Читать книгу Поиски Афродиты - Юрий Сергеевич Аракчеев - Страница 32

Что-то изменилось во мне после той поездки. Я понял, что многое преодолел. Я не впал в панику, когда ушел трактор. Я рискнул перебраться через желтый поток, и судьба оказалась благосклонной ко мне. Я не испугался и мужика, решив узнать, как это у них происходит. Никакой мистики во всем этаком нет – вот что главное! Очевидно, так же просто должно быть и с девушками. Ничего не надо бояться – вот разгадка. Идти вперед, не трусить и быть верным своей природе!

Летом я несколько раз опять ездил в Легково и Малое-Семино и заработал на фотографии достаточно, чтобы разделаться с долгом – после тех, свадебных съемок меня знали, до меня фотографов в здешних деревнях не бывало, и «бизнес» мой шел неплохо. Хотя я вовсе не собирался его здесь развивать. Главное было – научиться писать рассказы и – конечно! конечно! конечно! – преодолеть свое целомудрие. Девушки так прекрасны! Ничто не должно мне мешать стать, наконец, мужчиной!

Но – увы – в августе начали приходить повестки из военкомата. Один мой приятель, отслуживший сначала в армии, а потом угодивший в тюрьму за какой-то проступок, сказал так:

– Армия хуже тюрьмы. Советую: дай кому-нибудь по морде, угодишь в тюрягу на год-полтора. Зато потом свободен. Да и в тюрьме тебе как писателю будущему побывать не мешает. Армия же – это полный мрак, там тебя чуркой сделают, учти.

В смутном состоянии духа я даже сделал попытку восстановиться в университете. Не получилось. В сентябре с повесткой пришел не почтальон, а милиционер. Он пригрозил, что меня заберут насильно, если я на этот раз сам не явлюсь в военкомат. Что было делать? Все в том же смутном состоянии, словно в бреду, я направился по указанному в повестке адресу. Все-таки у меня плохо со зрением. И грыжа. Вдруг это поможет?

Тут же направили на медкомиссию.

Моя грыжа, естественно, никуда не исчезла, но надежда оказалась липовой – ее вырежут и зашьют в два счета, и я все равно попаду в осенний призыв. Так мне сказал хирург и выписал направление на операцию. Главный козырь оставался – глаза. Дело в том, что с детства у меня в одном из них некая «недостаточность», он практически не видит, я даже обращался в лучшую московскую клинику – институт имени Гельмгольца, – и там сказали, что в принципе ничего сделать нельзя. Но справки, которые я, естественно, наводил раньше, не утешали: и с одним глазом загрести могут, признав «годным к нестроевой» и определив каким-нибудь писарем, а то, не дай Бог, и в стройбат.

Так оно и произошло: окулист наскоро проверил глаза и написал: «Годен к нестроевой».

В остальном все было в полном порядке, и оставался последний кабинет: кардиолог. На сердце я никогда не жаловался – бегал, плавал, катался на лыжах, много ходил. Хотя в детстве и находили у меня небольшой шумок, но теперь чувствовал я себя абсолютно в форме. В Университете, кстати, не только занимался «сухим плаванием», но побывал в секциях легкой атлетики и даже бокса, и в обеих тренеры обращали на меня внимание, считая перспективным. Так что я уже расстался с надеждой и медленно осознавал: начинается, увы, новый этап моей жизни, несвободный и невеселый. Свободы, похоже, мне все-таки не видать.

И вот вхожу в кардиологический кабинет, вижу средних лет человека в белом халате. Начал он меня прослушивать, прикладывая к моей голой груди коробочку, от которой резиновые трубки к его ушам идут. А сам смотрит на меня как-то очень внимательно. И спрашивает:

– Что же это у вас с университетом произошло? Вы ведь на третьем курсе уже учились, так ведь?

– Так, – говорю. – Но… По семейным обстоятельствам. Трудно было на дневном отделении учиться, стипендия маленькая. А я один, родителей нет никого. Да и не в том только дело, вообще-то.

И тут вдруг меня прорвало. Что терять? Человек искренне спрашивает, с сочувствием. И понес я:

– Писателем хотел стать, – говорю. – Ушел, чтобы науку эту осваивать. В школе, понимаете, на отлично учился, с Золотой медалью закончил, а в университет поступил потому, что хотел и физиком, и писателем стать одновременно. Но надо выбирать что-то одно, это я понял. А потом… Атмосфера в Университете мне не понравилась, понимаете. Я бы на вечерний или заочный пошел куда-нибудь, чтобы работать можно было и рассказы писать, да теперь уж чего. Теперь армия, ясно, ничего не получится. Все мои планы летят, ну да ладно…

Горько мне было. Как на духу я ему свою горечь выложил. Грустно! Ну, да чего ж теперь.

И вот, граждане, как бывает. Смотрит он на меня все так же внимательно и говорит вдруг:

– Да нет. Нельзя вам в армию. У вас в сердце шумок.

В этот момент в кабинет еще один мужчина в белом халате вошел. Мой доктор о чем-то с ним посоветовался. Я слышал, что они говорят, но в волнении ничего не понял. Одно только в память врезалось: 32-я. Как потом сообразил, это номер статьи.

Оделся я, сел на стул. Смотрю на все обалдевши. А доктор мой, не глядя на меня, старательно что-то в моей медицинской карточке пишет. Потом встает, руку мне протягивает и говорит:

– Спортом заниматься можно. В меру, конечно. Всего доброго! Пишите свои рассказы. Идите.

И руку мне пожимает. И улыбается чуть-чуть, совсем слегка. Честно говоря, у меня даже мурашки по телу поползли: показалось мне в этот момент, что он на моего отца похож. Я вышел.

Ничего, конечно, было пока не ясно, однако в груди у меня словно огонек вспыхнул. Направили меня еще в какой-то кабинет, выхожу оттуда, жду в коридоре. А потом получаю на руки военный билет. Красненький, правда. Но там написано: «Годен к нестроевой службе в военное время. Зачислен в запас». Я сначала ничего понять не мог. Но мне объяснили: означало это, что от армии я – по крайней мере на ближайшее время и если не будет войны – освобожден. По 32-й статье. Кардиологической.

Трудно описать, какую радость я тогда испытал. И опять распахнулось передо мной бескрайнее жизненное пространство. Свободен! Боже, какое это счастье – свобода! Неужели? Неужели я могу продолжать ЖИТЬ?

Ну не чудо ли? Господи, дай здоровье и счастье этому доброму человеку! А если его уже нет в этом мире, то пусть ему будет везде хорошо, где бы он ни был!

Но… Мне уже двадцать один. А я пока что не узнал главного. Главного! Я уверен уже тогда был, что это – главное. А значит… «В свободу надо прыгнуть» – так называется роман хорошего писателя. Золотые слова!