Читать книгу Царство Беззакония. Цикл «Аномиада» - Адриан Лорей - Страница 4

Безвидная пелена отдернулась, как занавесь театральной сцены. Маски. Множество масок пестрело радужными перьями, искрилось блесками, улыбалось и грустило, смеялось и оскаливалось в злорадной ухмылке. И он был среди них. Гай Ульпий Сцевола высился на подиуме, ожидая дебюта. Зрители – люди-без-глаз – монотонно аплодировали людям-в-масках, пока минорные языки трагедии сопровождали их схватку.

Овации… гул… силуэт лежит на полу побежденный – пришло время замены, время славы. Выхватив бутафорский гладиус, Сцевола принял оборонительную стойку – так, почти играючи, застывает мастер клинка, знающий, что победит, даже если звезды предрекают смерть. Из актеров выделился человек, чью маску обезобразила ярость – в глазницах пустота, будто лица и не было вовсе.

Он атаковал. Мечи схлестнулись. Дрогнул деревянный обух, отражая свирепый выпад врага. Под рев очумелой толпы нечестивец шагнул вперед. Гай отскочил. Снова удар. Разворот. Мельница. Меч предательски выскользнул из рук, потерявшись во мгле за сценой.

Они кружились между проскениями, перед обагренными кровью декорациями потемнелого фасада, танцуя как осенний ветер с пожухлой листвой. Обнаженные гетеры на крохотном орхестре перебирали струны кифары, вводя в повествование музыку смерти – драма и трагедия переплелись в единое целое. Подшаг. Атака. Уклон. Потерявший свой клинок, Гай бился голыми руками, наступая, уклоняясь, близясь.

Люди-без-глаз поднялись. Аплодисменты! Вошедший в раж Нечестивец ударил Гая по колену. Боль. Неужели и здесь ее чувствуешь? Гай рванулся. Он и не заметил, как получил очередной удар, прервавший его жалкую попытку совладать с противником.

Нечестивец поднял Бьющий-Больно в последнем замахе.

Череда смутных и неясных событий, – предостережений ли?.. пророчеств?.. – хлынула буйным потоком по стрежню сознания, и картина менялась с ошеломительной скоростью. Его длинную ленту срезал нож мысли, и очертания, тени, силуэты обрели форму; замерцали огни городов, которые Гай видел когда-либо, знакомые лица его коллег и конкурентов. У них были глаза! Они видели истину! Но Нечестивец продолжал преследование. Он не повел и усом, когда его рука вознесла деревяшку к небу, а затем с мощью железной булавы и со скоростью знойного вихря опустила ее на череп магистра оффиций2.

Проснувшись, он обнаружил себя лежащим в уютной спальне. Сцевола не залился холодным потом. Не закричал в ужасе. Просто разомкнул глаза, уставившись на хлипкие контуры потухшей восковой свечи на одинокой тарелочке. Прогоняя кошмар, тряхнул головой. За окном особняка хлестал дождь, погружая комнату в полумрак и вселяя в душу сонное умиротворение.

Кап-кап-кап. Подоконник трепетал под натиском стихии. Кап-кап-кап.

«Еще рано», подумал Сцевола. «Но они придут. Вот увидишь, они всегда откликаются на зов». Он зажег свечу, вкрадчивыми пальцами света оттолкнувшую темень в симметричные углы комнаты. На бронзовом треножнике стоял кувшин с вином и фарфоровая кружка – магистр налил вино, и приблизившись к окну, поднес кружку к губам. Гладкое стекло изрезали капли. Он отпил. Терпкий вкус хереса осел на языке. Ливень рокотал, бросаясь на черепичную кровлю, и Сцевола видел, как вода в спящем фонтане поднялась выше ограждений и перелилась наружу, надвигаясь на сланцевую брусчатку.

«Шкатулка вот-вот заиграет. Она всегда играет, когда настроена».

В запасе есть час или два – повезло, что не проспал. В городском шуме если засыпаешь, редко просыпаешься вовремя. Неурядицы на службе, бумаги, указы, эдикты – всему этому магистр отдает себя в жертву, не оставляя на личную жизнь и свободной минутки, Сцевола не понаслышке знал, каково пробираться через тернии, проходя огонь, воду, ветер и песок… ему осталось пройти земную твердь, и тогда кто может усомниться, что его карьера удалась, а слава завоевана потом и кровью?

Слава… карьера… для кого-то это планомерное движение вверх. У обычных людей они ассоциируются с лестницей, но лестницы ветшают и со временем превращаются в хлам. Зачем карабкаться на четвертое небо, если под неизведанной толщей земли ярко горит сердце мира, оно в оковах драгоценного аммолита, и овладеть им проще всего, если ты достоин этого огня?

Потому он проснулся, хотя мог бы вздремнуть еще. Потому настроил шкатулку, хотя пообещал не делать этого никогда. Наступает важный день и подходит назначенный час – неслышно, как шорох осени, медленно, как зимние холода, и бегущая по жилам душа скреблась, бессильная от невозможности ускорить их.

Допив вино, он накинул на себя шерстяную тунику, и забрав свечу, спустился в гостиную под хлябистый аккомпанемент утра. Прерванный кошмаром сон так и не вернулся, Сцевола подумал, что какая-нибудь интересная книга должна вернуть ему успокоение, или, во всяком случае, за ее чтением он не заметит, как пролетит время.

Гостиная занимала почти весь первый этаж. Ее покрывал мягкий восточный ковер, на себе держа, как гигант падающее небо, мебель из черного дерева. Шкафы во тьме походили на обгоревшие скалы, а дорогие стулья с серебристым сиденьем блестели, точно кожа аллигатора ясной ночью. Окна заслонили брусвяные занавески, и Сцевола не видел, как ливень тарабанит веранду особняка.

Поднеся свечу к книжному шкафу, он наслаждался игрой вздрагивающего от его дыхания золотистого света. На одной из полочек красовалась выцветшей обложкой «Риторика». В высшей школе ораторов, где будущий магистр, будучи студентом, познавал азы речевого искусства, их заставляли до дыр заучивать богатую на словоформы Риторику, раз за разом познавая ее красоту и мудрость. Кроме нее, трудов о политике и религиозных трактатов, домашняя библиотека включала подробную историю сенаторских родов Эфиланской Империи. Сцевола на секунду взял ее и пролистал, но не дойдя и до Аквинтаров, вернул обратно – он знал наизусть каждый выдающийся патрицианский род, каждого влиятельного представителя среднего класса, и даже некоторых государственных деятелей из низов.

Он с неудовольствием повертел головой. Все книжки, что были на полках, он уже перечитывал раз двадцать. Вздохнул. Ну что же, не беда, есть и другие занятия, которыми можно скрасить наступающее утро.

Одним из безусловно любимейших его хобби была живопись – забава, которую, как говорят, придумали боги, чтобы выразить свою власть над материей и искусством. Открыв ее для себя не так давно, он написал много картин, выделяющихся красочными пейзажами, приводящих любознательного эстета в уголок застолья, аудиенции, или же бросающих его в яму судебных прений.

Но одну картину он так и не смог закончить – «Опаленная» должна была изображать девушку, привязанную к столбу и взирающую на небеса. Вокруг нее столпились люди. Хворост под ее ногами горел. Площадь заливалась людскими голосами, точно как во сне Сцеволы смотрели на нее люди-без-глаз. Казалось бы, картина уже достойна покупателя, однако не хватало некой важной детали, ухитряющейся скрыться от взора мастера… над этой суровой задачей Сцевола бился с прошлого года. Другие его картины содержали изюминки – где-то маленький огонек, брошенный и изрыгающий искрами угрозу пейзажу, где-то готовящийся заговор, где-то мимолетная улыбка судьи, безалаберного или купленного. Гай не мог понять, чего именно не хватает в «Опаленной», чтобы произведение выглядело полноценным.

Благодаря разгоревшимся светильникам гостиная посветлела. Он положил тарелку со свечой на круглый столик у мольберта, взялся за кисть, обмакнул ее щетину в краску и перемешал на палитре, избирая нужный цвет. На полотно ниспадал оранжево-желтый блик от подвесной лампы. Мольберт бросал тени на закрытое гардиной окно. Кисть сползла с багряного сгустка и, поднесенная заботливой рукой к холсту, вывела небольшой кружок в верхней части, – нагое синее небо укрылось заходящим солнцем и розовыми полосками заката.

«Может ли солнце быть изюминкой? Или закат передает какой-то скрытый мотив? Нет, хочется смотреть на картину, пока не найдем в ней того, чего ищем, а это слишком просто… слишком банально!»

Сцевола опустил голову и посмотрел под ноги, будто ответ сидел на мраморном полу, как провинившийся раб, согласный услужить господину. «Магнус сказал бы, что закат равен падению нравов… впрочем, какое падение, когда сожжение лишь оружие в руках правосудия?»

Самые страшные казни применительны к преступнику, ибо преступник потерял право быть человеком. Опыт магистра оффиций позволял видеть то, что многие философы древности, схоронившие свою мудрость в забытых башнях, не смогли разглядеть в современниках: желание ради своего безнаказанного богатства жертвовать преуспеванием нации.

Но изображать голый факт казни на полотне – неумело и обыденно. Если бы магистр хотел донести какую-то истину, он бы устроил показательное представление со всем вытекающим. Его же занимали другие планы, другая цель. «Если однажды закончим, эта картина будет величайшим из Наших творений» – грезил Сцевола.

На голову навалились сомнения, закружились идеи, шаблонные и пустые. Взявшись за кисть и потратив целую каплю, он не сделал и шага навстречу искомой жилки – неутешительная мысль. С горем пополам он повторил заход, добавив к вопящим жителям неизвестного города палача с факелом. «Закон и его слуга?..»

Детали встраивались в сюжет, как в мозаику, но не доводили его до идеала. В конечном итоге Сцевола растерялся. В ответ на безысходность пришел гнев, и запустив палитру в стенку, он уселся на кресло, с ношей досадной неудачи на плечах, наблюдая как лежит расколотая дощечка и растекаются краски. «Сколько себя помним, всегда стремились к успехам, но нет ничего более ужасного, чем неудача!»

Что-то захлопало, зашуршало, отозвалось в потолке. Гай подумал, что это глиняная черепица трещит под воздействием ливня, но потом в гостиную вошел пожилой евнух, и точно такой же звук раздавался из-под его босых ног и кривого костыля.

Шкатулка молчала.

– Вашей светлости нужно что-то?

Магистр не обратил на него внимания.

– Э-мм… хозяин?

«Какой назойливый старикашка»

– С Нами все хорошо, – сдавшись, ответил Сцевола. – Можешь быть свободен.

– Ась? Вам чего принести? Простите, я немного глу…

– Да нет же! – Одним рывком он преодолел расстояние до раба и схватил его за горло. – Можешь… быть… свободен!

– Слышу я, слышу, хозяин…

Побелевший старик раскланялся и собрался выйти из гостиной, но Сцевола, подавив желание дать ему подзатыльник, перевел дыхание и кинул во след:

– Прокруст! – «Так и быть, сделай хоть что-нибудь полезное» – Пусть Хаарон явится к Нам.

– Кхарон? Это авгур3 что ли? Да-да, сейчас передам… да-да…

– Его божественное имя не Кхарон, а Хаарон. В каком гадюшнике Мы отыскали тебя?..

Но к тому времени евнух успел улизнуть на улицу, и не было другого выхода, как надеяться, что шел он именно за тем человеком. За величайшим из мудрецов.

Как никто другой, авгур постигнет помыслы Сцеволы и поможет ему справиться с тревогой. Быть может именно он найдет недостающее звено картины или дополнит ее меткой мыслью, как знать… как знать…

Давным-давно Сцевола услышал, как окликают его по имени таинственные голоса. «Гай… Гай…» – зазывал их приятный звуковой фимиам. Иногда они шептались, иногда разговаривали, но чаще всего развлекали, вверяя сознание эйфории. С годами потоки речи делались яснее, рифмы увещеваний возносились к потайному омуту души, и так слагать стихи не умел ни один поэт и так не пел ни один корифей. Голоса уверяли, что Гая ждет великое будущее. Будущее, где он, вознеся правосудие до вершин всеобщего менталитета, построит идеальный мир.

Дававшие советы и вдохновлявшие стихами, они таяли с течением времени, пока кроме своего имени Гай перестал слышать что-либо еще из их вещих речей. На поиск волхвов, способных вернуть Голосам «отчетистость», обеспокоенному Сцеволе было не жалко любых средств и сокровищ. И вот в один прекрасный день, – как это похоже на сказку, не правда ли? – явился умудренный годами человек, чьи окрашенные в лазурь волосы Сцевола видел когда-то во сне.

Он назвался Хаароном, Умеющим-Говорить-На-Языке-Сердца. Аммолитового сердца мира, и его сердца – Сцеволы…

В начале магистр не доверял снам. Волхвы уже приходили к нему и до Хаарона, не удовольствовавшись их ответами он изжил всех самозванцев в казематах острова Инклит. Но в приятном старческом баритоне Умеющего-Говорить-На-Языке-Сердца до него доходил звучный, как боевой клич, голос богов, а в сапфирных глазах, прикрытых стертыми веками, можно было рассмотреть далекий свет, исходящий от сердца мира.

Так он нашел, кого показывали ему боги. Сцевола понял, что он – избранный. Он впервые увидел сны: безумные, прекрасные, мрачные, жестокие сны!.. И люди-без-глаз, актеры в масках, светотени видений следовали за ним, играя акт за актом одну и ту же пьесу. Вся его жизнь с тех пор была бесконечным танцем среди масок.

Абсурдно было бы полагать, что приснившийся сегодня сон был порождением его сознания. Нет, знал Сцевола, это часть длинной хрустальной цепи, отделяющий яркий луч бессмертия от тусклого блеска смертности. Однажды он разгадает, в чем кроется послание богов, и люди-без-глаз обретут глаза.

Сцевола прождал Хаарона, сидя в кресле, погруженный в тлеющие угольки памяти. Дождь за окном окончился, но городской туман, навеянный морскими ветрами, пришел ему на смену и упрямо не хотел покидать садовые дорожки виллы. Можно было увидеть, как из гущи серебристой воздушной пены выглядывают каменные профили домов. Шкатулка безмолвно стояла у двери, на маленьком табурете, и не думала играть, будто забыв о своем предназначении.

– Вы меня звали, магистр? – знакомый голос сорвал тишину.

«Наш старый друг!»

– Мы рады, что ты пришел, – сказал Сцевола. Он любил говорить о себе в третьем лице как древние императоры. – Прости, если Мы отвлекаем тебя от забот по уходу за капищами. Что говорят боги?

– Продолжай идти по пути, ими предначертанном, и ты найдешь их волю.

– Продолжать идти… – Сцевола улыбнулся. – Мы скучали по твоим завуалированным ответам. – Он уронил взгляд на «Опаленную». – Скажи, хороша ли Наша картина?

– Не о том думает твоя светлость. – Окрашенные в синий цвет волосы потемнели, когда Хаарон подошел ближе и светильник бросил на его голову тень. Признаки наступающей старости уродовали загорелое лицо. – Ибо думать следует о совете, и о речах, которые ты применишь, чтобы преобразить Империю. День сбора урожая станет решающей частью твоего пути, магистр, поверь голосу богов.

– У Нас так много проблем… так много сомнений…

– Боги на твоей стороне, – заверил Хаарон. – Ты, как Валент Аверкрос, будешь стоять во главе Сената.

– Пока император не вернется…

– Он никогда не вернется.

– Почему? – По спине Сцеволы пробежал холодок. – Как? Боги знают, что случится с Его Величеством?

Хаарон ответил улыбкой.

– Боги знают все.

– Ты приносишь надежду. – Сцевола похлопал Хаарона по плечам. – Мы достигнем с тобой великих высот.

– Пусть не радуется твоя светлость раньше времени. Боги будут следить за тобой, и малейшее сомнение в их воле приведет к непоправимым последствиям. Отдайся божествам и не уповай на себя.

– Ты прав, о жрец! – Сцевола всплеснул руками. – Пусть Прокрусту дадут двойное жалование. Приведя к Нам тебя, он прогнал тень из Нашей души и осчастливил Наши мысли!

– Твоя светлость уже подумала, о чем будет говорить в Сенате?

– Мы предложим им альтернативу. Три года нет вестей от императора, а его племянница еще не готова занять Аммолитовый трон, она не достигла совершеннолетия. Политика Аквинтаров привела нас к череде смут, их реформы не принесли Империи ничего, кроме распущенности и беззакония. Но для начала Мы исполним свою клятву.

– Ты все же принял решение?

– Да. Мы добьем раненого зверя, – Сцевола сделал ударение на слове «добьем», и морщины Хаарона сплелись в уголках рта, намекнув на улыбку. – Ведь Мы клялись на костях отца и на крови рода Ульпиев. Когда змея лишится головы, боги перестанут взывать о возмездии.

– Верно, твоя светлость. – Авгур кивнул.

В этот момент сердце Сцеволы упало к ногам – не успел он ответить, щелкнула крышка шкатулки и по гостиной разлилась музыка. Назначенный час пришел неожиданно, и Гай с ужасом подумал, что не готов его встретить.

Движение звуков росло и осыпалось, будто ноты чертили слово на медной доске, и мелодия, как цепь заключенного, не давала им выйти за грань дозволенного. Лишь одно слово, лишь одно имя, лишь одна жертва.

– Так это он?

Сцевола взволнованно покачал головой.

– Помни о клятве. – И в ту же минуту Хаарон поднялся на второй этаж.

«Он будет слушать», подумал магистр, «через него боги наблюдают за Нами»

Музыка оборвалась, когда человек в зеленой рубашке, с рукавами, закатанными до локтя, переступил порог. На его правом плече болталась сумка. Перевязь устлана была геометрическими узорами. Магистр оффиций проглотил слюну. Он судорожно листал в голове план, разбирая детали. Вот, идет к нему орудие божеств, на поясе висят два изогнутых коротких меча, в горле застывает крик – там, где проходит гость, веет мертвой плотью.

– Сиятельный Сцевола? – Его густые закрывающие верхнюю губу усы раздвинулись в улыбке.

– Добро пожаловать в Наш дом, – Сцевола протянул руку.

Человек в зеленой рубашке крепко пожал ее.

– Меня зовут Визэнт Мортэ, – представился он. – Какая надобность заставила магистра оффиций обратиться к услугам Черной Розы?