Читать книгу БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Белой акации гроздья… - Юрий Киселев - Страница 14

Приблизительно в то же время, когда Игорь Александрович ехал утром в электричке, в Лос-Анджелесе был еще вечер предыдущего дня. Майкл сидел у себя на Уилшер бульваре и ждал Дино, который собирался после съемок заехать.

Откровенничая со Щербининым, Майкл посетовал, что они с сыном далеки. Побывав в России, Дино зачастил к отцу, нередко оставался ночевать и, хотя приезжал со съемок усталый, подолгу расспрашивал о Российской истории, культуре, накупил учебников и понемножку начинал говорить. Майкл не сомневался, что причиной тому Ольга.

Дино позвонил, что задерживается, но обязательно приедет. Майкл улыбнулся: уже довольно поздно, и ехать ему сюда не меньше получаса, тогда как до дому три минуты.

Это был дом родителей, где прошло детство и юность Майкла. Женившись, он жил у жены, а после развода вернулся к родителям, пока не купил себе квартиру. Когда родился Дино, они со второй женой и малышом переехал к родителям и жили с ними, пока Лина не увезла сына в Милан, и Майкл вернулся на Уилшер. Приехав поступать в киношколу, Дино вернулся в дом к бабушке и теперь, после смерти Аньес, жил там один.

Подумав, чем до приезда сына себя занять, Майкл взял книгу отца, которую не открывал добрых два десятка лет, с той поры, когда работал над сценарием. Тогда он обошел главы октябрьских событий – не строить же Москву из фанеры в Голливуде, как однажды сыронизировал отец. Теперь Майкл уже не представлял будущий фильм без этих событий, особенно, когда услышал от Гоши, что у Никитских ворот сидел с пулеметом его отец. Книгу Майкл помнил смутно, но в памяти сохранилось, что Никитские ворота отец упоминал не раз, и теперь Майкл решил перечитать эти главы.

Полистав, он нашел страницу, где отец описывает, как они с Петром по пути с фронта на Дон остановились в Москве навестить Петькину матушку, передохнуть и посмотреть заодно Белокаменную, где Андрей еще не был. С этого места Майкл стал читать:

Трудто сказать, чего в глазах матушки Петра было больше: радости от встречи с сыном или ужаса от вида двух заросших, черных от недосыпа и немытости кощеев. Дворник Мартыновых Шакир грудью встал в дверях, заявив, что «вшу в дом не пустит», и повел нас в сарай на санобработку. Анна Ивановна покорилась. Хотя, казалось бы, какое дворнику дело до господского дома? Но дело было.

Шакир был одногодком Петиного отца, они вместе росли, и Мартыновы настояли, чтобы дворник отдал своего смышленого сына в трехклассную школу. Когда отец Петра женился на Анне Ивановне, родители оставили молодым дом в Нащокинском переулке и уехали жить в имение Мартыновых в Орловской губернии. Старого дворника с женой они забрали с собой, и дворницкое хозяйство в Москве перешло к Шакиру. Тремя годами позже Шакир женился, и у него родилась дочь – Галия, которая росла в доме скорее как младшая сестра Петра, а не дочь дворника. А теперь, когда многолетняя прислуга Мартыновых сбежала из голодной и холодной Москвы семнадцатого года в деревню, Галя (так ее называли с детства) делала все по дому, помогая Анне Ивановне. Без Шакира и его дочки Анна Ивановна с уходом мужа на фронт просто бы пропала.

Этой Пасхой Анна Ивановна надумала проявить самостоятельность. Взяв кое-что из дома, в том числе хронометр фирмы «Мозер», она отправилась на Смоленский рынок. Вернулась гордая. Хронометр она выменяла на дюжину крашеных яиц и две буханки настоящего, с глянцевой корочкой, свежайшего черного хлеба. У Шакира глаза на лоб полезли: буханок он не видал с прошлого года, когда ввели карточки, и хлеб был только в виде нарезанных паек. Шакир разрезал буханку – и чуть не заплакал: мошенники вскрыли буханку, обрезав под коркой, выскоблили мякиш, туго набили газетами и приклеили корку на место. Анна Ивановна в слезы. Слава богу, хоть яйца были яйцами.

После этого случая дворник категорически запретил ей самовольничать, а то все отпишет Алексей Петровичу. Отец Петра знал, что выросшая за няньками и прислугой Анна Ивановна совершенно не приспособлена к жизни и, уходя на фронт, поручил Шакиру ее опекать, выхлопотав дворнику освобождение от мобилизации.

Несмотря на наши протесты, Шакир нас наголо остриг, заявив, что иначе из сарая не выпустит, а состриженное и сбритое сжег. Пока мы отмывали месячную грязь и отдраивали друг другу спины, дворник поделился своими политическими воззрениями.

Петька над ним подтрунивал, но мне слушать его было занимательно. Собственно, говорил он очевидности, но одно дело слышать это из уст моего деда контр-адмирала, и другое – от дворника. Кумиром Шакира был Петр Аркадьевич Столыпин.

– Сколько он для России сделал! Как она в рост пошла! – с благоговением восклицал дворник. – В десятом году и себя и Европу кормила. Треть мирового хлеба! С ним нынче бы ни войны, ни смуты. Так нежелан. Одиннадцать покушений! Пока вконец не ухлопали.

– Кому ж нежелан? – прикинулся Петр, опрокидывая на себя шайку и отфыркиваясь.

– А кому сильная Россия вперед всех поперек горла? Александра-то – немецкой крови…

– Так и Государь – немецкой.

– Николка? Какой немецкой – у немца порядок. Разве б Вильгельм такое смутьянство дозволил, как у нас нынче. Армия разбеглась, сами оттудова, железка стоит. Ни хлеба, ни дров. Того гляди забор стянут. Уголовников повыпускали – боязно за ворота…

– Так Государя уж восемь месяцев нет! – вставил Петька.

– А кому он власть отдал? Слабый человек. А слабый царь хуже татарина.

Мы с Петькой грохнули.

– Ты ж сам татарин, Шакирка? – покатывался Петр.

– Потому и говорю.

– Так может, тебе в цари пойти?

Шакир усмехнулся:

– Не по Сеньке шапка. Не всякому Аллах править дал. Большой ум надо. Столыпин бы – вот был бы царь, второй Петр!

– Полюбился тебе Столыпин? – улыбнулся Петр.

– А кому такая башка не полюбится? Разве завистникам. Умственный человек был. Работящего мужика выделил, всякую ему помощь, лодырей – пинком под зад. Эти нынче, бузотеры: «Землю – крестьянам!» Лодырям и ярыгам? Кто был никем, никем и будет.

– Большевиков имеешь в виду? – уточнил я.

– Кого ж еще, первые уголовники и есть. С шайтаном их картавым. Пес германский. Старший братец на Александра покусился, а этот – так на всю Россию…

Петр улыбнулся:

– А я, грешным делом, подумал – Шакирка в большевики записался.

Дворник возмущенно фыркнул:

– Шакирка на чужое не зарится. И свое не даст. Ежли силой отымут. Вон… – Он показал на какие-то обернутые рогожей цилиндры.

– Бочки? – уточнил Петька.

– Стиральные механизмы, «Карл Миле», – не без гордости сказал Шакир. – Германцы их еще до войны завезли, а сметливый люд под маслобойки приспособил. А нынче-то что сбивать? Скоро и воды не будет. Вот четыре механизмы у них купил. Прачечную мечтаю устроить, уж и названьице придумал: «Шакирка». А? Сперва тут, пойдет – по Москве, а там, глядишь, по всей России. Сызмала без дела не сидел. Сколько ремесла выучил! Все могу: плотничать, лектричество, водопровод… Со всей округи ко мне: «Беда, Шакирка, помогай!» Шакирка помогал. Копейку к копейке ложил. Не пил, не разгульничал. А нынче бузотеры-то что: «Фабрики – рабочим!» Это прачкам ленивым я мои «Шакирки» отдам? Нет, с шайтанами у Шакира Шайдулина разный юл.

Майклу вспомнился разговор с внучкой Шакира. Помимо того, что его интересовало, она рассказала о своем деде. С началом нэпа Шакир открыл-таки прачечную, где работал с женой и дочерью. Дело шло бойко, он подумывал открыть вторую и спросил совета у отца Петра. Тот посоветовал повременить и пойти учиться. Как в воду глядел. На нэпманов начались гонения, содержать и одну-то прачечную потеряло смысл, и Шакир сдал патент. К этому времени он заканчил рабфак и собирался поступать в Плехановский институт, но ему предложили работу мастером в государственной прачечной. Институт закончила дочь, Галия, и со временем стала директором банно-прачечного комбината. А дочь Галии, с кем Майкл и встречался в Москве, поработав на том же комбинате, была избрана там в профком, а на пенсию вышла будучи заместителем председателя райисполкома.

Сколь значительны эти должности Майкл оценить не мог, но по гордости, с какой это сообщалось, догадывался, что довольно высокие. «Вот тебе и «шайтаны-большевики»! – усмехнулся Майкл и вернулся в октябрь 1917 года. Отец писал:

Двое суток мы отсыпались, пробуждаясь поесть, и заваливались опять. На третьи проснулись сами, как чувствовали. Галия принесла завтрак. За месяцы окопной жизни я отвык от вида женщин и пялился на нее. Она смущалась, но и сама поглядывала.

– Шакирка тебе секир-башка сделает, – не без ревности предупредил Петр, опасаясь вдобавок, как бы мои заигрывания с Галией не испортили ему отношения с дворником.

Недовольство Петр высказал, едва Галия вышла за чаем. Я заявил, что ни минуты не останусь в доме, где мне указывают, на что я могу смотреть, на что – нет. Петр возразил, что смотреть я могу на что угодно, но не такими глазами. Я встал из-за стола и, дожевывая пирожок, ядовито поблагодарил за гостеприимство. Но рассориться мы не успели. Вместо Галии чай принес Шакир. Петр глянул на меня: мол, вот, дождался!

– Ну что, батыры, почаевничаете и на боковую? – ставя на стол шумящий самовар, притворно улыбался дворник.

Петр отвечал весело, радуясь, что дворник если и сердится, то не очень:

– Некогда нам, Шакирка, разлеживаться. Пойдем Андрюхе Кремль покажу.

На лице дворника отразилась растерянность.

– Что? – удивился Петр.

– Так ведь… Нынче, э… – промямлил Шакир, – ветрюга, добрый хозяин собаку не выгонит. Спали бы себе отсыпались.

– Помилуй, и так уж все бока отоспали! – вступил я. – Охота Москву поглядеть.

Дворник помялся, его явно что-то заботило, но сказать не решался, а сказал:

– Ну пейте, не то состынет. – И с тем вышел.

То, что я заявил в запале, было глупо. Куда я уйду от Мартыновых? Кормить клопов в захудалой гостинице? На приличную денег не было. И не поеду же я на Дон без Петьки? Понятно, и Петр не хотел, чтобы я от них ушел. Оттого мы оба пили чай молча. Спустя несколько времени вошла его мама и с фальшивой улыбкой осведомилась, как нам спалось. Мы отвечали, что превосходно, и сейчас собираемся в город.

Брови Анны Ивановны сошлись домиком, губы дрогнули, казалось, сейчас заплачет.

– Мама, что с тобой? – всполошился Петр.

– Видишь ли… – решительно начала она, но замялась и, глянув на сына, жалобно улыбнулась: – Может быть, вам повременить, а? Пока совсем не окрепли.

В эу минуту в комнату заглянул Шакир.

– Вот и я им говорю! – услыхав ее слова, подхватил он.

– Да вы что, сговорились? – взвился Петр. – Отчего ж нам не выходить?

– В Кремль вы не попадете, – отвечала Анна Ивановна. – Там большевики заперлись.

– Что-о?! – в один голос вскричали мы, оторопело посмотрев друг на друга.

– Как это «заперлись», кто ж их туда пустил? – не поверил матери Петр.

– Полковник Рябцев, командующий Округа.

– Право, не понимаю, – недоумевал Петр, – с какой радости? Он что, большевик?

– А, соглашатель, – отмахнулась Анна Ивановна.

– Ни сана, ни мана, – ввернул Шакирка и обратился к ней: – Ну мы понесли, Ана Ивана? А батырам обед в кастрюльке на плите Галия отлила.

– Что понесли? – подозрительно спросил Петр.

– Да это, как его, – стал выкручиваться Шакир, – на Смоленский рынок…

– Мама! – строго сказал Петр. – Что ты еще хочешь продать прокормить нас?

Помню тот стыд, что я испытал в эту минуту. Как я раньше не подумал, каково прокормить нас в голодной Москве.

– Ана Ивана, у меня есть деньги, возьмите! – с горячностью сказал я.

– Спасибо, Андрюша, денег у меня довольно. – ласково поглядела она и, поколебавшись секунду открылась: – Борщ они в Александровское училище снесут.

– Борщ? – изумился Петр. – Зачем туда борщ?

Анна Ивановна беспомощно оглянулась на Шакира, но, понимая, что долее скрывать невозможно, сказала, что третьего дня в Питере произошел большевистский переворот. Временное правительство арестовано. Сейчас большевики готовятся захватить власть в Москве, и в Александровском училище собираются силы, чтобы дать им отпор.

– В Москве одних офицеров полста тысяч, там и без вас управятся! – заверила она и просительно посмотрела на меня, надеясь в моем лице встретить поддержу.

Я отвел глаза.

– Неужто ты думаешь, что мы станем отсиживаться в такую минуту дома? – сказал Петька и встал из-за стола. – Заодно борщ снесем. Андрюха!..

Я тоже встал.

– Послушай, Петруша! – буквально взмолилась мать. – Побойся Бога! Меня пожалей! Алешу потеряла, а ну как и тебя? Я это не переживу. – И заплакала.

Петр подошел и приобнял ее:

– Мама, где бы был папа, будь он нынче в Москве?

– Вот его и нет, – всхлипнула она. – А мог бы не ходить на эту проклятую войну!

– Значит, не мог. И я не могу.

– Отец хоть знал, за что идет воевать! А вы за что?

– Как и отец: за Веру, Царя и Отечество.

– Какого царя, Петруша?! – истерически рассмеялась мать. – Который нас предал? И Веру и Отечество? За кого вы пойдете складывать головы? За пустобреха Керенского?

– Не «за кого», а от кого, – вступил тут я. – От большевистского хама.

– Наше место там, – сказал Петр.

Мать не нашла больше доводов и обернулась к Шакирке, но тот лишь развел руками.