Читать книгу Дни силы и слабости - Юлиана Яроцкая - Страница 6

Они оделись, вышли из дому и направились вниз по бульвару Диджеев. За спальными районами начинались трущобы, за ними – Окраина. Окраина всегда была эпицентром криминальной жизни, оранжереей для беспредела. Обыватели сюда заглядывать боялись, представители правопорядка – ленились, а официально эта территория была объявлена пустой и бесполезной. Здесь было меньше камер, чем в центре. Больше мусора. Власть, как и полагается, закрыла на Окраину глаза.

Жить рядом с Окраиной считалось не столько признаком плохого вкуса, сколько халатностью по отношению к собственной жизни. Сюда не доходили ни общественный транспорт, ни уважающие себя заведения. Из магазинов встречались только редкие киоски с пивом и хлебом, иногда – только с пивом. Квартиры в обветшалых домах рядом с Окраиной занимали только самые бедные, больные и никому не нужные граждане города Ж – студенты государственных ВУЗов, врачи государственных поликлиник и рабочие государственных фабрик. О грабежах и убийствах, произошедших рядом с Окраиной, никто не писал ни в газетах, ни на интернет‑порталах: это никого не интересовало. Если тебя убили на Окраине – значит, ты настолько никчемен как человек, что и трубить о твоей смерти незачем. Смерть – это слишком дешевая информация. Газетчики же предпочитают продавать информацию дорогую. Вот если бы на Окраине застрелили дочь министра – вот это да, вот это вкусно. Проблема лишь в том, что дочь министра никогда в здравом уме не окажется даже рядом с Окраиной. Хорошо, если дочь министра вообще слышала о существовании Окраины.

Бульвар Диджеев спускался как раз к той части вышеописанного содома, в котором по тамошним меркам было людно и относительно прилично. Здесь, почти в двух шагах от своего жилья, у Сенка имелся целый мир – азартный, интригующий, всегда живой и коварный. В молодые (более молодые, чем сейчас) годы быть частью этого мира значило не только обеспечивать себя какими хочешь деньгами, связями и способностями. Это значило еще и постоянный раж, восторг, риск. Спортивность подобной деятельности приводили Сенка в экстаз. Он никогда никого не грабил без предварительной договоренности с жертвой. Он никогда никому не врал, пока его об этом не просили. А когда все по обоюдному согласию – разве ж это криминал?

Они шагали по серой, но еще не слишком противной улице, Матильда что‑то чирикала, Сенк улыбался и думал о своем. На его лице появлялись первые следы увядания и паршивого зрения: мелкие морщинки, теряющая эластичность кожа вокруг глаз и на лбу.

Через несколько минут они перешли проезжую часть и оказались у железных кованных ворот с табличкой «Санитарный день». Эту вывеску не снимают уже лет семь, Сенк помнит ее еще с первых своих прогулок сюда. За воротами начинается упоительный мир игры. Длинные ряды гаражей, сто лет назад построенных, тянутся тесными улочками. Это вообще изначально был гаражный кооператив. Просто в один прекрасный день кому‑то пришло в голову превратить свой гараж в магазин‑мастерскую для бэушной техники. А его сосед решил открыть мини‑ломбард для той же самой техники. А его сосед решил вступить в долю как пропагандист и топ‑менеджер. А кто‑то просто ради поддержания авторитета крышует соседей перед полицией…

С самого первого Кризиса в городе Ж, когда экономика стала просто красивым словом, Черный Рынок был автономной, ни перед кем не отчитывающейся структурой. Миром вечной конкуренции. У кого больше клиентов? У кого товар современнее? Некоторые владельцы надстроили себе и второй, и третий «этажи», и «балконы» и все, что выдержит хлипкая конструкция гаража. Все двери открыты настежь, каждый квадратный миллиметр занят какой‑нибудь невероятно ценной ерундой. Товаром, «которого больше нигде не найдешь, еще и по такой цене». Сенк с этим лозунгом был совершенно согласен: воистину, где еще можно найти такое изысканное непонятно‑что, склеенное непонятно‑кем в непонятно‑какой подворотне. Хотя цены, да, действительно очень привлекательны.

Девяносто девять процентов Черного Рынка занимала торговля электроникой. Начиная с допотопных водяных пылесосов и экономичных таблеток для освежителя воздуха и заканчивая дорогущими навигаторами для пилотов и жесткими дисками на десять терабайт. Техника была на любой вкус, цвет и кошелек, любого качества: от почти новой до радикально нерабочей. Хотя, разумеется, узнать этот параметр можно было только после совершения покупки.

Субботы на Черном Рынке были днями великих изобретателей, комбинаторов и маркетологов. Своих здесь знали в лицо. (Ибо не так уж и много здесь «своих».) Заезжих брали живьем, иногда за них шла борьба. Если заезжие что-то продают – они дураки, так как нельзя продавать что‑либо на рынке, не зная его законов. Если они приезжают, чтобы что‑то купить – они дважды дураки, так как сначала они потратят деньги на некачественную вещь, а потом – на некачественный ремонт. Естественно, те, кто ремонтирует, отстегивает проценты тем, кто продает. Хотя панибратство в бизнесе – вещь еще более хрупкая, чем первая любовь. Привыкая видеть в окружающих людях ресурс, преданный своему делу торговец отдает предпочтение ресурсам ограниченным и потому – более ценным. Дружба хороша тогда, когда она выгодна. Взаимовыручка должна приносить взаимопроценты. «Вот они, искалеченные дети капитализма, подавленные борьбой за место под солнцем и глоток загрязненного воздуха!» – единственная агитаторская фраза, которую Сенк помнил со времен своего среднего образования. И с которой тоже соглашался.

Бывалые местные, давно знающие Сенка, всегда хорошо к нему относились. Или делали вид, что хорошо относятся. Принимая его в клуб свободных беззаконников, они как бы подписывали негласное соглашение на уровне долгих многозначительных взглядов: «я не лезу в ваши дела, вы не лезете в мои». Со временем он стал разбираться, чувствовать, когда ему дают дельный совет, а когда – пытаются одурачить. Со временем он и сам научился давать дельные советы и дурачить, а также совмещать совет и обман в одной фразе. Он появлялся здесь только с важно поднятой головой и почти постоянно щурящимся взглядом, будто разглядывая что‑то вдали. Гордость. Легкая усталость. Интуиция. Чувство собственного достоинства, которое он привык растить в себе, не кичась перед другими. «Я ничего не боюсь». Оно было неочевидным, это чувство, но всякий, с кем Сенку доводилось общаться, на это наталкивался. На эту стену оправданной гордости. В отличие от воров, обманщиков и крайне опустившихся людей, коих тут было большинство, Сенк гордился своей честностью, незапятнанностью, безукоризненностью Остапа Бендера. В нее ведь было вложено столько усилий. Придраться к нему могли только очень немногие полицейские. Как и местные коммерсанты, они тоже знали его в лицо, называли скользким бандитом и редкой сволочью – просто потому, что в законе не прописывались те случаи, которые сводили их с Сэмюэлом Реймером. Поэтому сам Сэмюэл Реймер всякий раз выпадал из областного уголовного регистра – так же быстро, как там и оказывался.

Подойдя к самим воротам, Сенк остановился и посмотрел на сестру.

– Помнишь, как надо себя вести?

Матильда послушно отрапортовала:

– Расчет и спокойствие – наши друзья! Уметь – надо, делать – нельзя!

– Правильно. – Сенк иногда сам придумывал подобные стишки, чтобы их смысл прочнее врастал в юную голову. Он беспокоился, понимает ли она смысл этих слов. Но единственное, что он сейчас может сделать, – это учить ее, чтобы его сестра, как и он сам, жила с этим твердым осознанием: «Хоть апокалипсис – я не пропаду».

Как всегда, на рынке было очень много народу и очень мало места. По улочкам приходилось ходить гуськом. Все ценные вещи были предусмотрительно спрятаны Сенком во внутренние карманы куртки, походка уверенная. Лицо спокойное и непроницаемое, как у судьи. Матильда, резонно попугайничая за своим учителем, приняла такой нездорово спокойный вид, что со стороны это выглядело странно. Они нырнули в поток.

Прием здесь всегда подозрительно радушный. Стоит вам только приблизиться к торговым рядам, как вас тут же буквально обступят, облепят, как пчелы, Заинтересованные Лица. Они сразу поинтересуются, продаете ли вы что‑нибудь или покупаете. И, в зависимости от вашего ответа, предложат или купить что‑то у вас, или купить что‑то у них. И только после этого – убедившись, что вы уже на крючке, – они будут философствовать о качестве древних винчестеров, карт памяти и звукозаписывающих устройств. Будьте спокойны, невредимым ваш кошелек не останется.

В эту субботу ассортимент местных лавочек был на удивление однообразным. И великолепным в своем однообразии. Сенк шел между прилавков так, словно гулял с пуделем по парку, безмятежно косясь то направо, то налево. Сильно щурясь. (За годы близорукости Сенк научился придавать этому прищуру интеллектуальный вид.)

Матильда степенно игнорировала навязчивых продавцов. «Я никого не боюсь». Когда вырастет – она еще всем им на мозоль наступит.

Через несколько минут плавного снования Сенк наконец разглядел в толпе что‑то интересное.

В противоположном конце торгового ряда появился человек с растрепанными черными волосами и круглыми, чуть выпученными глазами. Черные усы. Пляжные синтетические шорты. Упитанный. Внешность откровенно южная – и из‑за жестких черных волос, и из‑за смуглого цвета кожи. Лицо чем‑то походило на коровье. Иными словами, личность для здешних мест явно новая, и с местными порядками незнакомая. Это было ясно даже из его поведения: человек вел себя так, словно приехал на ярмарку китайской вышивки, а не на съезд спекулянтов. Он шел походкой туриста. Наивного Туриста, разглядывающего достопримечательности. Не замечал грязи под ногами и под ногтями продавцов. Не замечал их хитрых вопросов. Крючков, которые они забрасывали со всех сторон в проход, вроде «Что продаем? Я куплю!» или «Ищешь качественную вещь, дорогой?» Не замечал, с каким деловым интересом его рассматривают, изучают, чуть ли не препарируют. И в упор не видел горящего в их глазах азарта. Голодного азарта.

Сенк вскинул подбородок, не сводя глаз с Наивного. Слишком неосмотрительно этот тип себя ведет. Гротескно. Что он здесь забыл? Погулять пришел? Карманы нараспашку. В правом – тяжелый прямоугольный предмет. Все мгновенно смекнули, с чем он пожаловал. Или продает, или ремонтирует. Идет, как в музее. Того и гляди, с первым встречным заговорит. Там‑то его и заполучат, свеженького. Иностранец? Неужели иностранец? Такая глупость простительна только неместным.

– Мы ничего не продаем, потому что у нас ничего нет, и ничего не покупаем, потому что денег тоже не особо. Мы учимся. – Сенк, не сводя глаз с приближающегося неофита, продолжал поучать сестру.

Матильда оценила глубокомыслие этого высказывания, хотя виду не подала.

– И помни: никогда не ври. Никому.

Она кивнула.

– Вперед.

Это практическое задание. Вскинув подбородок, как это обычно делает ее учитель, Матильда направилась к Наивному. Тот все еще плыл между прилавком бэушных вентиляторов и ларьком пожилого программиста, торгующего всеми существующими на свете видами процессоров, «винтов» и материнских плат.

– Дядь, а вы что‑то ищете? – заговорщицким сопрано проорала Матильда, казавшаяся букашкой на фоне гориллы.

Наивный посмотрел на нее сверху вниз.

– Ну ищу. А тебе‑то что?

– Мне‑то ничего. На преступника вы не похожи. Вот и стало любопытно, что вы здесь забыли, да еще в такое время.

– Гм? – Наивный явно опешил.

– Ну вы же в курсе, что сегодня в двенадцать – санитарный час? Недельная зачистка. Нагрянут полицаи. За данью. Взятками, то есть. Местные откупятся, а вы?

Наивный растерянно схватился за карман.

– Чего? – Наивный, как и полагается непосвященным, соображал туго.

– Деточка, шла бы ты отсюда, – заворчал пожилой программист, почуяв, что у него уводят добычу. Но Матильда эту рекомендацию презрела.

– Дядя, санитарный час. Взятие с поличным, все дела. А путь экстренного отступления у вас есть? Вы в курсе вообще, что вас могут в любой момент поймать? И посадить за коллаборацию, сотрудничество с представителями незаконной торговли? За предмет, который вы принесли.

На громоздком лице Наивного отобразилось смятение. Он явно не осознал до конца, что ему сказали, но общую суть уловил.

– Чего?..

– Предмет, – Матильда указала на прямоугольник в кармане Наивного. – Вы ведь принесли вещь на ремонт, правильно? Значит, вы поддерживаете нелегальный бизнес. Вас в любой момент могут повязать, и, если повяжут, правильно сделают, – она решила не церемониться. Это не тот человек, который будет анализировать каждое ее слово.

– Чего… За что?

– За коллаборацию. Вы же сюда не свежим воздухом дышать пришли. Вас спросят: что вы продаете? Или покупаете? У кого? По какой цене? – говорила Матильда быстро, не давая жертве опомниться и пристально вглядываясь в его лицо. По лицу она всегда определяла, когда что‑то шло не так. – Что вы ответите? Куда побежите? Восемь лет лишения свободы, дяденька. Жена к другому уйти успеет.

– Деточка, проваливай‑ка подобру‑поздорову! – начал выходить из себя пожилой программист.

Вконец прифигевший, Наивный, очевидно, так проникся неизбежностью грядущего горя, что, казалось, забыл о цели своего визита. Его взгляд, и без того не отличавшийся концентрацией, теперь выглядел еще потерянней. Его смуглая кожа побледнела. Желтая футболка стала безрадостной. Черные, торчащие во все стороны вихры поникли и почти поседели. Зрелище было настолько печальным, что это привлекло внимание окружающих. Матильда заметила, что пожилой программист вот‑вот разразится гневом. А он, как и все здесь, тоже умеет ловить людей. Постороннего вмешательства допускать нельзя.

Преисполнившись вдохновения, она закричала:

– Ну, давайте, решайте скорей! Скоро полдень! В любую минуту может приехать полиция!

Наивный наконец взял себя в руки и выпалил что‑то испуганное, но членораздельное:

– Я ничего не продаю и не покупаю… я принес квакегер на ремонт. Здесь должен был быть… мастер.

– Есть мастер. Но вы к нему уже не успеете. – Матильда продолжала тараторить, нагнетая ужас. – Можете, конечно, успеть, но это небезопасно. Документов‑то у вас нет. И у мастера документов нет. Здесь ни у кого документов нет. Вас посадят. Восемь лет, дядя. Давайте лучше я вас отсюда быстренько выведу, пока не спалили. А вы уже, когда облава закончится, вернетесь к своему мастеру. Если рискнете.

Наивный молчал, выпучив глаза так, словно перед ним разверзлось Ничто.

– Ну?! – отчаяние на лице маленькой девочки казалось искренним.

Не сразу, но Наивный закивал.

– Угу…

– Быстрей! – Матильда схватила его за пухлую руку и потащила к перпендикулярному проходу, «разрезающему» ряды гаражей пополам. Там они свернули влево, промчались мимо продавцов навигационной аппаратуры и электронных музыкальных инструментов. Быстрее, быстрее – не дать опомниться. Украсть его у всех этих стервятников и привести к другому… В конце перпендикулярного прохода была калитка, выходящая во двор близлежащих домов. Туда Матильда и тащила свою не по годам глупую жертву.

Наивный тяжелыми шагами трусил за ней, все еще переваривая услышанное. Его впечатлительность приятно удивляла: в качестве учебного пособия для детей он был идеален. Жаль, что такие типажи встречаются редко. И крупных денег с собой они не носят.

Задача проста: вцепившись в клиента, Матильде нужно было доставить его на другой конец рынка, где за него возьмутся профессионалы. А как доставить слабоумного мамонта на другой конец рынка, не привлекая внимания конкурентов?

Матильда в один прыжок выскочила за калитку. Оглянулась, убедилась, что ее подопытный тоже влез, по‑прежнему ничего не понимает и страшно напуган. И без того выпученные глаза Наивного теперь и вовсе лезли из орбит. Одышка не давала слова сказать.

– Теперь, – голос Матильды из взволнованного стал решительным, – теперь бегите туда – она ткнула указательным пальцем на север. С одной стороны мрачной стеной возвышались спины гаражей. С другой – дикий двор трущоб. Там, куда она указала, была еще одна калитка – Черный Ход на Черный Рынок.

Наивный стоял молча, вращая по сторонам глазными яблоками.

– Ну что мне вас, за ручку вести?! Я вам и так жизнь спасла! – Матильда, видя, что опомнится он не скоро, все‑таки схватила толстяка за лапу и потащила вдоль гаражей. Здесь было тихо и совсем, совсем пусто. – Сами добежите?

– Угу…

– Давайте‑давайте, времени мало! – она тараторила.

– Угу… Спасибо.

Наивный послушно заторопился к северному краю.

– Стойте!!! – Матильда воскликнула так, что чуть не сорвала голос.

Перепуганный Наивный тут же замер.

Она шагом догнала его и, уже требовательно, проговорила:

– Я спасла вас, дядя, а вы меня даже не отблагодарите?

Наивный, снова не успевающий за ходом ее мысли, выпал из реальности.

– Соображайте быстрей!

– А! – он хлопнул себя по лбу. – Тебе денег дать?

– Ну, если вам восемь лет вашей жизни ничего не стоят – могли вообще за мной не бежать, – она почти отвернулась, но Наивный стал спешно шарить по карманам шорт, и она медлила. Сейчас он подкинет ей какую‑нибудь мелочь. Сущий пустяк. Но внедомашнее задание можно будет считать выполненным. Твердая четверка.

Наивный, не переставая ловить ноздрями воздух, вытащил из кармана мятую купюру в двадцать франков и протянул Матильде. «Действительно, сущий пустяк», – но она решила не торговаться, чтоб не испортить момент. Этот человек сейчас очень спешит.

– Значит, – она спрятала деньги в карман своей кофты, – добежите до угла, свернете по гаражам влево, там еще одна калитка будет. Заходите туда и спортивным шагом идете через потайной лаз. Знаете, где потайной лаз? Там все в курсе, если что – спросите. Увидите полицая – говорите, что вы местный. Ну, ни пуха!

Наивный закивал, выпалил что‑то вроде «спасибо» и спешно утрусил. Матильда несколько секунд постояла неподвижно, глядя ему вслед. Это был действительно редкий, непонятно откуда взявшийся случай.

Она пролезла обратно на Рынок и не спеша пошла по проходу, который заканчивался той самой северной калиткой, из которой сейчас должно было появиться ее учебное пособие. Она уже примерно представляла, что будет дальше, но все равно сгорала от любопытства.

Спустя минуту или две, далеко‑далеко, в конце Переулка Транзисторов появился запыхавшийся толстяк с черными вьющимися волосами, которые торчали в разные стороны.

Несчастный пришелец и вправду был на пределе. Его сердце давно не испытывало подобных нагрузок. Его мозг давно не подвергался такому испугу. О нервной системе и упоминать не стоит. Будучи абсолютно уверенным, будто он только что еле унес ноги от страшной кары, этот человек переступил высокий железный порог Северной калитки. Он лихорадочно вспоминал наставления странной маленькой девочки, так удачно встретившейся ему на пути. Восемь лет. Если бы не она… где бы он сейчас был?

О Тайном Лазе должны были знать все. За последние несколько минут Наивный успел получить такую усталость, что искать Тайный Лаз самостоятельно поленился. Он стоял прямо посреди переулка, жадно ловил ртом воздух и опять не замечал, как вокруг него сгущаются Заинтересованные Лица.

Внезапно на его плечо опустилась рука. Наивный вздрогнул.

– Товарищ, а вас каким ветром сюда занесло?

Позади стоял Сенк, с улыбкой вцепившись в мясистую плоть его плеча. А кто‑то из Заинтересованных Лиц похабно гоготнул и запел «Товарищ‑товарищ, болят мои раны…»

Наивный находился в состоянии глубокого шока.

– Альберт Ланге, патрульная полиция. – Представился Сенк. Нарочито небрежным движением он вытащил из кармана свой пропуск, по которому ежедневно проходил турникет в своем офисе, понадеявшись, что «товарищ» – ввиду его наивности – плохо знает язык, или плохо читает, или медленно соображает в стрессовых ситуациях. Помахал пропуском перед лицом. Корочка! Обычно с иностранцами это прокатывало. – Закон, значит, нарушаем? Поддерживаем теневую торговлю?

Тишина. Жадные вдохи.

Сенк изо всех сил старался придерживаться правил. Ни одного слова лжи. Нужно играть по правде. Нужно играть правдой. А если его вдруг сейчас остановит настоящий наряд полиции – они увидят случайно проходившего мимо прохожего, который заметил правонарушение и взялся его предотвратить. Сотрудник серьезной конторы, между прочим. Судя по документам.

– Ну? Отчитываться будем или отмалчиваться?

Несколько секунд прерывистого дыхания ртом. Гипертония.

– Если что – у нас тут машинка рядом стоит. Покатаемся?

Рядом с Черным Рынком стоял заброшенный ржавый грузовик, годами врастающий колесами в землю. Только правду.

В зрачках Наивного отобразился настоящий ужас. Он опять вспомнил про восемь лет. Про то, что жена может уйти к другому. А еще кто‑то рассказывал, что в тюрьмах бьют.

– Покупаем? Или продаем? Что и по какой цене? Быстро говори, пока у нас фантазия работать не начала!

Наивный продолжал дышать. Глаза слезились. Колени ныли. Вдруг из другого конца переулка раздался истошный детский крик:

– БЕГИ!!!

Но бежать Наивный уже не мог. Единственное, что он мог, – это сдаться. Здесь и сейчас.

– Я… я ничего не продаю. И не покупаю. Я принес квакегер на ремонт!

Сенк, казавшийся еще более щуплым рядом с верзилой, принял самый грозный вид и нагнул «товарища» – так, чтобы тот оказался чуть ниже самого Сенка.

– Не продаем, говоришь?

– Не… неа.

– И не покупаем?

Наивный замотал головой. Он смотрел в пол и уже сгорал от стыда.

– Только ремонт? – Сенк не ослаблял хватки.

– Да. Но я больше не буду! – Жалобно прохрипел толстяк.

– Не будешь?

– Не бу‑у-ду‑у!

– Я тебе не верю, – Сенк изо всех сил нагнул его еще ниже. Честно говоря, ни телосложением, ни одеждой он не походил на широкогрудых ребят, служивших в городской полиции. Но эта роль ему уже нравилась. Отчасти – потому, что ему верили. Безоговорочно. На все сто.

Наивный поднял глаза. В них блестели слезы. То ли от бега, то ли от страха.

– Не верю, – повторил Сенк. – Ты здесь человек новый, как тебе верить?

Будь это кто‑то другой – кто‑нибудь, хоть немного знакомый с порядками города Ж, – Сенк повел бы себя осторожнее. Никому не нужен театр, если зрителя не прет. Но это – чистая душа: в обращении с ней позволительны даже грубые ошибки: она все равно их не заметит.

– Вам… вам тоже денег дать?

«Ребенок с усами, ей‑богу», – подумал Сенк и вздохнул.

– «Тоже»? Ты предлагаешь мне деньги? Взятками, значит, швыряемся?

Ему показалось, что Наивный вот‑вот заплачет.

– Я… я не знаю…

– «Не знаю»! А знаешь, что это уже не две, а три статьи? Коллаборационизм – восемь лет, попытка побега от полиции – два года и взятка должностному лицу при исполнении служебных обязанностей – это шесть лет. Считать умеем, дружок?

И тут Наивный разревелся. Во весь голос. Как подстреленный медведь, он рыдал, на коленях вымаливая пощады, и выразить мольбу словами уже не было душевных сил. Его запуганный, со всех сторон оккупированный разум бился в истерике, уровень адреналина в крови зашкаливал, сердце обгоняло само себя. Это конец. Все, что он мог сейчас сделать во свое спасение, – попробовать откупиться.

Тем временем на рыдания тучного гостя обратили внимание лавочники ближайших десяти ларьков. Кто‑то тихо посмеивался, кто‑то так же тихо ненавидел Сенка, кто‑то переговаривался с соседом и делал ставки. Кто‑то просто смотрел и пил пиво.

«…За что же ж мы боролись, за что же ж мы страждали…»

Кто‑то пил чай.

Сенк почувствовал, что находится посреди арены. Это шоу, драматичная коррида должна была окончиться победой тореадора. Но и бык нужен был живым.

– Я… я могу отдать кваке… гер… я могу отдать деньги… – Наивный снова начал шарить в левом кармане шорт.

Сенк тут же отметил еще одну неосмотрительность: только настоящий кретин пойдет в место подпольной торговли, держа деньги в карманах. Тем более, если они не застегиваются.

– Сдались мне твои игрушки, – голос Сенка смягчился и стал почти ласковым. Теперь это был взрослый, одержавший победу над слабым недорослем.

Он дождался, пока Наивный трясущейся рукой протянет ему несколько смятых купюр по сто франков каждая, упаковал их в карман джинсов и проговорил – спокойно и непоколебимо:

– Товарищ, родненький, что ж ты забыл в этом змеином гнезде?

«…С винтовкою в рукою и с шашкою в другою, и с песнею веселой на губе!..» – допело песню Заинтересованное Лицо, и продавец электронных сигар в соседнем гараже, тоже наблюдавший за сценой, разразился охрипшим хохотом и подавился пивом. Сенк игнорировал нескромное поведение публики.

– Тебе, солнце мое, надо на верный путь возвращаться, репутацию чистить, антибактериальной салфеточкой. – Тут заржали где‑то в соседнем ряду. Сенк умел смягчать ненависть конкурентов колоритностью представления. – А ты все по грязным притонам шляешься.

Наивного охватил новый приступ рыданий.

– …вижу, не все еще с тобой потеряно. Такие, как ты, со слабой печенью, с хрупкими нервами в участке долго не протягивают. А с трупами мы уже недельную норму выполнили.

Эта новость, призванная утешить новоиспеченного правонарушителя, вызвала только еще больше ужаса в нем. И еще более горькие слезы раскаяния. Но с каждой фразой голос Сенка становился все тише и дружелюбнее.

– Что ж ты так разошелся‑то. Мы ж тебя, дорогой, вязать не будем. Считай, легко отделался. Только больше с плохими парнями не связывайся. Связывайся с хорошими. – Он приобнял Наивного и медленно повел его к западу – действие перемещалось в новую, завершающую часть сцены. – Знаешь, где они, эти хорошие парни?

Наивный, обливаясь слезами, замотал головой.

Сенк сделал еще несколько медленных шагов. Он до сих пор удерживал громоздкого визави на уровне своего роста – Наивному пришлось идти сгорбившись. От этого он казался еще более жалким.

В нескольких метрах находился гараж‑мастерская одного из самых честных постояльцев рынка, инженера, работавшего с компьютерной техникой. С железом. (Плевать, что вчерашний студент‑задрот.) Сенк даже когда‑то сотрудничал с ним, и светлые воспоминания о тех временах висели на скупом программистском сердце прищепками сентиментальности.

Инженера звали Тихоном.

– Вон, – Сенк убедился, что владелец мастерской внимательно на них смотрит и все слышит. – Видишь, парниша стоит на пороге? Тебе квак чинить? Это к нему.

Парнише только‑только стукнуло двадцать пять, но выглядел он еще младше.

– Вот это – хороший человек, законопослушный, – теперь его слова звучали совсем сюсюкающе. Еще минута‑две, и клиент окончательно успокоится. Тогда его можно будет уже «дожать».

– Понимаешь меня?

Наивный перестал плакать и энергично закивал.

– Вот. Хорошо. Молодец. Иди к парнише, иди.

Он наконец отпустил Наивного, и тот смог выпрямиться. Последняя стадия мытарств – инженер Тихон. Приятнейший человек. Пока клиент преодолевал путь до ларька, Сенк еще раз улыбнулся бывшему компаньону и подмигнул. Тихон улыбнулся в ответ.

– Милости прошу, – он впустил Наивного в свой гараж.

На этом шоу для случайных зрителей закончилось. Вместе с ним закончилось и временное расположение этих зрителей к Сенку – все сразу вспомнили, что явилась легенда продаж, которая впарит что угодно и кому угодно, и хором возобновили коллективную ненависть. Впрочем, это они зря: легенда как‑никак в отставке. Завидовать уже поздно. Этот номер – невинное развлечение. Урок для молодежи. Учитесь, пока я жив.

Сенк действительно не желал затягивать свое пребывание на арене и, затолкнув только что полученный гонорар вглубь кармана, направился по переулку к восточной калитке – там, после своего финального крика, его ждала Матильда.

Он спешил.

Матильда и правда его ждала. С восхищением и горящим любопытством она наблюдала, как ее самый умный в мире брат перехитрил самого толстого в мире дядьку. Она не думала о том, что технически это было элементарно. Сенк мог обеспечить эффектность любого, даже самого слабого трюка.

– Пойдем, мы еще должны рассчитаться с Тихоном, – он взял ее за руку и повел обратно. Матильда старалась не отставать. Она все еще находилась под впечатлением.

Сенк притормозил на углу, перед поворотом налево. Он не хотел светиться на месте происшествия еще раз.

– Так, у тебя зрение в порядке, присматривай, когда клиент выйдет из гаража.

Матильда послушно приникла к углу закрытого магазинчика, рядом с которым они притормозили, и одним глазом сверлила прилавок инженера.

Сенк выбрал место, которое можно было назвать закулисным. Подальше от зрителей. Запустил руки в карманы почти до локтей. Пересчитывать навар здесь, даже в таком тихом углу, нельзя. Дома.

Он вытащил руки и застегнул карман с деньгами на пуговицу.

Матильда послушно несла вахту.

– Вышел, – спустя минуту или две сказала она.

– Замечательно.

Сенк постучал в дверь гаража, за которым они прятались. Ему открыл какой‑то не совсем трезвый абориген в длинном пальто.

– Друг, есть сигареты?

Абориген ощупал себя. С ног до головы. Сенк догадался, что карманов в этом пальто гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. И в любом из них могли быть сигареты.

Матильда пританцовывала, обхватив ручками кирпичи гаража. Там творилось что‑то любопытное. Сенк уже знал, что. Он думал о сигаретах. Сейчас Матильда окончательно потеряет терпение, потянет его за локоть обратно к мастерской и будет весело, вприпрыжку нестись к Тихону, чтобы посмотреть на результат квеста.

Наконец «друг» вытащил откуда‑то из недр волшебного пальто коробку «Парламента» и протянул Сенку.

– Спасибо, – тот вытащил одну, достал из заднего кармана джинсов зажигалку и закурил.

Карманы Сенка тоже таили немало секретов. В том числе и зажигалку.

Сделав несколько неспешных гедонистических затяжек, он вышел за поворот так, словно ни от кого никогда не прятался.

– Пойдем, – бросил он Матильде.

В дверях своего ларька уже стоял задумчивый Тихон. Аки славянская девушка, отпустившая жениха в дальний поход.

Сенк подошел и, щурясь, смерил его взглядом. «Опыт идет тебе на пользу, старина».

Еще одна долгая затяжка.

– Ну, как тебе этот мальчик?

– Сдал квак на ремонт. – Инженер с жаждой косился на сигарету. – Там, походу, только экран чуть треснул, новый надо ставить. Но, если поковыряться, может, еще что‑то придется ремонтировать, – он совсем слегка улыбнулся.

– Ну, этого в гости можно еще звать и звать, – с такой же непринужденной, расслабленной, почти наглой улыбкой вторил Сенк. Кому бы и как он ни улыбался – это всегда завораживало. – Хороший мальчик, но слабый. Его здесь могли просто съесть.

– М-да, – лицо Тихона на секунду стало задумчивым, но потом он будто что‑то вспомнил. – Спасибо тебе, – он скрылся в гараже и тут же вернулся, протягивая Сенку какую‑то деньгу.

– Как в старые добрые времена, – Сенк бросил окурок в сторону и уложил свою – уже вторую – выручку в другой карман джинсов. Который тоже застегивался на пуговицу.

– Да, славное было время, – согласился Тихон, – приходи почаще. И девочку приводи. Пусть уму‑разуму учится.

– Ага… – Сенк оглянулся. Прищурился. Матильды в поле зрения не было. – Девочка! – позвал он. – Девочка, где ты там пропала?

На зов из‑за угла вышла смущенная Матильда.

– Ращу себе замену, – Сенк театрально погладил сестру по голове, от чего та сразу отпрянула и вернула волосы в исходное положение. – Ну, мы пошли.

– Давайте.

Сентиментальный Тихон удалился в свою мастерскую. Сенк развернулся и быстрым шагом направился к выходу. Он еще ощущал на себе эти неприятные взгляды с разных сторон. Тихонов здесь мало, здесь в большинстве своем – пираньи.

Практическое занятие можно считать успешно завершенным.

– Слушай, – Матильда догнала его и быстро начала что‑то говорить вполголоса, – там какой‑то чувак пришел, с виду богатый. И тоже что‑то ремонтировать хочет.

Услышав о «каком‑то чуваке», Сенк остановился. Хотя его спортивный азарт был удовлетворен, а в карманах лежала неплохая сумма, он все‑таки решил поддаться и поощрить пытливый ум.

– Покажи‑ка.

Матильда с готовностью повела его вглубь рынка. Несколько минут ушло на поиски чувака. Наконец они остановились.

– Во! – даже в шепоте слышался восторг.

Сенк уже понял, что его сестра всем своим существом вопиет «и я тоже так хочу!». Он снова прищурился и впился взглядом в человека, на которого она указала.

Это был высокий, средних лет мужчина, одетый в незамысловатое коричневое пальто, безупречно чистые белые брюки и такие же белые штиблеты. Через все лицо – узкие очки без оправы. Сенк даже разглядел бледно‑розовую бабочку на шее. Чувак действительно выглядел небедно.

Он стоял и разговаривал с владельцем ближайшего гаража. Владелец что‑то ему горячо предлагал – так руку и сердце даме не предлагают! – но чувак был спокоен. Он никуда не спешил и улыбался.

Сенк прищурился еще сильнее. Здесь «Альбертом Ланге» не обойтись.

– Нет, Матильда, это пока не твой уровень. С этим надо долго работать. И то не факт, что получится.

Матильда явно расстроилась. Она все равно отказывалась верить, что такой виртуоз, как ее брат, не сможет кого‑то облапошить. Хотя ей хватило бы уже и того, что она видела сегодня. Четверочка. Где‑то так. Может, даже с плюсом.

Сенк шел, погрузившись в ностальгические раздумья. Прищепки сентиментальности (эту метафору Сенк придумал еще в студенческие времена, пытаясь казаться креативным) болтались на тонких складках тканей сердца – хотели откусить по кусочку. Сенк никогда их не скрывал и при случае мог выдать что‑нибудь про «а вот в моей молодости…», потому что хуже сентиментальности может быть только сентиментальность, которую пытаются скрыть.

Перед коваными воротами он вдруг сделал такое кислое лицо, что Матильда забеспокоилась.

– Все в порядке?

Он оглянулся по сторонам.

– Да, в порядке. Просто ты себе не представляешь, как мне сейчас захотелось курить.