Читать книгу В густой тени магнолий - Зоя Криминская - Страница 6

Мама в 1981 году исполнила свою мечту: поменяла квартиру в Подмосковье на квартиру в Батуми и они с бабушкой уехали. Квартира находилась на втором этаже двухэтажного дома на углу улицы Ленина и Цхакая (Константина Гамсахурдия и Царя Горгосали по теперешнему) напротив спортшколы, во дворе которой росла большая магнолия.

А я сдала вступительные экзамены и поступила в аспирантуру. Мне теперь 4 года с разрешения руководителя диссертации положено было 2 месяца отпуска.

– Вы знаете, что Вам дается дополнительный отпуск для чтения научной литературы по теме диссертации? – строго спросил меня шеф.

Ага, как же, подумала я. Буду изучать основы радиационной химии, сидя под пальмами. Но вслух произнесла:

– Конечно.

И сделала максимально честное лицо, хотя безбожно врала.

И Алёшка проводил нас на юг.

Я много раз приезжала к маме с детьми, мужем и одна, и трудно мне отличить одну поездку от других, но тогда я в первый раз приехала к маме на её новую квартиру, и это было прекрасно, несмотря на неудобства быта, главным из которых был слабый напор воды. На второй этаж она поднималась только ночью, приходилось просыпаться и набирать большой бак, подвешенный над ванной, а днем мы расходовали бак. Воду по ночам чаще всего набирала бабушка.

Квартира мамина находилась и близко к рынку и близко к морю. Погода была солнечная, и мы целые дни проводили на море, до половины двенадцатого на пляже, а потом на бульваре.

На рынок за продуктами ходили после обеда, покупали фрукты, овощи и иногда мясо.

Мясо стоило дорого, пять рублей за кг, дорого стоил и грузинский сыр, но сыр мы брали регулярно, а мясо нет.

Мама работала до двух часов. После работы иногда ходила на рынок прикупить что-нибудь. Помимо заработка была еще мамина пенсия, денег хватало. Больные весьма кстати приносили маме в знак благодарности за успешное лечение шоколадки, которые после овощного обеда были очень кстати, съешь большую шоколадку на троих и сыт.

Правда, я как-то после овощного супа и жареной молодой картошки спросила сына:

– Ты наелся?

– Да.

– А мяса хочешь?

Наступила пауза. Сын задумался, хочет ли он мяса, потом подошел к сковородке, закрытой крышкой, поднял её. Там лежали остатки картошки.

– Ну и где твое мясо? – с обидой спросил сын.

Пришлось на другой день делать мясной обед.

Маня и Марина, с которыми я в те годы тесно общалась, считали своим долгом пригласить меня в гости и вкусно накормить: помню тети Валины баклажаны с грецкими орехами.

Вороновы пригласили нас в гости на Степановку, Марина приготовила фаршированные болгарские перцы. Всем с обычной классической начинкой, мясной фарш и рис, и мне только с фаршем, без риса.

– А кто тебя знает, – сказала Марина. – Вдруг ты рис со своим гастритом не ешь.

Я была очень тронута заботой о себе.

Иногда в магазине, мимо которого пролегал путь на рынок, давали кур. Сразу набегала очередь, приходилось стоять, пары кур нам хватало дня на три, и было сытно, только куры были жирные, я любила более постные.

Дети буквально разоряли меня на мороженом и пепси-коле, хотя, возможно, пепси-кола появилась несколько позже, а тогда был лимонад.

Еще была напасть, авторалли.

Цена на них была просто сумасшедшая, 50 копеек за пять минут, если два раза в день, то выходило рубль, умножим на 60 дней, получим шестьдесят рублей, больше стоимости взрослого билета в Батуми и обратно в купе. А Сережка так упоенно катался на этих авторалли.

И в этом году он научился плавать. Моря он уже не боялся, целыми днями они с Катей ныряли, но если Катя знала меру, то Сергей не знал, и всё время, пока мы были на пляже, он пребывал в воде, делал стойки, и я постоянно контролировала, тут ли его торчащие над водой ноги.

Как и два года назад, одновременно с нами приехала к родителям Инга Гребенникова, и мы много времени проводили вместе, купались, загорали. Трудно только было переносить общество троих детей, Ингин Димка по возрасту попадал где-то посередине между моими, то есть был одновременно приятелем и Сережке и Кате. Контроль над ними терялся совершенно, они непрерывно кидались камнями, особенно мальчишки, и этим вызывали естественное неудовольствие окружающих: как ни обширен Батумский пляж, но и народу на нем хватало в те годы. Дома отдыха и турбазы работали, и «дикарей» (отдыхающих без путевок на частном секторе) хватало.

Помню, мы возвращаемся с моря впятером, дети всё время дерутся: пихаются, толкаются, непрерывно хихикают и на наши попытки утихомирить их (решительные мои и вялые Ингины) никак не реагируют, как будто с рождения глухие.

Мы доходим до угла, откуда Гребенниковым с нами не по пути. Инга свернула, Димка поплелся за ней, а мои как вцепились друг в дружку, так и продолжали свалку на ходу, ноль внимания на уход приятеля.

«Хорошо Инге», завистливо подумала я про подругу. «Вот у нее тишина наступила, а мои меня скоро с ума сведут.

На другой день на пляже, пока дети активно купались, Инга, сидя на шезлонге под зонтиком, передала мне разговор с сыном, состоявшийся после вчерашнего расставания:

– Вон, мама, посмотри, – сказал Димка матери, – им так весело, а я всё один да один.

Я много времени проводила с одноклассницами, часто забегала к Мане в филармонию поболтать, бывала у Вороновых, у Софы. Софа работала главным бухгалтером Батумского аэропорта. Она располнела, и, любила сказать шутливо:

– Хорошего человека должно быть много.

У нее было двое детей, сын Одиссей на год старше Кати и девочка возраста Сережи. Замуж Софа вышла за грека, по сватовству, он был старше ее, я видела его мельком. У него была своя жизнь, свои друзья, у Софы свои.

А в четырехкомнатной квартире у них был ремонт. Основательный ремонт, с перестройкой лоджии, снесением стен, арками вместо дверей. Он длился все годы, пока я ездила в Батуми. Это была одно из особенностей Батумских жителей: какая-то прямо извращенная страсть к длительному ремонту с перепланировкой изначальной квартиры.

Впрочем, лет через двадцать это страсть захватила и подмосковных жителей.

Как-то провожая нас на автобус, который курсировал от нее до рынка, с остановкой на Бараташвили, близко к нам, лишенная сентиментальности Софья вдруг сказала Кате:

– Твоя мама была такой необыкновенной девочкой, мы все старались походить на нее.

Я рот открыла от изумления. Что я не замечала в нашем детстве, так это стремления Чартилиди подражать кому бы то ни было. Она мне казалась яркой самобытной личностью, не подверженной никаким влияниям. Да и сейчас она работала на ответственной должности, у нее были подчиненные, а я была научным сотрудником без степени и без подчиненных. К последнему я, правда, не стремилась.

Маня теперь была замужем. Еще в первый приезд, когда я в очередной раз была у Марии на работе, я заприметила Вову.

Пробегал мимо нас мужчина и переглянулся с Маней, не встревая в разговор, но это был взгляд близких людей. Расспрашивать я не стала, а теперь Вова был Маниным мужем. В семье образовалось двое Владимиров, но сын был грузин и звался Ладо, а муж на русский манер Вовой. Сразу было понятно, о ком она говорит.

Разморенные жарой, мы втроем, я и дети, возвращаемся с пляжа. Печет плечи даже сквозь батистовую блузку. Мне хочется пообщаться с Маней, и я предлагаю детям зайти по дороге в Филармонию.

– Нет, пойдем домой, – тянет меня Сережка.

– Ну, да что дома-то делать, успеем, обедать еще рано.

– Да…, – тянет Сережка. – Да…. Твоя Манечка так щиплется.

Мне смешно. Мане нравится Сережка, и она в порыве чувств щиплет мальчишку за щеку, так здесь выражают симпатии к детям. Видимо, сильно щиплет, раз Сережка жалуется.

Весь центр Батуми утыкан маленькими и большими магазинчиками, где торгуют товарами местной швейной фабрики и Кутаисской и Тбилисской обувью. Много кожаной обуви, красивой на вид, и хотя она не на картонной подошве, как та, какой после войны торговал на Тбилисском рынке мой отец, но носится немногим дольше. Марина работает на швейной фабрике в отделе снабжения и иногда советует приобрести что-нибудь из их ассортимента.

– Я только не понимаю, – говорит она, – в Москве живешь, там выбор больше.

– Не в Москве, а под Москвой, и я работаю, а тут я в отпуске, могу пройтись по магазинам, тем более, что не нужно толкаться в общественном транспорте.

Я не успела купить Сережке сандалики в Москве и купила здесь голубые с белым мальчишечьи босоножки. Через две недели, вечером, когда мы были на бульваре вместе с мамой, у него отвалилась вся передняя часть подошвы. Так и пришлось бы Сережке идти домой босиком, но к счастью, у мамы был с собой кусок бинта, которым фиксируется повязка на конечности, такая дырявая эластичная трубка. Мама натянула внуку на носок, прижав подошву к ноге, и Сергей дошел до дому в обуви, а на другой день пришлось покупать ему новую пару. Такую же. Другой обуви подходящего размера не было.

Катя обожала ходить по магазинам, всё время что-то выискивать и потом выпрашивать денежки (в основном у бабушки), чтобы купить. Одну я её не пускала, и мы делали это вместе. Сергей не любил ходить с нами по магазинам одежды и галантереи, он любил зайти в магазин с игрушками и что-нибудь поиметь.

– Денег нет, – сердилась я. – На юге гуляешь, авторалли, еще и игрушки.

– А вот Катичке так покупаешь…

– И тебе покупаем, – двое сандалий купили.

– Так мне только в случае крайней необходимости.

– И Кате тоже в случае крайней необходимости. Ты же знаешь, если женщине понравилась какая-нибудь вещь, то купить её крайняя необходимость, – смеюсь я.

А пока мы купаемся, загораем, ходим на местный рынок, Алешка дома один и пишет нам письма, в которых описывает ощущения многодетного папаши, впервые за долгие годы женатой жизни ставшего одиноким.

«…дома странная тишина и пустота. Можно лечь на пол, и никто на тебя не залезет, не начнет топтать. Можно даже встать на голову, и никто не наступит на уши. Вот только еды нет. Повешу объявление – ищу кормилицу».

За неделю до отъезда Сережка заболел. Докупался до того, что у него образовался какой-то воспаленный бугор сбоку на пенисе.

Мама послала нас к хирургу, и я пошла к Гиви Цивадзе, своему однокласснику, который тогда заведовал первой городской больницей и вел прием.

Гиви осмотрел моего мальчишку, назначил марганцевые ванночки и добавил, смеясь:

– Ты не расстраивайся. Если не поможет, сделаем ему обрезание, будет наш человек.

И добавил с укоризной.

– Если бы сын не заболел, ты бы и не зашла.

Я устыдилась и в будущем, если Гиви был в Батуми во время моего приезда, всегда заходила к нему, а вскоре не в больницу, а в правительственное здание на улице Ленина возле бульвара: Гиви стал министром здравоохранения Аджарии.

Но вернемся к 82 году. Делать ванночки Сережке обернулось хлопотным делом. Во-первых, он панически боялся, как бы кто не увидел его богатства. Когда ему было шесть, я объяснила разницу между мужскими и женским особями, и теперь он панически боялся, что зайдет Катя и увидит его кончик. Он задвигал шторы и закрывал двери, и в течение получаса никто не мог войти в комнату, а я держала майонезную баночку с марганцовкой, в которой плавал больной орган. При любом сотрясении он тут же выпрыгивал из баночки, марганцовка расплескивалась, – в общем, тушите свет.

Так я мучалась три дня, а потом мы собрались уезжать.

– И как, мама, я буду в условиях вагона делать эти ванночки? – спросила я маму

Мама взяла бинт, намазала ихтиолку (надо брать не 10% мазь, а чистый ихтиол, сказала маме мне), прилепила бинтик с мазью к больному месту и залепила сверху лейкопластырем.

На обратный путь в Москву у нас было три билета, но два места. Сережке не было восьми лет и можно было не брать на него место в купе. Я бы взяла, но мест не было.

– Ничего, – утешали меня провожающие, – заплатишь проводнице пятерку, вот тебе и будет место.

Желающих проехать без билета оказалось много, и мы ехали вшестером в одном купе. Дети спали вдвоем на нижней полке, я на второй, а напротив меня расположились трое, двое на двух полках и молодой парень на третьей полке.

В Москву, правда, прибыли впятером.