Читать книгу БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Белой акации гроздья… - Юрий Киселев - Страница 13

*

После ставших привычными военных неудач осени 1914 и зимы наступившего 1915 года и прочно поселившегося в настроениях петроградцев уныния произошло событие, выплеснувшее на улицы чуть не весь город: войска Юго-западного фронта взяли сильно укрепленную крепость австрийцев Перемышль, захватив более ста тысяч пленных. В тот день невзирая на мерзопакостную погоду на улицах царило ликование, от радости все буквально посходили с ума. Орали «ура!», пели гимн, обнимались, целовались. А затем в город привезли и провели по улицам несколько тысяч пленных австрияков. Я увидел их на Невском. Они в молчании шли ни на кого не глядя, но выглядели нехудо: чистые, сытые лица, теплое обмундирование, добротная обувь. Я немедленно вспомнил, что писал Тасе Федор: все ходят оборванные, страшно мерзнут, нет спасения от вши… Тася вязала ему шерстяные носки, отправляла посылки с теплыми вещами и купленным на толкучке по сумасшедшей цене куском мыла.

Собственно, спекуляция началась немедленно с началом войны – сперва на железных дорогах. Из-за малой пропускной способности к театру военных действий количество пассажирских поездов было резко сокращено, и оборотистые люди, по большей части сами работники дорог, стали скупать в кассах билеты и перепродавать втридорога. По этой причине Петька остался на Рождество в Питере, как и другие кадеты. Платить бешеные деньги за короткий рождественский отпуск не имело смысла, и он перенес поездку в Москву и в имение на лето, после учебного плавания. Тем более что староста написал – за починку крыши не брались; мужиков совсем не осталось, даже уж на кузне работает Митуля, а стало быть, кузнец так и не вернулся, и Глаша в безопасности.

С отъездом моих в Ораниенбаум, я теперь в выходные отпуска прямо из Корпуса…

– Папа, – прервал чтение голос дочери, – хочу тебе показать…

Она стояла в дверях, пряча что-то за спиной.

– Ну… – поднял он от книги глаза.

– Посмотри… – Она подошла и протянула ювелирную коробочку.

– Что это?

– Посмотри, посмотри, – загадочно улыбалась она.

Улыбка дочери ему не понравилась. Он заложил страницу, взял у нее коробочку и открыл. В глаза сверкнуло камнем кольцо.

– Купила, что ли? – сказал он, возвращая коробочку.

Она не ответила, надела кольцо и, любуясь, предложила полюбоваться ему:

– Прелесть, да?

То, что она пропустила его вопрос мимо ушей, отцу еще больше не понравилось.

– Ничего, – вяло одобрил он. – Что за камень? Я в этих стекляшках не разбираюсь.

– Пап, ну ты что! Бриллиант.

– Коричневый?

– Шоколадный. Шоколадный бриллиант, довольно редкий.

– И сколько ж этот редкий шоколад стоит?

Дочь пожала плечами и интригующе улыбнулась.

– Слушай, кончай темнить! – начал заводиться отец.

– Я не темню, правда не знаю. И не знала, говорить тебе… Ты ведь Диню невзлюбил?

– Это он, от него?!

– С предложением руки и сердца, – улыбнулась дочь.

Щербинин побелел, глотнул воздух и вскочил, задыхаясь.

– Папа! – перепугалась Ольга.

В следующий момент его лицо налилось кровью.

– Ну… Ну это… это… это… – в ярости закричал он.

Ольга приобняла его:

– Ну что ты, пап? Я же не сказала, что выхожу за него замуж. В ближайшее время во всяком случае.

Щербинин тряхнул плечами, сбрасывая ее руки, и хмыкнул:

– И вернешь кольцо?

– Еще не решила.

– Ну, решай. Дело твое. – Он снова сел на кушетку и раскрыл книгу, сделав вид, что читает, в то время как глаза вхолостую бегали по строчкам.

Ольга стояла над ним и улыбалась нежной и чуть ироничной улыбкой.

– Ты прямо как бабушка: ревновала тебя ко всем женщинам.

– Я не ревную. – отрезал отец.

– А что ты делаешь?

– Стыжусь.

– Что-о-о?! – сверкнула она глазами.

– Что слышала, – буркнул он и заговорил, снова распаляясь. – Мне стыдно, что дочь у меня такая дуреха. Совсем себя не уважает. Позволяет… Сколько вы знакомы? И он уже делает тебе предложение! Что он возомнил? Что русскую бабу пальчиком американским помани – и она уже побежала? Да он, он… Он мизинца твоего не стоит! Он…

– Стоп, папа! – резко оборвала она и уже мягче добавила: – Я же сказала: я тебя одного не оставлю, можешь не волноваться. – И ушла к себе.

– Сама не волнуйся, не пропаду! – прокричал вслед Щербинин. – Я самодостаточный!

Когда Ольга вышла из своей комнатки, чтобы пройти в большую, она увидела, что отец второпях запихивает в свою сумку на колесиках вещи.

– Ты куда? – сказала она, прекрасно понимая куда.

– На кудыкину гору, – буркнул он.

– Пап, не дури! Ну хочешь, я верну?

– Мне без разницы. Я в твою жизнь больше не вмешиваюсь. Живи как знаешь.

– А компьютер?..

– Заберу, когда тебя не будет, и оставлю ключи. – Он подхватил сумку и решительно покатил к выходу, уже во дворе услыхав:

– Пап, а книга, книга? Книгу забыл!

– Да пропади она пропадом! – в сердцах пробормотал он. – Вместе с ними со всеми!

От мастерской до их квартиры в Левшинском было минут пятнадцать его шага, но сейчас, взвинченный, он не шел, а бежал, так что сумка еле поспевала за ним.

– Мало ей наших мужиков… – бесился он. – Нет ведь, американское говно милей…

Придя домой, он засадил граненый стакан водки, отключил телефон и завалился спать. Проснувшись утром, он не сразу сообразил, где он, вспомнил вчерашнюю ссору, но уже не так гневно. Встал и на носочках заглянул в комнату дочери – нет, не приехала. Весь день он никуда не выходил, ждал, что она позвонит или приедет. Она не звонила, он тоже звонить не стал. Это была самая серьезная размолвка за все годы, что они вместе. Долго сердиться на дочь он не мог, но тут, что называется, нашла коса на камень.

Звонок раздался вчером, но не от дочки. Римма любопытничала, почему не пришел.

– Собираюсь на дачу, много дел, – ответил он.

И действительно следующим утром уехал на электричке на дачу, жалея, что, уходя позавчера из мастерской, не взял кота Гришку, вдвоем было бы веселей.