Читать книгу Атлас любви. Пространства осознанной любви - Юрий Томин - Страница 7

Страсть (passion), или непреодолимое желание сблизиться с объектом любви, имеет сексуальную и романтическую составляющие. В психологии сексуальность связывают с эротическим возбуждением, влечением и поведением по отношению к людям противоположного пола. Эти физиологические и поведенческие реакции достаточно хорошо изучены, а центром их притяжения выступает так называемый цикл сексуальной реакции (human sexual response cycle).

Характерными этапами цикла сексуального наслаждения являются: фаза возбуждения на те или иные эротические стимулы, фаза плато, оргазм и облегчение. Средние характеристики протяженности цикла составляют от 3 до 7 минут. Ознакомившись с этими медицинскими подробностями полового акта, любой, испытавший любовь, ощутит, что упущено что-то самое важное, быть может, потому, что это трудно выразить словами, а тем более измерить. Но что уж точно вызывает подозрение, так это адекватность шкалы психологических секундомеров. Дело в том, что эротические ласки и фаза плато в половом акте могут ощущаться как бесконечное наслаждение, а физиологические циклы способны безмерно растягиваться во времени либо незамедлительно возобновляться. Влюбленные непроизвольно могут погружаться в состояние тонких вибраций, аналог которого целенаправленно достигается в тантрических практиках. Мы еще вернемся к обсуждению этих и других особенностей сексуального элемента страсти в разделе «Сексуальная близость», а сейчас обратим внимание на романтическую составляющую страсти.

Романтический ингредиент страстного влечения связан с повышенной интенсивностью эмоциональных реакций и бурной активизацией воображения окрыленных любовью. Содержание фантазий, охватывающих влюбленных, наполнено идеализацией всего, что их окружает, героическими образами, приключенческими сюжетами, а порой и мистическими озарениями. Неслучайно влюбленные так восприимчивы к гаданиям, приметам и другим таинственным ритуалам. Глубинную основу этих процессов можно описать в терминах концепции архетипов основателя аналитической психологии К. Г. Юнга. Перед вдохновленным «Я» влюбленного распахиваются скрытые пласты нашей психики, которые образованы коллективным бессознательным. Эти переживания отражаются в сознании теми или иными архетипическими образами и символами (искателя, воина, мага, мудреца, шута, творца, правителя, донжуана и др.), которые раздвигают его привычные границы и стимулируют расширение личности влюбленного. Отсюда следует разнообразная романтическая одержимость влюбленных: творческое вдохновение, пылкая привязанность, готовность устранить любого соперника или обидчика, действия, сопряженные с неоправданным риском, странствия и прочие необычные состояния и поступки.

Бурные психические процессы в состоянии романтического влечения в недавнем прошлом принимали за манию, безумие, психическое расстройство. Эта терминология, правда в несколько облегченном значении, и в наши дни используется для описания влюбленности как в художественной, так и в научной литературе.

В психологии романтика влюбленности (being in love) традиционно рассматривается в рамках теории привязанности (attachment theory), опирающейся на паттерны отношений матери и ребенка. В 1979 году психолог Дороти Теннов расширила теорию привязанности концепцией лимеренции (limerence) для характеристики особого романтического состояния, которое внезапно заполняет сознание влюбленных и переживается ими, как правило, до осуществления сексуальной близости. В процессе формирования отношений привязанности «непроизвольно возникают эмоции любования и восхищения, сопровождаемые незваными навязчивыми мыслями, чувствами, действиями в диапазоне от эйфории до отчаянья, зависящими от восприятия чувства взаимности». Состояние лимеренции может быть достаточно длительным, но неустойчиво и переходит в заботливо-нежные отношения партнеров или супругов. Однако возможно и его безвозвратное печальное угасание.

Такой случай примерно два столетия назад был ярко описан Н. М. Карамзиным в «Бедной Лизе»: «Свидания их продолжались; но как все переменилось! Эраст не мог уже доволен быть одними невинными ласками своей Лизы – одними ее любви исполненными взорами – одним прикосновением руки, одним поцелуем, одними чистыми объятиями. Он желал больше, больше и, наконец, ничего желать не мог, – а кто знает сердце свое, кто размышлял о свойстве нежнейших его удовольствий, тот, конечно, согласится со мною, что исполнение всех желаний есть самое опасное искушение любви. Лиза не была уже для Эраста сим ангелом непорочности, который прежде воспалял его воображение и восхищал душу».

Эта любовная история также знаменательна тем, что Эрасту открывались иные горизонты, и он замышлял благородную трансформацию своего «Я»: «Все блестящие забавы большого света представлялись ему ничтожными в сравнении с теми удовольствиями, которыми страстная дружба невинной души питала сердце его. С отвращением помышлял он о презрительном сладострастии, которым прежде упивались его чувства. „Я буду жить с Лизою, как брат с сестрою, – думал он, – не употреблю во зло любви ее и буду всегда счастлив!“»

Пожалуй, случай Эраста можно объявить нарицательным для всех тех многочисленных случаев, когда порывы влюбленной души благородны, но разум и воля любви для трансформации личности слишком слабы. Наблюдая случаи Эраста, можно лишь вслед за Н. М. Карамзиным сокрушаться: «Безрассудный молодой человек! Знаешь ли ты свое сердце? Всегда ли можешь отвечать за свои движения? Всегда ли рассудок есть царь чувств твоих?»

Вопрос о понимании себя, о способности к самоинтерпретации в состоянии влюбленности стоит как никогда остро, и, пожалуй, здесь либо делается большой шаг навстречу древнему призыву «Познай самого себя», либо наше «Я» еще больше фрагментируется и оседает в темных углах сознания.

Незадолго до Карамзина вопросом о том, «что такое сердце человеческое», задавался Иоганн Вольфганг Гетте в своем знаменитом романе «Страдания юного Вертера».

Прекрасно осознавая дьявольскую силу фантазий, что «…люди страдали бы гораздо меньше, если бы не развивали в себе так усердно силу воображения», Вертер тем не менее становится жертвой собственной непреодолимой страсти. Он вынужден признать: «Человек всегда останется человеком, и та крупица разума, которой он, быть может, владеет, почти или вовсе не имеет значения, когда свирепствует страсть и ему становится тесно в рамках человеческой природы». Гете рисует проникновенную картину чистой, как выразился Наполеон, «великой страсти», которая почти целиком произрастает только из романтических фантазий героя, но от этого не становится менее самоубийственной. Неслучайно Вертер чувствует родственную душу в детях и умиляется их «простодушному упорству желаний».

В чем же может состоять причина столь исключительной губительной страсти? Если предположить, как это делает возлюбленная Веретра, что причиной тому сам факт ее недоступности, то тогда все дело в маниакальной навязчивости желания. Однако неизлечимые страдания Вертера в другом. Он оказывается в двойной ловушке: страсть лишает его разума и тем самым человеческой природы, но и умаление страсти будет означать утрату собственного уникального человеческого облика. Чувствительному сердцу Вертера известно, что высокая страсть подчиняет душу, а когда «природа не может найти выход из запутанного лабиринта противоречивых сил» – «человек умирает».

Другим крайним проявлением страсти выступает ее подавляющая поглощенность сексуальным возбуждением. Однако, каким бы захватывающим ни был сексуальный опыт, что-то подсказывает влюбленным, что сексуальная составляющая страсти в меньшей степени связана с конкретным объектом любви, чем романтическая. Возможно, об этом догадывались в своих стихах Константин Бальмонт и Александр Блок:

***

Обобщая наши рассуждения о страсти как мотивационной энергии влюбленности, отметим взаимное влияние двух ее составляющих – сексуального желания и романтического влечения. Причем сексуальный драйв в значительной степени определяется и преобразуется нашим воображением, которое, в свою очередь, обильно питается романтическими фантазиями. Но эта трансформация половой страсти есть лишь возможность, реализация которой зависит от индивидуальных драматических импровизаций. В обыденной жизни все гораздо прозаичнее. И как будто пытается предостеречь людей от плоского заурядного упоения страстью в своих стихах Давид Самойлов:

Ингредиенты страсти

_{1) Воображение, фантазии, архетипические образы. 2) Сексуальное возбуждение, непреодолимое желание, цикл сексуальной реакции.}