое движение души пришлось бы оплачивать телу, попранному пятой мнимого благодетеля.

Став случайно свидетелем того, как Гарсиласо умел избавляться от неугодных, Мадлен приготовилась незримо ускользнуть из табора. Но вожак быстро предугадал будущий шаг пленницы и тотчас приставил двух цыган к ее фургону. Мадлен могла наблюдать через узкую щель меж двумя полами холщевой занавеси, как те зорко наблюдали за ней: и в дороге, следуя верхом, и во время стоянки, укладываясь спать прямо под колеса. Ни днем, ни ночью она не покидала воза без присутствия соглядатаев. Они скользили за ее спиной, будто тени, и тотчас хватались за ножи, едва девушка выказывала намерение дать деру. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать случая.

С приходом сентября ночи сделались холодными, дни дождливыми, пасмурными. Частыми стали туманы, которые несли с собой неуютную сырость. Все трудней было подбирать место для ночлега. Поначалу раскидистые ясени и буки едва тронутые кистью наступающей осени служили более-менее сносными укрытиями ночного костра от дождей. Но когда дули холодные порывистые ветра, а небо не имело проблеска и роняло на землю немыслимые потоки, приходилось сооружать некое подобие огромного навеса: натягивали меж деревьев тент, умело сшитый из обрывков одежды и старых одеял цыганскими рукодельницами.

Долгую неделю Мадлен провела настороже, позволяя себе спать не более пары часов в сутки. Ожидание измучило ее, лишив надежды и вновь нагнав отчаяние. Все чаще она помышляла о смерти, перебирая в уме убогий набор средств.

Из состояния глубокого уныния ее вывел внезапный шум: резкие голоса, оклики, конский топот, раздавшиеся на склоне восьмого дня. Неясно, ликование ли? Или цыгане вновь затеяли драку из-за раздела краденного? А быть может, им кто-то повстречался по дороге… Но конский топот и крики не прекращались до тех пор, пока фургон Мадлен, кряхтя, не встал. Послышался грозный голос Гарсиласо, и восстановилось молчание, прерываемое лишь звучным лошадиным фырканьем и тихим перешептыванием.

Мадлен поспешила выглянуть наружу. Изумленное «ах!» застыло на ее губах – цыганский обоз сделал остановку средь случайно попавшегося им на пути поля недавнего сражения… Открытое пространство под темно-синим вечерним небом с быстро несущимися на ветру облачками-барашками было сплошь усеяно мертвецами – окровавленными и изувеченными телами несчастных, утопавших в сырой взрытой копытами земле. Брошенные пушки еще, казалось, дымились, в воздухе стоял резкий запах пороха и пота, а над убитыми, разгоняя стаи ворон-падальщиков, уже роилось цыганское племя.

Алчных охотников до скарба убитых интересовал металлический блеск оружия и лат, принадлежавших рейтарам и испанским конникам. Редкая удача! Шпаги и эстоки цыгане покрывали особым составом, отчего те выглядели только что выкованными, искореженные от ударов нагрудники и другие части доспех выпрямляли, красили в черное и продавали, как вороненое. Пистолетами и аркебузами занимался Мантуари, за каждый он получал не менее полусотни флоринов золотом. В этих пылающих огнем войны краях цыгане знали, на чем поживиться…

Но немцев и испанцев Мадлен насчитала не более пары десятков, остальные же – свора исхудавших и полураздетых бродяг с беспорядочной экипировкой, но бросившихся в бой с арбалетами в руках, копьями и тяжелыми рейтшвертами, ни в чем не уступавшими вражеским аркебузам. И лишь немногие были одеты в короткие холщевые панцири, поверх рубах. Похоже, испанские солдаты крепко отделали отряд фламандских мятежников, безжалостно всех перестреляв. Эти обездоленные, гордые тем, что держали мечи без рукавиц, голой грудью шли на врага, и были теми самыми лесными гёзами, слава о коих часто проносилась над здешними землями.

Тем временем цыгане, обгоняя друг друга, беспрестанно изрыгая озлобленную ругань, трудились над телами погибших. Кто извлекал редкие монеты из карманов, кто сдирал с груди ордена на золотых цепях, кто стягивал латы и сапоги. Победителей этого сражения, казалось, не было вовсе, или же они, по неясным причинам бросив все, устремились в безвестном направлении – вероятно вдогонку за отступившими. Поэтому гора из добытого быстро росла, пополняясь испанскими аркебузами, полупустыми пороховницами, искореженными морионами и кирасами, даже одну из мортир удалось этим ненасытным трудягам приволочь к месту стоянки и привязать кожаными ремнями к повозке вожака. Женщины, не менее ловкие, чем мужчины, уже примеряли золотые цепи, дети затыкали за пояса ножи и по двое тащили тяжелые мечи.

Придя в себя, Мадлен обнаружила, что никто ее более не стережет. Оба орфа смешались с общей массой воодушевленных находкой соплеменников, которые, в свою очередь, рассеялись по полю.

Неслышно соскользнув с повозки, пленница выбрала место, где цыган почти не было, и опрометью понеслась к лесу через все пространство усеянное трупами. Она старалась не глядеть по сторонам, но глаза невольно ловили перекошенные предсмертной агонией лица, истерзанные конечности, лужи крови и вывернутые внутренности. Запах мертвечины и гнили одурманивал, тошнота подступила к горлу, страх охватил члены. На полпути, не в силах бежать дальше, Мадлен остановилась и безжизненно опустилась на колени. Предательские мысли о смерти прорезали разум, будто слепящие лучи дневного светила темную плоть грозовых облаков и…

Она обвела поле усталым невидящим взором, преисполненная намерением продолжить бег. Пальцы судорожно стиснули рукоять оказавшегося рядом ножа.

Внезапно прямо у ее ног разжалась и сжалась в кулак чья-то рука. Мадлен обмерла.

Живой!.. Он лежал придавленный тушей мертвой лошади, и едва пришел в себя, тотчас попытался избавиться от давящего на правую руку груза. Голову его покрывал старомодный бургиньот с опущенным забралом, грудь – стальные с испанским гербом латы, пробитые в боку обломком копья. Исцарапанные ноги и руки не были ничем защищены, кроме как разодранными рукавами полотняной сорочки и крестьянскими штанами неопределенного цвета. Мадлен кинулась на помощь, и кое-как ей удалось освободить несчастного от непосильной ноши. Застонав, он потянулся освобожденной рукой к обломку клинка, острие его, пробив в сражении сталь нагрудника, вспороло плоть от бедра до ребер. Из потревоженной раны хлынула кровь.

– О нет, мессир!.. Нельзя! – вскричала девушка.

Тогда рука раненного указала на шлем, и Мадлен поспешила его снять. Влажные, черные волосы упали на бледное лицо – лицо еще совсем молодого мужчины, юноши, едва ли года на два старше Мадлен. Полуопущенные веки дрогнули, помертвевшие губы раскрылись, чтобы набрать больше воздуха в грудь, затем чтобы, не зная того, разбередить истекающую кровью промоину в теле. Прорычав, юноша в латах вновь схватился за обломок, словно лишь в нем видел причину невыносимой боли, не понимая вовсе, что, избавившись от него, лишится жизни.

– Молю вас, только не шевелитесь… – Мадлен насилу разжала пальцы раненного и отвела его руку в сторону. – Вам помогут. Только потерпите немного.

Сердце девушки сжалось от сострадания к несчастному, не понимавшему в безумном неведении, откуда эта чудовищная боль. Она вскочила с колен и поискала глазами, что можно положить ему под голову. Брошенный рядом зеленый колет был тут же свернут вчетверо – это и послужило подушкой.

– Не шевелитесь… – шепнула она и поспешила назад, к обозу.

В одно мгновение долетела до обоза. Кинулась в самую гущу сидящих и стоящих, расталкивая локтями и грозя ножом, который не преминула захватить с собой. Наконец она оказалась подле вожака. Тот распределял добытое.

– В чем дело? – вскричал он, раздраженный тем, что который раз его сбили со счета, но, заметив Мадлен, не удержался от удивленной улыбки.

– Гарсиласо, я нашла раненного, – прерывисто дыша, сообщила она.

– На кой он нам? – Гарсиласо, сделал движение руками, дабы отвести ненасытную толпу от себя хоть на фут дальше, и вновь принялся пересчитывать монеты. Справа от него аккуратнейшим образом было сложено оружие и части амуниции, слева – груда прочего хлама.

– Он – испанец! – нашлась Мадлен. – Вероятно, богат, и с родных можно получить выкуп.

Дельное замечание юноши, никогда не раскрывавшего рта, заставило это напоминание осиного роя замолкнуть – некоторые понимали по-французски и неплохо на нем изъяснялись, в силу того, что долгое время обретались в Пикардии.

Гарсиласо поднял на Мадлен насмешливый взгляд.

– Жозе! Нинар! Какого черта вы оставили дорогого гостя без присмотра? – гневно гаркнул он, заставив обоих стражей девушки в страхе застыть; но тотчас добавил: – Пойдите за ним, гляньте, что случилось.

Цыгане недовольно поднялись и поплелись вглубь поля, а Мадлен с детской радостью кинулась за ними.

Раненный лежал недвижно; еще дышал, но обессиленный большой кровопотерей. Мадлен опустилась на колени и положила руку на горячий лоб – лихорадка начинала разгораться. Тот, почувствовав прикосновение, открыл глаза.

– О, ангел!.. Наконец… За мной?.. Ты заберешь меня на небеса?..

Мадлен грустно улыбнулась, приготовившись утешить несчастного, но подошли Жозе и Нинар. Ни слова не сказав, они грубо подняли раненного за руки и ноги, словно это был не более чем предмет мебели, который необходимо передвинуть, и юноша застонал. Мадлен ухватилась за рукав Жозе, обратив цыгану жалобный взгляд.

Цыган недовольно отдернул руку и что-то промычал; оба вновь опустили юношу на землю. Внезапно Нинар разгневанно топнул, жестикулируя, выругался и зашагал обратно. Оборачиваясь, он грозил пальцем, указывая на Мадлен. Но рослый и широкий в плечах Жозе остался на месте.

– Прошу вас, – еле слышно выдохнула Мадлен, молитвенно сложив ладони.

Посопев немного в знак недовольства, тот все же поднял раненного.

Тем временем уже начинало темнеть, и цыгане, уже всласть насчитавшись краденым, суетливо носились взад-вперед и складывали добро в фургоны.

– И это твой испанец? – усмехнувшись, спросил Гарсиласо.

– Да, – торопливо бросила на ходу девушка и пробежала мимо. – Где Джаелл?

– Какой же это испанец, милейший Серафим? Посмотри! Он бос, как попрошайка с Шампо.

– Ну и что же! Видать, сапоги успел снять кто-то из твоих людей.

– Да это гёз!

Но Мадлен устремилась дальше, в нетерпении ища повозку, в которой ехала старая колдунья – единственная здесь, смыслящая в лекарском искусстве.

К счастью, Джаелл оказалась рядом: сидела, опершись спиной о колесо повозки, и попыхивая трубкой, наблюдала за происходящим. Когда Жозе приблизился, она молча указала на вход в свой фургон.

Мадлен жадно следила за тем, как внесли юношу к цыганке. Он по-прежнему бредил, мотал головой и бормотал об ангелах и о какой-то мести.

Гарсиласо не стал возражать, приказал, чтобы трогали, и Мадлен пришлось уйти. Нельзя было задерживаться – испанцы действительно могли вернуться и, обнаружив, что их опередили и увели под носом трофей, пришли бы в крайнее неистовство.

Чтобы спутать следы, обоз вновь свернул в лес. И, несмотря на то, что лошади не отдохнули за время кратковременной минувшей остановки, вожак принял решение ехать до самого Утрехта. Благо оставалось всего три-четыре лье вверх по извилистому Рейну.

К рассвету цыгане стали, выбрав место для лагеря на голом берегу средь равнинной кустистой местности, которая господствовала в окрестностях города. Воздух здесь был очень влажным из-за присутствия реки, ее ответвлений, других маленьких речек, каналов и болот.

Мадлен вновь оказалась запертой в фургоне.

Но заплатив за жизнь бедного юноши свободой, которую едва не обрела, она ничуть не жалела. Мысли были преисполнены тревогой за несчастного. С надеждой она ожидала, когда же подвернется удобный случай, дабы проведать его. Через узкую щель в обивке девушка наблюдала за лагерем.

Гарсиласо покинул табор тотчас, как встали. Он надел парадный бархатный камзол, волосы убрал под берет, лихо заломленный за ухо и украшенный султаном из перьев и россыпью драгоценных каменьев. Затем накинул на себя длинный серый плащ с капюшоном, расшитый серебряной канителью, вооружился шпагой и парным к ней кинжалом, которые сняли цыгане с одного немецкого конника, из-под полы камзола выглядывали дула пистолетов. Сел в седло и помчался в сторону города…

Но и в это утро, ни часом, ни днем, ни неделей позже Мадлен так и не удалось повидать спасенного юношу. Жозе и Нинар не сводили с пленницы глаз, и, казалось, были страшно недовольны сим наказом. Что ни день они становились все раздраженней, и в конце концов совсем рассвирепели.

В одно из вечеров поднявшийся снаружи шум показался Мадлен сильнее обычного. Она насторожилась. Шум набирал силу: детский плач, недовольные голоса их матерей, мужская ругань, где искусно сплетались крепкие цыганские выражения с французскими и фламандскими – все смешалось в какой-то чудовищный гул.

Мадлен вскочила, пол под ногами заходил ходуном. Испугавшись, она замерла. Повозка вновь пошатнулась, но с большей силой.

Секундой позже в ее скромное жилище ворвались трое цыган, один из них ее страж – Нинар. Двух других она лишь пару раз видела у костра. Один – молодой, но с перекошенным от чудовищного шрама лицом, а другой – ровесник Гарсиласо, крепкий, с горящим ненавистью взглядом: Мантуари – цыганский оружейник.

– А ну-ка, сударь, – на чистейшем французском проговорил последний и приблизился к Мадлен, – подите-ка сюда. Поговорить надо.

Он грубо схватил девушку за руку и выволок наружу на небольшое пространство, которое тут же образовали ропщущие цыгане: мужчины с оружием наголо, женщины с разгневанными лицами, маленькие дети, цепляющиеся за их юбки. Мадлен, споткнувшись обо что-то, оказалась на коленях и тут же пожелала подняться, но тяжелая длань Нинара, упав на плечо, пресекла ее движение.

– Что вам нужно?

– Смерть! Твоя смерть, – не замедлили отозваться эхом яростные возгласы.

– Но в чем моя вина?

Мадлен сохраняла твердость, оставаясь неподвижной под рукой цыгана. Нинар мог в любую минуту уложить ее на землю ничком, однако предпочитал, чтобы чужак просто не смог подняться на ноги. Руки Мадлен упирались в истоптанную землю, в то время как они были весьма и весьма необходимы свободными. Тот охотничий нож, подобранный среди убитых с поля боя, висел у ее пояса. Девушка думала только о том, чтобы достать оружие.

– Где Гарсиласо?

– Откуда же мне знать! – в изумлении вскричала Мадлен.

Она вспомнила, в какой наряд тот облачился, вооружился до зубов, взял лучшую лошадь… Неужели вожак в ту ночь оставил табор навсегда? Страх невидимым зверем вполз за шиворот ее тугого жилета.

– Похоже, что только одному тебе и известно. Ты слишком привязал к себе Гарсиласо. Мы начинаем подумывать, не сошел ли он с ума, забавляясь с мальчишкой. Его отношение к тебе подозрительно напоминает привязанность ревнивого любовника. Ты влияешь на его мысли, заставил подобрать еще одного сосунка. Кто поклянется, что вы оба не сдадите нас солдатам, в руки инквизиторов, или еще как-либо пожелаете с нами расправиться? Чужаки, они и есть чужаки, им нет никакого доверия! Смерть тебе и твоему приятелю! Смерть! – последние слова цыгана подхватила толпа, но в этот момент, растолкав безумцев, на сцену ворвалась Джаелл. Она принялась орать по-цыгански, возводить руки к небу и с гневом тыкать пальцем в грудь оружейника. Мадлен мало, что поняла, но средь ее корявых фраз мелькало имя Гарсиласо, – нетрудно было догадаться, что старая колдунья намекала им о гневе, который, должно быть, обрушит вожак на нарушителей закона.

Нинар отпустил Мадлен, и та резко вскочив на ноги, схватилась за рукоятку ножа.

– Нет! – вскричала Джаелл и протянула тощую бронзовую руку в сторону готовой к обороне Мадлен; глаза цыганки сверкнули недобрым огнем, – сейчас же убирайся в свой фургон. Их трудно удержать, тем паче, что и твои намерения не особо дружелюбны.

Из толпы вынырнул Жозе. В два прыжка достиг Мадлен, перекинул ее через плечо и грубо затолкал в фургон.

Следом зашла Джаелл.

– Гарсиласо не даст им причинить тебе зла, – сказала она, обняв ладонями бледное личико Мадлен. – Но предупредить тебя нужно, цыганская ненависть не имеет никаких преград. Если кто из них задумал месть, ни угрозы, ни повеления вожака и последующие наказания не смогут предотвратить задуманное. Цыган задумал – цыган сделает. Поэтому, беги поскорее… нет, не сегодня… сегодня ни в коем случае нельзя… Жозе еще пуще будет следить за тобой, ведь если бежишь в отсутствие вожака, он также будет казнен за то, что не уследил…

Джаелл замолчала. Она долго отсутствующе глядела куда-то в сторону, затем прошептала:

– Черт раздери этого Мантуари!.. Не сегодня, завтра из-за него многие поплатятся жизнью. Эта вражда между ним и Гарсиласо, похоже, закончится лишь смертью одного из них.

К счастью, Гарсиласо вернулся на следующий день, и с его появлением в таборе воцарился порядок. Все притихли мгновенно: такой тишины Мадлен не слышала никогда…

А дело заключалось лишь в том, что цыгане готовились к сэндо – суду. Его проводили ночью в свете многочисленных факелов, но Мадлен на нем не принимала участия. Она сидела в повозке вместе с Жозе, который упорно молчал, глядя тупым, опустошенным взглядом на рваные гобелены. С тех пор, как уселся у входа в повозку, он не удостоил Мадлен ни взглядом, ни словом. Застыл, словно истукан, и даже руки ни разу не поднял, чтобы отмахнуться от жужжащих вокруг насекомых.

Девушка надеялась хоть его расспросить о подробностях цыганских споров, ведь она была прямой «зачинщицей». Возможно, решалась ее судьба и судьба пленного испанца. Боже милостивый! О чем же они там так громко говорят, о чем кричат в негодовании? И как было унизительно сидеть здесь, запертой в тот момент, когда эти полулюди осмелились судить ее, но точно в насмешку позабыли пригласить на судилище.

Более часа до нее доносились слабые голоса, шум, похожий на драку. Но наконец цыгане стали расходиться. Чем все закончилось? На чем порешили цыгане? Мадлен вряд ли узнала бы это раньше наступления утра, потому решила провести остаток ночи во сне.

Очнулась она за полдень. Жозе все еще сидел рядом с ней, даже не сменив позы.

– Почему вы всегда молчите? – раздраженно спросила Мадлен.

Жозе не ответил, лишь сонно зевнув.

– Вы не понимаете французского? – девушка дернула его за рукав.

– Он нем, – у входа в повозку появился Гарсиласо. – Давным-давно инквизиторы отрезали ему язык и его мужское достоинство. Думаешь, легко мужчине следить за пленницей, которая предпочитает каждый вечер купаться нагишом. Для тебя не нашлось лучшего стража, чем он.

Мадлен вздрогнула и перевела взгляд на Жозе, который смутился, закряхтел, поднялся и поспешил удалиться.

Гарсиласо расхохотался.

– Вы – мерзкий тип. Зачем же вы его обидели? Ненавижу! Ненавижу вас.

Тот продолжал смеяться, но смех вдруг ожесточился, стал искусственным, как звон разбитого стекла, как скрежет металла, но с ноткой заметной горечи.

– Вы столь же прекрасны, сколь неблагодарны! – сказал он наконец. – Я пришел по делу – направляйтесь к мальчишке, попытайтесь его разговорить.

– А что же вам не удалось раскрыть ему рта? Вы ведь так хорошо умеете входить в доверие, – съязвила Мадлен. – Или он испугался одного вашего вида? Боюсь, вы сами перепугаетесь, когда случайно встретите свое отражение в зеркале…

Мадлен подбоченившись смело глядела на Гарсиласо. Не удержавшись, она дала волю накипевшему гневу. Но гнев этот был подан столь обильно приправленным сарказмом, что вожак тотчас почувствовал острые колики. Его глаза налились кровью. Мадлен, заметив это, в инстинктивном порыве страха отступила на шаг, но пространство повозки было слишком мало. Гарсиласо тотчас кинулся на девушку, словно голодный хищник, и вцепился рукой в горло. Мадлен успела только открыть рот, но крик застыл у нее на губах. Она успела вцепиться в его руку, пытаясь оттянуть от себя. Но цыган не рассчитал силы – пальцы девушки судорожно сжимавшие его напряженное запястье, затрепетали, щеки помертвели, а на висках вздулись тонкие жилки.

– Как же я хотел бы… как хочу убить тебя! – прохрипел он.

Веки ее отяжелели, взгляд помутился: Мадлен уже теряла сознание. Заметив это, он ослабил хватку. Девушка медленно опустилась на пол повозки и закашлялась. Рука ее потянулась к пылающей, точно после прикосновения крапивы, шее.

– Идем, – коротко приказал Гарсиласо.

Сквозь гул в ушах Мадлен едва ли могла что-либо услышать. Повинуясь скорее жесту, чем голосу, она все же превозмогла слабость, поднялась и последовала за ним.

Яркий солнечный свет заставил зажмуриться. Но когда перед глазами перестали мелькать разноцветные пятна, девушка в ужасе заметила вдали на самом берегу четырех всадников в окружении толпы и привязанного руками и ногами к седлам человека.

– Кто это? – вырвалось у нее.

– Мантуари, – ответил Гарсиласо, с довольным видом бросив взгляд на приготовления к казни давнего врага.

Девушка не стала вдаваться в дальнейшие расспросы; было очевидно, Гарсиласо все подстроил так, что очередной из мешавших ему сегодня отправится прямиком в ад.

Она отвела взгляд и поднялась в повозку Джаелл.

Самой цыганки не было – видать ушла созерцать смерть Мантуари. Испанец же сидел на одеялах, прислонившись спиной к жердям и, запрокинув голову, глядел в потолок. Взлохмаченные черные пряди по-прежнему лежали в беспорядке, оттеняя мертвенно-бледные щеки и тонкие, тронутые глубокой скорбью и ноткой отрешенного безразличия черты лица. Раненный стан его был аккуратно перебинтован чистым голландским полотном, а на плечи накинута холщевая сорочка. Мрачный и погруженный в свои думы, он и не пошевелился при появлении Мадлен.

– Вам уже лучше?

Тот, не отрывая затылка от стенки, лениво повернул голову в сторону вошедшего. В его глазах, столь же черных, как и волосы, вдруг загорелся слабый огонек, огонек удивления, или даже недоумения, поскольку он тут же подскочил на месте и горячо воскликнул:

– Вы здесь? Я думал, вы были видением!

– Как видите, нет.

– О сударь, прошу простить меня, – испанец, говорящий по-французски с легким фламандским акцентом, что Мадлен заставило призадуматься над его истинным происхождением, попытался приподняться, – вы спасли мне жизнь, а я принял вас за призрак… Среди этих… цыган редко встретишь… Простите, я боюсь наговорить глупостей! Я ваш должник навеки… Как мне благодарить?

Мадлен смущенно улыбнулась.

– О, придет час, и я верну долг! Клянусь, что всегда вы можете на меня рассчитывать. Но имя моего спасителя?

– Серафим де Мер, – поспешила ответить Мадлен. Гарсиласо, по всей вероятности, стоял сейчас у повозки и слушал. Девушка собрала все силы, чтобы быть как можно более сдержанной и убедительной, но вместе с тем дать понять, что и сама здесь такая же пленница.

– Мне очень жаль, но необходимо сообщить вам неприятную новость, – начала она и, подбирая нужные слова, по старой монастырской привычке закусила губу. – Дело в том, что цыгане желают получить с вас выкуп.

– Выкуп? – молодой человек расхохотался. – Да, у меня ничего нет, кроме жизни и чести. Я беден, как Иов, как Лазарь, как мышь церковная!.. Теперь очень жаль мне, поскольку я должен вас разочаровать, хоть мне этого смертельно не хочется. С выкупом ничего не выйдет. Отца моего казнил Альба шесть лет назад, а имущество конфисковали. Я стал гёзом…

– Гёзом? – выдохнула удивленная Мадлен.

– Нет ничего печальней… – отозвался он. – Вы знаете, что означает это слово? Оно означает – «нищий».

– Но ведь на вас был испанский нагрудник!

– О да… ну и что с того? Его я снял еще в апреле в битве у Мооки с того, кто стрелял в принца Людовика. Тогда господин мой погиб. Он не чета своему брату! Воистину рыцарь… Шлем тоже принадлежал убийце. Их мне не вернут, ведь так? – юноша горько вздохнул. Вновь взор его стал невидящим, на скулах померк румянец. Мадлен слушала, и сердце переполнялось жалостью.

– Я скитался по морю и суше, – продолжал он. – Но эта проклятая война отобрала всех, кто мне дорог. Сколько времени прошло с тех пор, как вы меня нашли? Что стало с моими товарищами? Старуха, что смотрит за мной, отказывается отвечать мне.

– Увы, живым мы нашли только вас, – Мадлен опустила глаза.

– Эти проклятые дали залп… Мы были беспомощны против двух десятков дул. Хотя нас было втрое больше. Кто оказался не задетым или, по счастливой случайности, надел панцирь, те похватали, что было под рукой… А потом… я не помню!

– Вы не оставили в живых ни одного испанца! – восхищенно проронила Мадлен. – Но откуда у вас взялась мортира, откуда столько арбалетов и копий?

– Мы должны были переправить оружие в Роттердам. Но теперь все потерянно! Осаду несчастного Лейдена не снять без оружия, на которое возлагались большие надежды. Простите, я не представился – Филипп Эгмонт.

В этот самый момент, в повозку ворвался Гарсиласо.

– Сын графа д'Эгмонта? – с полувопросом, полуутверждением обратился к юноше вожак. – Филипп Эгмонт! Так-так. А я терялся в догадках, знакомые черты.

– Немало ли людей, носящих эту фамилию, – грустно ответил Филипп.

– Однако немного столь похожих на своего отца – Ламораля д'Эгмонта, – потирая руки, ввернул цыган с ухмылкой и, обернувшись к Мадлен, добавил: – Серафим, ты свободен, можешь идти. Дальше я сам.

Девушка кинула тревожный взгляд на юношу и вышла. Однако при выходе ее уже подстерегал Жозе, должный по распоряжению вожака препроводить пленника в повозку.

– Прошу вас, одну минуту, – прошептала Мадлен, желая остаться и послушать, о чем будут говорить Гарсиласо и д'Эгмонт. Жозе, отрицательно покачав головой, взял девушку за руку.

– Ну, пожалуйста! – взмолилась Мадлен слезным шепотом.

Жозе щелкнул челюстями – он волновался и не знал, как поступить: выполнять приказ господина или просьбу девушки. Наконец он отпустил ее руку и, сделав пару шагов назад, протянул указательный палец к небу, дав тем самым понять, что ровно через минуту придется вернуться в повозку.

Мадлен, не теряя времени, прижалась ухом к брезенту. Вот что ей удалось услышать:

– …после казни отца, моя мать осталась без ничего. Она живет в Антверпене в доме торговца материи, с десятью моими младшими братьями с сестрами, – гневный голос Эгмонта перешел на хриплый шепот.

– Дочь курфюрста пфальцграфа Иоанна фон Циммерн бедствует в доме торговца? – в хорошо разыгранном недоумении воскликнул Гарсиласо, который оказался как всегда блестяще осведомленным в тонкостях фамильного древа пленника. – Не пытайся провести меня, сопляк!

– Как вы смеете мне не верить?!

– Ах, эти царские замашки! Ими славился и покойный граф, – сыронизировал цыган. – И ты гёз? А ведомо тебе, что отец твой гонял этих самых гёзов, как поганых овец?

– Видать, за это и лишился головы на Рыночной площади, – с горечью ответил Филипп. – Если хотите меня убить – убейте сейчас и будьте милостивы – поскорей! Но, ни флорина вам за меня не видать!

– Это мы еще посмотрим, ваша светлость. На случай если твоя мать откажется платить, испанцы уж точно будут рады заполучить такого выродка, как ты… Хм… Испанцы… Хм… Мой старый друг Альба был бы чрезвычайно доволен, ежели бы к его ногам бросили одного из мятежных сыновей казненного им графа. Да вы просто находка, сударь!

Тяжелые шаги Гарсиласо возвестили о том, что он собрался покинуть допрашиваемого. Мадлен в момент достигла фургона и быстро юркнула вовнутрь, не преминув поглядеть подоспел ли бедный Жозе за ней, чтобы не получить добрую порку от вожака за неподчинение и доброту, проявленную к ней. По счастью, Гарсиласо остался очень довольным после беседы с пленником, и ничего не заметив, прямиком направился к месту, где его ожидал готовый к четвертованию Мантуари.

Спустя час Мадлен услышала страшный вопль, который еще долго продолжал эхом отдаваться над долиной Строго Рейна: Мантуари отхватили все четыре конечности и оставили умирать на берегу. Но после того как Джаелл определила, что приговоренный не дышит, его спихнули в реку и вскоре разошлись. Только родные несчастного остались у воды, чтобы петь заупокойные песни.