Читать книгу Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I - Юрий Александрович Лебедев - Страница 21

16.22. А. П. Жуков в рабочем кабинете во время беседы 21.10.13.[144]

С Александром Петровичем мы общаемся по поводу отдельных эпизодов биографии Жоржа Абрамовича довольно часто. Ведь именно он и инициировал мой исследовательский интерес к биографии Жоржа Абрамовича, когда в печальный день его похорон 2 февраля 2006 года предложил мне разобраться с историей упоминания «Георгия Коваля» в романе А. И. Солженицына «В круге первом».

В ходе подготовки этой книги я часто бывал в РХТУ для встреч с людьми, хорошо знавшими Жоржа Абрамовича. И каждый раз я старался поговорить и с Александром Петровичем, который всегда помогал мне в организации нужных мне встреч. Иногда нам удавалось обсудить итоги моих бесед и поговорить о главном герое наших исторических изысканий и о тех людях, которые окружали его в Менделеевке. А о них, и обстоятельствах всей «менделеевской жизни», а, особенно, второй половины XX века, Александр Петрович знает много и не понаслышке – он «коренной менделеевец», посвятившей «alma mater» всю свою жизнь. И нынешнее положение «главного историка РХТУ» – не формальное обозначение должности, а точная фиксация его роли в иерархии университетской жизни.

Обычно разговаривали мы в маленьком рабочем кабинете Александра Петровича. Беседовали весьма непринуждённо, порой позволяя себе расслабиться и «рюмочкой чая». Почти всегда на этих беседах присутствовал В. И. Кузин, сотрудник Центра Истории, знаток менделеевского быта и традиций…

Ю. Л. Первый вопрос самый простой. Когда ты познакомился с Жоржем Абрамовичем?

А. Ж. Я познакомился с Жоржем Абрамовичем когда был студентом. На 5 курсе, в сентябре 1963 года. Нам предстояло изучать курс с бесконечно длинным названием «Автоматизация химико-технологических процессов», который мы кратко называли КИП. И я впервые познакомился с ним «визуально» 3 или 4 сентября в 501 аудитории МХТИ. (Сейчас она 511). Он вошёл, представился, рассказал, о чём будет курс, и начал читать. Было очень сложно, даже мучительно слушать его. Вот все говорят, как это было хорошо – акцент и всё такое, но слушать его было тяжело! Да и потом – 5 курс, уже надоела вся система обучения…

А узнал я о нем раньше – от своего старого приятеля, мы с ним и в школе вместе учились и жили в одном общежитии. Он был очень любознательным и говорил мне, когда мы занимались ОХТ, т. е. года за полтора до этого: «Саш, ты знаешь, там на кафедре есть настоящий американец!». И вот когда я увидел его в аудитории, то понял – это действительно настоящий американец! Человек, который вырос здесь, говорить так не мог! Хоть и говорят, что был Жорж великий методист, но по началу, пока ты не заставишь себя его услышать, слушать его было тяжело. Курс был огромный – чуть ли не три лекции в неделю. Поток был большой, так называемые «школьники» – топливники, органики, неорганики, силикатчики в одном замесе…

Голос В. И. Кузина: А Жорж и у меня читал лекции! Поток силикатов и неорганики…

На третьей неделе народ стал разбегаться с лекций. И деканат сделал нам «втык» – ходить надо учиться! И – мне до сих пор этого стыдно – я сдавал ему экзамен и закончил этот курс не блестяще…

Ю. Л. И что было дальше?

А. Ж. А дальше были замечательные зимние каникулы, после которых начиналась УНИРС – «учебная научно-исследовательская работа». Я думал, что вышел из этой игры – курса автоматизации. Меня предварительно определили в группу Н. В. Кельцева, где было много хороших ребят – знакомых аспирантов. И вот проходит организационное собрание в начале семестра. Ведёт собрание Антонина Григорьевна Кузнецова. Я чувствую себя совершенно расслабленным и слушаю «в пол-уха» – кого именно, в какую группу и т. п. И вдруг кто-то толкает меня в бок: «Саш, а ты-то куда?». Я: «Как куда? Я в группу Кельцева!». «А тебя не назвали!». И вопрос к ведущей: «А Сашу куда?». Она отвечает: «А Саша пойдёт со мной!». И повела меня на четвёртый этаж. А там сидят Жорж Абрамович и Ирина Климентьевна! Так началась моя работа с ними…

Ю. Л. Так началась твоя дипломная работа?

А. Ж. Нет, это был десятый учебный семестр, по тогдашнему раскладу – УНИРС. Диплом был у нас одиннадцатый семестр. Мы, «школьники», неделю учились, неделю работали.

Ю. Л. Так чем же ты занимался у Жоржа в это время?

А. Ж. Тогда на кафедре создавалась-реконструировалась установка по исследованию массопередачи на провальных тарелках. Она находилась где-то на кафедре неорганики. И работал там Родионов и, кажется, Шимечек. Это была установка, которую под руководством ещё Ивана Николаевича Кузьминых сделали на кафедре ТНВ, и в создании которой принимал участие аспирант Жорж Коваль. И я начал работать на ней. Сделал диплом.

Ю. Л. Итак, ты выполнил диплом у Жоржа, «но в аспирантуру не попал…»

А. Ж. Да, я ушёл в НИУИФ и уехал в Воскресенск. Но Жорж мне сказал сразу – вот пройдёт время, отработаешь своё, и мы тебя пригласим в аспирантуру. И я действительно получил от него «Почтовую карточку» с приглашением. Не могу её, к сожалению, найти… Это был 1967 год. Народу в аспирантуру поступало много, человек 10, а мест было 3 или 4… И в НИУИФе я уже сдал два кандидатских минимума – философию и язык. Я сдал вступительный экзамен по ОХТ, но тут меня приглашает Дмитрий Афанасьевич <Кузнецов – Ю. Л.> для беседы «один на один». И говорит «Ты извини, но взять тебя сейчас мы не можем». Ты сейчас возвращайся в НИУИФ, а мы напишем в министерство письмо, что ты сдал все экзамены и, думаю, получим разрешение ещё на одно место. Есть там связи… Только ты об этом никому не говори!».

Ю. Л. И ты вернулся в НИУИФ?

А. Ж. Да. И там меня корили – ведь мог поступать и в аспирантуру НИУИФа! А когда план Кузнецова осуществился и меня с 1 декабря зачислили в аспирантуру Менделеевки, меня из НИУИФа просто так не отпустили – пришлось отработать положенные перед увольнением две недели… Пришёл на кафедру, как сейчас помню, 12 декабря. А где-то в феврале умирает Дмитрий Афанасьевич… Вот так я попал на кафедру ОХТ.

Ю. Л. Так, теперь второй стандартный вопрос, который меня очень интересует и на который я получаю самые неожиданные ответы – как ты узнал или догадался, что Жорж был разведчиком?

А. Ж. Хм… Я расскажу тебе, конечно, разные свои модели, но я убедился на 100 % в том, что он был разведчиком, только когда Крамиш прислал эти свои письма…

Ю. Л. То есть, до этого…

А. Ж. А до этого были просто какие-то разговоры, Лев Гришин, например, говорил, что его американцы ищут… Я-то думал, что он служил в американской армии и потом каким-то образом оказался здесь. Я не знаю как, в силу каких пертурбаций, не знаю – это был просто «чёрный ящик»… Я даже не знал всех его корней, даже того, что он Менделеевку заканчивал…

< Примечание А. Ж. О его корнях… В августе 1914 года в Уфе состоялся Кубок мира по хоккею среди молодежных клубных команд. И из Америки приехала команда под названием «Сью-сити маскетирз» (Sioux City Musketeers) – «Мушкетёры Сью»! И заняли третье место! И надпись у них на груди была по-русски – Мушкетёры Сью!:

16.23. Хоккеисты из Сью-Сити в Уфе.[145]

Вот Жорж был бы рад увидеть это! На русском языке и с изображением на рукавах початков айовской кукурузы…Ю.Л.>

Ты помнишь статью в «Менделеевце», в которой рассказано, как я задал ему вопрос на праздновании 9 мая – «А где Вы были 9 мая 1945 года?»[146]

Ю. Л. Да, конечно, я и хотел у тебя узнать, почему ты этот вопрос задал?

А. Ж. Так вот. Я знал, что он был в американской армии, а тогда начитался Хемингуэя и думал, что и Жорж «с бородой и ружьём» пошёл организовывать французов… Кстати, так и представлял его в такой же куртке и пилотке, как мы сейчас видим на его американских армейских фотографиях. Это было году в 85–86.[147] Я тогда на митинге выступал и после этого мы шли по двору и я хотел сказать ему что-то приятное. И думал, что он ответит что-то о Европе, Париже, Франции… А он вдруг ответил – «Штат Теннеси, Ок-Ридж»… Это было загадочно. Но у меня не было никаких ассоциаций с атомным проектом. И если слово «разведка» как-то и связывалось с Жоржем в разговорах о нём, то в моём представлении это была обычная военная разведка…

Ю. Л. А вот вопрос, который давно мучает меня, а теперь, после бесед с разными людьми, мучает всё больше. Я впервые оказался в Менделеевке в 1965 году на подготовительных курсах. И в памяти отложилось, как я, любопытствующий школьник, иду по лестнице, осматривая всё вокруг, и вижу стенд – «Наши Ветераны». С интересом рассматриваю фотографии и вдруг вижу одну, под которой очень странная подпись: «Коваль Ж. А. Рядовой. Генеральный Штаб». И это очень мне запомнилось. А сейчас, беседуя с людьми, я узнаю, что тогда такого стенда не было!

А. Ж. Нет, не было. Но, кстати, на мраморной доске перед парадным входом в МАЗ, неверные инициалы Коваля Гейби – брата Жоржа…

< Действительно, на «самой парадной» доске в РХТУ им. Д. И. Менделеева:

16.24. Холл входа в РХТУ со стороны Миусской площади.[148]

высечены неправильные инициалы Гейби Абрамовича Коваля:

16.25. Фрагмент мемориальной доски в холле РХТУ.[149] – Ю. Л.>

Да и доска, где фотографии погибших менделеевцев, появилась позже… И того Коваля, который был там, я как-то не связывал с Жоржем…

Ю. Л. Понял. Но всё это странно…

А. Ж. А я возвращаюсь к моим знаниям о Ковале. Вот Лев Гришин – а он был больше информирован! – говорил о том, что Жорж переживал после визита к нам какой-то университетской американской делегации, во время которого Жорж был переводчиком у Жаворонкова, поскольку, мол, после визита этой делегации американцы якобы начали разыскивать Жоржа… Это я слышал позже, уже после аспирантуры.

Ю. Л. Я тоже слышал эту байку…

А. Ж. Не знаю, насколько это так, но то, что здесь была американская делегация, мне запало в память вот почему. На втором курсе в первой лекции по спецподготовке генерал Чертков, Моисей Исаакович, говорил нам: «Вот тут у вас бывают какие-то «пацифистские настроения». А вот была тут у нас в институте американская делегация из университета (он называл его, но я сейчас не помню названия) и в составе этой делегации был мой коллега, тоже военный!..». И вот этот рассказ Гришина и слова генерала у меня как-то «совпали»… И когда мы с Каграмановым были в гостях у Жоржа (а это было уже в начале двухтысячных, но до его 90-летия), я у него прямо спросил: «Жорж Абрамович, а как Вы поняли, что Вас разыскивают?». И рассказал о гришинской байке и своих «совпадениях»… И вот что рассказал Жорж. «Ещё в те времена, когда Торочешников был начальником Главного управления технологических ВУЗов в Минвузе, приехал какой-то американец, и Торочешников поручил мне его – где-то курировать, где-то переводить, где-то помогать… И мы полетели с ним в Навои, в Узбекистан.[150] Там большой химический комбинат. И я по характеру его вопросов во время бесед в нашей поездке понял, что никакой он не технолог, не химик, а совсем из другого ведомства… И я понял, что моя персона его…»

Ю. Л. Заинтересовала…

А. Ж. Нет, не «заинтересовала», а именно «интересует»! Как сказал Жорж, «моя персона его интересует конкретно»… Понимаешь разницу?

Ю. Л. Ну, конечно![151]

А. Ж. Американцы вполне могли просчитать ситуацию с выбором куратора Торочешниковым – кого ещё из «своих» он мог предложить? Или Торочешников был такой открытый мужик – кто ж это знает!

Ю. Л. А когда была эта история с поездкой в Навои?

А. Ж. Я думаю, это где-то в начале 60-х годов… Не знаю, точно ли это был Навои, но Узбекистан точно. Я видел фотографию Жоржа из этой поездки… Где – не помню. Может, на стенде к 90-летию Жоржа, а может – где-то и твоих материалах.

Ю. Л. Ты меня извини, память у меня уже дырявая, я этой фотографии не помню…

А. Ж. И у меня воспоминания прыгают… Вот ещё один эпизод, который вдруг вспомнился, когда я посмотрел свои записи старинные. Было это в 1963 или 1964 году. Скорее, в 1963, когда я только начал учиться у Жоржа на КИПах… И вот где-то в октябре случился какой-то насыщенный день. Мы с друзьями зашли на Новодевичье кладбище. Ходили на могилу Алилуевой, ну, ещё буквально на две-три могилы… Ведь задача-то была простая: где-нибудь спокойно посидеть с бутылочкой портвейна… И вдруг встретили там Хольцмана – актёра, который играл в кино Зорге! Он там ходил с переводчицей… Потом смотрели футбол – наши играли с Италией, было это часа в три, у нас были шикарные места… И ниже на пару рядов я снова вижу нестриженный затылок Хольцмана! А вечером у нас с женой были билеты во Дворец Съездов, то ли на «Лебединое озеро», то ли на «Жизель». И вот во Дворце Съездов я стою в очереди в буфет и вижу – впереди меня опять стоит Хольцман с барышней-переводчицей! Это буфет наверху Дворца Съездов, где Банкетный зал. Давали там «Киндзмараули» и взбитые сливки. И стоило это всё вполне по карману даже студентам. И Хольцман берёт эти сливки, отходит к столу… А я вдруг вижу, что рядом – наш преподаватель по автоматизации с супругой! И пьёт Коваль это же «Киндзмараули», ест эти же сливки… Тогда во мне ничто не дрогнуло. Но, согласись, сейчас – это эпизод для Голливуда: Хольцман-Зорге и Жорж Коваль во Дворце Съездов!

Ю. Л. То есть ты встретил «кино-разведчика» вместе с «реальным разведчиком!»[152] А Жорж на Хольцмана обратил внимание?

А. Ж. Я этого не помню – смотрел я больше на Хольцмана. Да я вообще на этом не концентрировался, ведь тогда я даже не догадывался, что Жорж был разведчиком!.. А давали тогда всё-таки не «Лебединое озеро», а «Жизель»!

А. Ж. А что касается Жоржа-методиста… Методист он был занудливый – всё по правилам…

Ю. Л. Ты знаешь, и я, честно говоря, поначалу слушал его лекции с трудом. Но в то время, когда он начал нам читать, мы уже были с ним хорошо знакомы, и манкировать лекции я просто не мог…

А. Ж. Да, к ним нужно было привыкать! Уже потом, когда я слушал его лекции без напряга, меня даже раздражало, если кто-то рядом мне мешал… Но это потом, когда привыкаешь к его синтаксису, построению предложений… Вот, когда я защищал диссертацию, был у меня один оппонент – Лев Аксельрод. Жорж знал его ещё до войны. И когда я привёз ему диссертацию – после правки Жоржа, разумеется! – он мне и говорит: «А чего это у тебя написано всё как-то не по-русски?». А я уже не замечаю – привык к жоржевой правке! А Аксельрод тогда подвел – перед моей защитой уехал на курорт. Пришлось искать другого оппонента. Так бывало – Жоржа подводили даже близкие друзья. Мягкий он был человек…

Голос В. И. Кузина: Да, он был мягкий человек…

Ю. Л. О жоржевой правке вспоминает и Жора Каграманов… А, кстати, ты не помнишь, как познакомился с Жорой? Он очень любопытную байку рассказывает – мол, очень колоритными были обстоятельства, но Жорж им не удивился…[153]

А. Ж. Да, так оно и было! Помню, что дело было в субботу, я не знаю, кто Жору привёл, но он появился уже вместе с Жоржем. А мы только что отыграли в футбол и переодевались на кафедре. Конечно, дым коромыслом… Сидим в крайней комнате, там где тяга – все курильщики курят, конечно… Дым коромыслом! Там же две канистры пива – Женька Дмитриев принёс – чёрный хлеб, килька… А тут и появляются Жорж с Жорой!.. А то, что Жорж не удивился – это понятно. Дело ведь происходило в субботу, а в субботу, как знала вся кафедра, мы играли в футбол!

А с этой тягой связана другая забавная история – про Перельмана и Беренгартена. Дело в том, что когда я собрался экспериментировать с сернистым газом, то попросил установить мощную тягу. Сделали. И вот вентилляторщик показывает Толе Горюнову как эта тяга работает. Он снимает с себя шапку, подносит к тяге, и она пошла туда! Он её подхватывает, а в этот момент входят «два юных дарования» – Беренгартен и Перельман. Горюнов снимает с Перельмана шапку и говорит: «Вот, смотри какую вам тягу сделали!». Раз, и шапка уплыла в тягу! Беренгартен говорит: «Нет, тут что-то не так!», снимает с себя шапку – и она улетела в тягу![154] Вызвали вентиляторщика, достал он то, что осталось в газоходе после тяги – два шнурка! После этого установили в тяге специальную сетку, чтобы не засасывала чего лишнего… Но тяга давала себя знать – при её работе дверь в комнату было так трудно открыть, что дверные ручки отрывали!

Ю. Л. Да, значит не подвела память Каграманова в этом случае! А ещё говорят, что именно при этой истории Жорж сказал свою знаменитую фразу: «Шпирант нынче пошёл дурачок – всё пёт и пёт…»

А. Ж. Нет, это совсем другая история! На эту фразу очень обижался Беспалов – работа ведь у него была очень «продвинутая»… Я подозреваю, что это не Жорж сказал, это уже кто-то «косил под Жоржа». Скорее всего, это кто-то из «общества Фурмер» – или Лев Гришин, или Шура Федосеев. У них очень хорошо получалось пародировать Жоржа. А вот «пёт» – это даже не жоржевское словечко. Так говорил Томаш Гартман, не мог он выговорить «пьёт», всегда у него получалось «пёт»… И это подхватили ребята из группы Фурмер и обратили в свою пользу – мол, вот, аспиранты Жоржа такие «продвинутые», а он говорит, что «шпирант дурачок…». И мне потом пересказывали эту фразу другие люди – по институту среди аспирантов эта фраза «пошла»… Ещё раз скажу – я от Жоржа эту фразу не слышал. Слышал в исполнении Льва, Шуры, может, от Миши Малина. Но я эту фразу принимаю, она звучит в стиле Жоржа. Может, он и сказал её, но точно не по адресу своих аспирантов…

Ю. Л. Ты тут озвучил одну дату – 1964 год – в связи с чем у меня такой вопрос. В феврале 1964 года факультетское бюро ТНВ приняло Жоржа в партию. Не припомнишь ли чего в этой связи?

А. Ж. А, кстати, ты не знаешь, кто давал рекомендации Жоржу в партию? Меня об этом спрашивал Родионов.

Ю. Л. Как же, знаю! Это Изабелла Эммануиловна Фурмер, Афанасий Иванович Малахов и Пётр Игнатьевич Бояркин.

А. Ж. Да, все они с «гвардейским стажем» были…

Ю. Л. Но, всё-таки, ещё о партийных делах Жоржа. Жорж вернулся сюда в 1948 году. А в партию он вступил только в 1964 году. Как ты себе можешь объяснить – почему?

А. Ж. А ты посмотри процент коммунистов среди преподавательского состава в те времена. Он очень маленький. Малахов пришёл членом партии с фронта, Бояркин был связан с комсомолом ещё с Гражданской войны… Не было тяги и не было такого давления, профессура была в основном беспартийная, без проблем!..

Ю. Л. А в 1964 году почему?

А. Ж. А здесь, наверно, начались какие-то трудности и стало нужным, чтобы профессорско-преподавательский состав стал партийным… Да и настроения после XX съезда у интеллигенции изменились…

Ю. Л. Можно сказать, что в это время начался «партийный призыв интеллигенции»…

А. Ж. Вполне возможно…

Ю. Л. Ведь Жорж был по жизни «человеком тактически грамотным», там, где можно было «не высовываться», он и не высовывался…

А. Ж. А тут он мог почувствовать, что «надо»… Ведь ему уже 50 лет…

Кстати, его 50-летия я не почувствовал – я был ещё студентом и к кафедре отношения не имел. А вот его 51 день рождения я помню хорошо! Как раз накануне случился знаменитый взрыв.[155]

И попал Жорж как кур в ощип – его буквально перехватили по пути на кафедру с лекции и включили в комиссию по расследованию… Комиссию создали почти мгновенно, типа «комиссии-летучки» – Кафтанов, Степанов, ещё кто-то… А Жоржа включили, я думаю, потому, что он человек грамотный, рассудительный, тем более – специалист по контрольно-измерительным приборам… А я сидел на кафедре и ждал его – защита диплома через несколько дней, а он работу ещё не смотрел! Посмотрела Ирина Шмульян, и говорит: «Ну, вот придёт сейчас Жорж Абрамович, мы и обсудим…». Но обсудили мы только дня через три. Комиссия работала почти без перерыва… Говорят, приезжал секретарь ЦК Ильичёв, ещё кто-то… Жорж извинился и говорит: «Ты приезжай ко мне домой, там и посмотрим…». И в воскресенье я поехал к нему. Я был чуть ли не первый, кто побывал в его новой квартире на Мичуринском проспекте… Ну, обсудили, чайку попили. Переделывать что-то было уже поздно, да и не нужно… А что там произошло тогда же Жорж и рассказал…

Ю. Л. Ты произнес важные слова – ты был одним из первых, кто посмотрел новую жоржевскую квартиру… Она была на Мичуринском проспекте. А почему он не вступил в кооператив менделеевский? Это же гораздо ближе.

А. Ж. Нет, менделеевский кооператив на Готвальда был позже. А тогда Мичуринский проспект был престижным – это же Юго-Запад, около Университета, тихо, спокойно… А в первый менделеевский кооператив в районе Курского вокзала он не попал – он ещё не был человеком достаточного уровня. Там получили квартиры только проректор Ковтуненко, Загорец, Фурмер…

Ю. Л. Ну, а Жорж к тому времени деньги имел – был доцентом.

А. Ж. И их было двое. Вообще на Ордынке площади у них по нормативам было достаточно, но он ещё имел право на дополнительную жилплощадь 18 квадратных метров как кандидат наук.

Ю. Л. Родионов мне сказал, что на Ордынке комната была метров 16…

А. Ж. Тогда кооперативы только появились и многие недоумевали – зачем деньги платить, если Исполком и бесплатно даёт! Но Жорж хотел отдельную квартиру…

Ю. Л. А вот ещё вопрос. Как Жорж уходил из института? Почему?

А. Ж. Ягодин давил… Все пожилые доценты уходили… Осталась одна Фурмер. Уж каких усилий ей это стоило – не знаю… А он уходил тяжело. Помню, было заседание кафедры и начали его «щипать» его же ученики. Может быть, не без «направляющих советов» Бескова. Но так тогда было на всех кафедрах… Пенсионеров выдавливали… Хотя энергия у него ещё была, голова светлая… И потом его вызывали и он работал по несколько месяцев в году…

Ю. Л. Да, по трудовой книжке это видно… Но, уходя с кафедры, он уходил «насовсем». Даже говорил Шмульян, когда она что-то его спрашивала по курсу автоматизации, что «я уже всё забыл»…

А. Ж. Но то, что он был ещё в силах, видно и по тому, что он продолжал работать на полставки в ЦНИИБе, у Марии Дмитриевны Бабушкиной… И работал плодотворно – я помню это ещё с тех времён, когда был у него аспирантом. И эта работа кроме интереса научного – и денег, разумеется! – давала ему возможность ездить в командировки на ЦБК в районе Хабаровска, навещать брата, родственников, некоторые из которых уже перебрались в Хабаровск. На моей памяти это было несколько раз. Помню, однажды зимой он рассказывал после приезда, что в Хабаровске, несмотря на мороз, люди ходят на хоккей с мячом. Было их тысяч 25… Видно, он и сам тогда сходил!

Ю. Л. А вот что ты можешь сказать о его попытке в 1933 году поступить в Менделеевку? Он пишет, что он приехал в Москву, но опоздал – приём документов был закончен.

А. Ж. Этого я не знал!.. А в 1934 году он приезжал через какого-то ОЗЕТовца – он пишет в приёмных документах, что связь с ним нужно держать через него, не помню его фамилии и дальнейшей судьбы, но я потом в какой-то литературе её встречал. Всё это странно… Я убеждён, что в 1933 году у ОЗЕТа была какая-то квота, но Жорж поступал в 1934 году по графе «Свободный приём» как рабочий…