Читать книгу БЕДНАЯ ДЕВУШКА - ЮЛЯ БЕЛОМЛИНСКАЯ - Страница 11

– Река Делавер! Это уже полная фантастика!

На этот раз Ирка меня даже пожалела, одолжила двадцатку до пятницы, ни в чем обвиняла и только сокрушенно качала головой.

– Не знаю, что с тобой творится… правда бесы какие-то. Ну что ж с тобой делать то?

– Знаешь, Ирка, давай смотреть правде в глаза: Я – женщина немолодая…

– Это ты-то?

– Не перебивай! Немолодая, некрасивая, с ребенком на руках и… в доску бедная. ЗНАЧИТ НЕМОЛОДАЯ, НЕКРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ ГРЕБАНОГО КВИНСА С РЕБЕНКОМ НА РУКАХ – ТО ЕСТЬ ПРЕДМЕТ – НА ХРЕН НИКОМУ НЕ НУЖНЫЙ…

– Перестань сейчас же глупости говорить!

– Не перебивай! В общем, единственный мой шанс найти кого-нибудь – это стать знаменитой. Моложе красивее и богаче – мне точно не стать, а знаменитой – могу. Для этого мне надо выйти из художниц и стать поэтессой. Буду выходить на сцену – читать стихи.

– Зачем стихи? Песенки свои пой. Они чудные! Ведь говорят же, что ты «Галич в юбке» и «поющая Цветаева».

Песенки я действительно сочиняла с 15-ти лет и пела друзьям на кухне.

– Песенки – забудь. И Цветаеву с Галичем. Особенно Цветаева – на редкость удачный пример для подражания. И конец у нее прямо голливудский! Нет, в Цветаеву я играть не буду, я должна стать не «Наш Галич» и не «Наша Цветаева», а «Наша Ахматова» – вот кем я должна стать! И тогда мне достанутся в конце жизни «Наши ахматовские сироты, Наша оксфордская степень и Наша законная могилка в Комарово», а не «Наша петля в Елабуге».

– Но ты ж Ахматову не любишь.

– Стихи ее я не люблю. И личность ее мне предельно не близка, но что-то важное она сделала. Вот наступил этот Двадцатый съезд – и людям вроде как разрешили снова в чего-нибудь верить. Ну, в чего-нибудь, или кого-нибудь, кроме Пушкина. Они оглянулись вокруг – а нет никого, и верить то не в кого. А тут Бродский, Найман, Бобышев и Рейн обнаружили на чердаке Ахматову – потемневшую икону – оставшуюся от ТЕХ, в кого можно было верить. Вытащили ее на свет божий и стало ясно, что икона – чистая, ничем не засранная и есть хоть что-то на что можно молиться. Так потихоньку народ и начал в себя приходить…

– Так ты хочешь стать не просто знаменитостью, ты иконой хочешь стать?

– Причем тут икона, я тебе просто объясняю свое отношение к Ахматовой. И стишки тут совершенно не важны. Песни мои – хорошие и, по-моему, даже лучше, чем ахматовские стишки. Но я их петь не буду. Я буду как раз стишки зачитывать – они у меня в основном плохие, но это не важно. Я просто должна ЕЕ сыграть. Как хорошая актриса.

Для осуществления моего замысла, мы с Иркой отправились в мастерскую Комара и Меламеда на поэтический вечер. Вечером руководил крупный розовый мужчина в очках – доктор Андрюша. Андрюша сам был поэтом и читал смешные стихи – про натюрморт, сделанный из внутренних органов человека. Мне он понравился и стихи его тоже. Поняв, что он самый тут главный, я подошла к нему в перерыве:

– Андрюша, можно я тоже буду поэтессой? Понимаете, я развелась и мне нужен какой-нибудь любовник. Я хочу выходить на сцену и читать стихи, чтобы сразу много мужчин меня увидели…

– А вам не лучше в таком случае куда-нибудь в топлесс, например?

– Нет. Не лучше. Потому что я – толстая, без чувства ритма и вообще от физкультуры освобождена с первого класса.

– Даже не знаю, что сказать…. С первого класса – да это серьезный аргумент… А стихи у вас есть?

– Стихи – плохие. Есть хорошие песни, но это неважно. Давайте я лучше плохие стихи прочту.

Как- то я его уболтала и он позволил мне выйти на сцену. Я вышла на сцену и объявила:

БОРЬБА С БУДДИЗМОМ

Дальше я начала читать:

Если ты полюбишь Будду

Я тебе давать не буду!

Тут все сразу засмеялись, и мне стало легше. Дальше я уже без запинки прочла всю поэму:

Сколько время?

Два яврея.

Третий жид —

По веревочке бежит.

Бежит себе шатается,

Спрашивает дорогу:

Вы не скажете, как пройти к китайцам?

Говорят, они сделали доброго Бога.

Заглянул он в лавку корейскую.

Стоит на пороге и плачет.

Обменяйте мне долю еврейскую

На что-нибудь послаще.

Я о многом просить не буду

Не хочу ни любви, ни удачи,

Дайте только круглого желтого Будду

И круглую сладкую дыню впридачу.

…Значит, ты от нас ушел?

У буддистов хорошо.

Там и сухо и светло,

Ходит дедушка По Ло

(Принял пегую кобылу

За гнедого жеребца…)

А ты его принял было

За Бога и Отца?

Значит, ты идешь в буддисты?

Там у них тепло и чисто.

Пахнет рисом и лапшой.

Просветленною душой.

Как тебе я замолвлю слово

За мой бедный народ пастуший?

И за нашего Бога – злого?

И за наши темные души?

И за то, что не медом и мятой

Пахнут женщины и младенцы:

Кровью, семенем, жестким мясом

Да куда ж от этого деться?

Значит, ты идешь в японцы?

Ну, иди, иди, не бойся…

Бог желает тебе удачи.

Он поможет тебе дойти.

Ни буран, ни разъезд казачий

Твоего не прервут пути…

Но однажды проснешься где-нибудь в Тянь-Шане,

У подножья восточных скал

И увидишь с дорожным мешком за плечами,

Бога, которого ты не искал.

Он встанет – усталый и спокойный.

(Его руки испачканы в НАШЕЙ грязи и крови)

и скажет:

Браток, ты просто меня не понял.

Я хотел тебе дать немного ЛЮБВИ…

Вот что я прочла. Это я сочинила для красивого скульптора Лени Лермана, еще когда замужем была. Леня увлекался буддизмом, а я с этим увлечением, как могла, боролась.

Не то что бы я особый враг буддизма – буддизм для меня вещь скорее неинтересная, нежели неприятная – это ловушка для слабых душ, ловушка-убежище, нет в буддизме ни стыда, ни счастья; буддизм и травка – неразлучные брат с сестрой – оба они призваны вызвать возбуждение – там, где не от чего возбудиться, умиротворение – там, где не с чего умиротвориться, нежность и страсть – там, где не хватает любви, искусственную энергию – там, где нет собственной. Ничего плохого во всем этом нет – но я предпочитаю искать настоящую любовь, настоящее возбуждение – от чего то, что меня «всухую» возбуждает и умиротворяться от истинного умиротворения. Если же этого не происходит – то куковать без всего вышеперечисленного, но уж зато, когда это есть – знать что это – взаправдашнее. Алкоголю я больше доверяю – он лишь усугубляет уже существующее состояние. Кроме того – я считаю, что за буддийским доброжелательным равнодушием – системой невмешательства, кроется – как и за любой формой нейтралитета – помощь врагу – в данном случае всякой дьявольщине. Я слишком деятельный человек, чтобы принимать буддизм без раздражения.

Но вообще – то нелюбовь к буддизму – это моя тайна, кажется, не любить буддизм так же неприлично, как не любить евреев – признаешься где-нибудь в приличном обществе, всяко можно по морде огрести. И правильно! Это все – сугубо личные проблемы, и их надо обсуждать дома – с домашними. Вот мы с Полей – любим иногда поговорить, на досуге, о нашей неприязни к буддизму и траве – интимный разговор матери с дочерью.

А стихи я написала, потому что Леня Лерман увлекался буддизмом, а мне хотелось, чтоб он мною увлекался, а вовсе не буддизмом этим – вот и написала. Кузьма – ужасно над этим стихом издевался и обзывал меня по-разному:

«Киплинг, говорящий на идиш», «Иосиф Уткин в пробковом шлеме»

и прочие ругательства.

А сама я считала, что это лучшее из моих стихотворений

Мой бедный пастуший народ, представленный в мастерской Комара и Меламеда некоторым количеством зубных врачей и адвокатов – тоже был в полном восторге.

Куда бы не занесла еврея жизнь – от телячьего вагона до Аппер Ист-сайда, никогда он не чужд изящной словесности. Любовь к слову видимо последнее, что остается – вымаривают ли наше тело голодом, или душу – излишней сытостью, а стихам находиться место везде…

Мои стихи кого-то просто развеселили, а кого-то тронули. Знание почти всех присутствующих о буддизме было не больше моего и сводилось к смутной сплетне о том, что «У Наташки Козловой муж ушел в буддийский монастырь…», некоторое время назад поразившей Русский Нью-Йорк. Тем не менее, мои стихи дали людям возможность почувствовать их личную причастность к какому-то, хоть и тоже смутному Богу – но, СВОЕМУ-НАШЕМУ, и из стихов явно следовало – что он-то будет получше, чем у буддистов!

Людям обычно такие стихи нравятся. (Мне тоже нравятся такие стихи!)

В результате, я снискала некоторый дешевый успех и уже следующим утром проснулась знаменитой, а в тот же вечер раздался телефонный звонок:

– Юля? Здравствуйте. Это Андрей Рицман – мы познакомились вчера. Вы что-то говорили насчет любовника. Я все же не понял – у вас есть любовник?

– Именно что – нет! Если б был – стала бы я со сцены стихи читать!

– Стихи у вас очень забавные, но вам совсем не обязательно становится поэтессой, для того чтобы иметь любовников. Вашим любовником – буду я.

Вот этот розовый доктор из предместья как- то решительно не вписывался в мою идею любовника.

– Нет, Андрюша, вы знаете, я такая женщина, ну дикая, некоторые меня считают даже СУМАСШЕДШЕЙ. Любовник мой должен быть – ну такой, знаете, такой Феденька Протасов. Чтобы он там пил, к цыганам ездил, кидал, знаете ли, хрусты направо и налево, требовал «Невечернюю»…

– Это – я.

– Чего?

– Все, что вы описываете – это я.

Ну вот – подумала я, кажется нашего полку сумасшедших и вправду прибыло – можно по крайней мере наладить группу поддержки и дружбу по интересам.

– Нет, Андрюша, вы все же меня не понимаете. Мне нужен такой человек, который пьет запоем, потом бродит ночью по городу…

– …Пешком, потому что полицейские отобрали у него ключи от машины, а потом они его вяжут и он одному из них разбивает нос, а потом ему приходиться долго судиться…

– Ой, откуда вы знаете такие истории?

– Потому что это – мои истории. Я же сказал – человек, который вам нужен – это я!

(Ну и что я теперь буду делать с этим, выдуманным мною чудовищем, которое пьет запоем и бродит, по ночному городу, разбивая носы полицейским? Этот хуев Голем может и мне запросто нос разбить….)

– Завтра встречаемся в «Дяде Ване» в полвосьмого. Вам подходит?

Мне подходило.

«Дядя Ваня» – маленькое кафе на 54-й между 8-й и 9-й. Над входом гордо реет Андреевский флаг. Хозяйка – красивая русская актриса Марина, но все ее зовут «Тетя Маша». В «Дяде Ване» – уютно и спокойно, под крылом у Маши собираются русские девушки с судьбой – актрисы, танцовщицы из топлессов, скучающие «американские жены», валютчицы, приехавшие в Нью-Йорк на гастроли или просто шалавы на отдыхе. Во всяком случае, если где в этом городе и можно встретить большое скопление красивых баб – так это в «Дяде Ване», поэтому я и указала точный адрес этого заведения.

Но, если для знакомства «Дядя Ваня» место самое подходящее, то для первого свидание – совсем неудобное – там все друг друга знают и нету никакой приватности.

Поэтому мы с Рицманом решили перейти оттуда в какое-нибудь другое место.

Мы вышли на улицу. Вокруг простиралась «Адова кухня» – так называется район Сороковых и Пятидесятых улиц между Девятой и Одиннадцатой авеню. Там куча всяких забегаловок.

– Я вам сочинил стихи.

Андрюша начал читать стихи прямо на улице – громко и вдохновенно, но в эту минуту грянул гром, и началась жуткая гроза. В Нью-Йорке, как и в Питере, погода меняется каждые полчаса без малейшего на то основания, так что Айрис Мэрдок с ее чудной фразой «Эта сумасшедшая старуха – лондонская погода» – может смело отдыхать, пожила бы она У НАС!

Гром грянул, и мы с Андрюшей заметались по «Адовой кухне» в поисках какого-нибудь славного местечка – нырять абы куда, нам не хотелось – все-таки, первое свидание – не хрен собачий! Славное местечко нашлось почти сразу – что-то забавное в стиле 60-х, с оранжевыми пластмассовыми креслами и розовыми торшерами, мы вбежали мокрые, плюхнулись в эти кресла и Андрюша снова начал читать стихи:

В эту минуту я вдруг увидела у него за спиной что-то странное. Я увидела абсолютно голого малайского мальчика лет 15-ти. Он стоял к нам спиной, и я увидела его круглую желтую попу – почти, как наяву. Но ясно было, что наяву такое происходить не может, поэтому я зажмурилась и крепко потерла глаза. Когда я их снова открыла – попа никуда не исчезла.

Андрюша читал, вдохновенно запрокинув голову и прервать его было немыслимо – к тому же он читал мне посвященные любовные стихи:

Я открывала и закрывала глаза, в надежде, что видение исчезнет, но оно не исчезало. Наконец мой новый друг закончил, и я молча показала ему глазами, чтобы он обернулся. Он обернулся и небрежно заметил:

– Жопа… Это мы в гейский бар заскочили.

Тут только я заметила, еще нескольких голых мальчиков. Что касается того – первого мальчика, то он нес на блюде, приставленном к низу живота, своего «мальчика» джентльмену за столиком напротив нас. Джентльмен стал принесенное сокровище тихо поглаживать, а я вылупилась на них так, что нас, наконец, заметили, определили как разнополых – НЕНАШИХ натуралов и так закидали косыми взглядами, что пришлось уйти.

Голый мальчик так и остался самым ярким моментом в нашей с Андрюшей любви. Дальше все пошло как-то странно: он звонил мне по несколько раз в день, и домой и на работу, объяснялся в любви и читал стихи – множество стихов. Но больше ничего не происходило. Ничего не произошло ни на следующий день, ни через неделю…

– Ирка, я все-таки не понимаю – что у меня с ним происходит?

– Но он тебя любит? Влюблен?

– Слушай, каждый день я прихожу с работы и там полный автоответчик стихов и признаний в любви! Да у меня такой СТРАСТИ в жизни не было!

– Но ты с ним спала? Хоть раз – было у вас?

– Нет еще. Но может это период ухаживанья?

– Какого ухаживанья? Ты же говорила, что он сразу в первый день в любовники попросился. Ты вообще с ним часто видишься?

– Да я не виделась с тех пор – с голого мальчика. Он все занят.

– Не виделась? Так уж две недели прошло! Ты не понимаешь, что происходит? Он никаким любовником тебе никогда не будет.

– Но он стихи читает, в любви объясняется!

– Правильно. Он сидит в своем госпитале, на дежурстве – делать ему не хрен – и пишет эти стихи, а потом читает на твою машинку. А потом едет домой – спать с женой. Он любит свою жену Лену и спит с ней, а ты ему нужна для вдохновения. Понятно?

– Так чего теперь делать?

– А что – он тебе мешает? Ну, стихи эти и клятвы?

– Да нет, наоборот приятно, но только я думала, дальше чего-нибудь будет.

– Ничего дальше не будет. С этим вариантом – все ясно. Это, между прочим – не худший вариант. Ты с ним, с Андрюхой этим – дружи. Дружи, но ни на какой секс не рассчитывай, он уже давно был бы, если бы хоть как-то входил в его планы.

Ирка было как всегда права, прошло и три недели и четыре, мы с Андрюхой действительно подружились и даже иногда встречались в «Дяде Ване» выпить по рюмочке, но никаких завершенных действий между нами не происходило.

Так проще, привычней. Забудь меня. Пыль

застынет знакомым и матовым слепком.

И оклик, приняв очертание «мы»,

Осядет на дно и запомнится пеплом…

В это время в моей жизни начало происходить что-то, что заставило меня отвлечься на некоторое время от поисков любви и сосредоточиться на поисках хлеба насущного.

Гармент-дистрикт – это район в Нью-Йорке, где делают одежду. Тридцатые – улицы между Мэдиссон и Восьмой. Седьмая в этом месте называется «Фэшн эвеню» и на углу Седьмой и Сороковой даже стоит памятник Портному – еврейский старик в ермолке, сидящий за швейной машинкой.

Известно ли вам, что Нью-Йорк стоит на трех китах, это:

«Фэшн бизнес»

«Паблишинг бизнес» и

«Интертеймент бизнес».

А, проще говоря – Тряпки, Книжки и Зрелища.

Все это – на самом деле еврейские деньги. Про это я тоже сочинила стихи: