Читать книгу Гладиатор. Возвращение - Алекс Чер - Страница 12

Утро, когда всё самое любимое рядом, стоит того, чтобы проснуться.

Открыть глаза и почувствовать счастье – стоит того, чтобы встать.

И я тихонько сползаю с дивана и иду на цыпочках мимо комнаты, где моё счастье ещё спит. Так хочется разбудить его поцелуем или пощекотать пёрышком голую пятку, что торчит из-под одеяла, уткнуться носом в ямочку между шеей и плечом, вдохнуть его запах.

И лучше всего было бы проснуться с ним рядом, но кровать слишком узкая для двоих. Могучая фигура Алекса и так едва помещается на этом скромном ложе. И он ещё слишком слаб и болен, чтобы мучить его сном в неудобной позе или недосыпом.

Хоть он и возражал, что я буду спать на диване, дорога на такси уже далась ему непросто, и подъём по бесконечной лестнице вымотал. Он устал. И я полежала рядом брёвнышком, пока он, обколотый лекарствами, не уснул, а потом сбежала. Пусть отдыхает. У меня и так есть, чем его порадовать. Например, завтраком.

Овсяная каша на воде выглядит серенько и невзрачно. Но приношу её со всем подобающим этому блюду уважением.

– Овсянка, сэр! – снимаю перекинутое через руку полотенце жестом профессионального дворецкого, пока Алекс трёт глаза и улыбается спросонья. Какой он необычный с этим коротким ёжиком волос. И с этими сходящими синяками и ссадинами вид у него определённо бандитский. – На всякий случай: я не Полина. Меня зовут Вика, и я твоя жена. Сразу пугаться не надо. Когда я сытая, я не опасна.

– А когда голодная? – всё же ловит он меня одной рукой за ноги и подтягивает к себе. Задирает кверху голову.

– Исключительно агрессивна. Но голых мужиков на завтрак не ем, – балансирую с полотенцем и тарелкой в кольце его руки.

– А поцеловать?

– А горячую кашу на грудь?

На самом деле она тёплая, но ему это знать не обязательно.

– Злыдня, – отпускает он меня и садится повыше к низкому изголовью кровати, пока я устраиваюсь на краешек рядом с ним. – Как там, ты сказала, тебя зовут? Полина?

– Упс! – набранная в ложку каша падает ровно в ложбинку на груди, и мы оба смотрим, как медленно она стекает вниз, а потом встречаемся глазами. – Извини, но это всё равно была ложка за Полину. А вот эта – за меня. И попробуй только не открыть рот.

– Я вроде как и сам есть могу. И вообще, кажется, не голоден.

– Упс! – рядом с первой падает вторая лепёшка. Алекс гневно выдыхает и всё же открывает рот. И стискивает зубы, не отдавая мне обратно ложку. – Ай-яй-яй! Плохая собака!

Всё же отбираю ложку, но в отместку ставлю ему бабушкин фарфор на грудь. А донышко всё же нагрелось.

– Чёрт! – подхватывает он тарелку, и шумно выдыхает, пока я с невинным видом слизываю кашу. – Да что же ты делаешь-то!

– Прости, прости, – вытираю остатки полотенцем. – Больше не буду. Ты всё же старенький, больной, тебе нельзя так волноваться, – глажу там, где уже так уверенно твёрдо, и пытаюсь выровнять своё моментально сбившееся дыхание. Я соскучилась по нему невыносимо, но вернулась не для того, чтобы его добить. – Кушай кашку, счастье моё!

Но куда уж мне выстоять даже против одной его руки, когда он сгребает меня в охапку, за шею, как котёнка.

– Как я по тебе скучал, – всматривается он пристально в мои глаза, посылая к чёрту все и свои, и мои шуточки. – Я больше ни за что тебя не отпущу. Никогда. Запомни это!

И я утыкаюсь в его грудь, потому что несмотря на всю эту браваду больше всего сейчас хочу плакать. Может потому, что он наконец рядом. Может потому, что он – мой, и все самые смелые из моих надежд оправдались. А может потому, что с ним так жестоко обошлись. Но в том, что у меня сердце разрывается, глядя, как он измучен, я ему, конечно, ни за что не признаюсь.

– Прости меня! – мой голос звучит тихо и жалко, но он только крепче прижимает меня к себе.

– Я простил. Ты всё правильно сделала, – прикасается он губами к моим волосам, шумно вдыхая их запах. – Я только не сразу это понял. Но это уже не важно. Главное, что ты вернулась. Или ты ненадолго?

– Как получится, – пожимаю плечами. – Надеюсь, навсегда.

– И я надеюсь, – он всё же принимается меня поцеловать. Но никак не могу позволить ему большего, чем влажно припавшие к моим его губы, требовательно заставляющие мои расступиться, открывающиеся, тянущиеся ему на встречу. Чёрт! Я почти теряю сознание, как всегда, в его руках. Плыву, теку, таю, теряю всяческое самообладание. Но ещё могу сопротивляться его сумасшедшему притяжению.

– Расскажи мне, как этой мерзкой Наденьке удалось всё провернуть? – разрываю поцелуй к нашему общему огорчению, но всё же благу.

– Очень просто, – возвращает он на грудь тарелку, которую всё это время так и держит в руке. – Как всё же легко, оказывается, убить человека, если задаться такой целью. А уж страдающего таким недугом, как аллергия, в разы легче.

– Она подсунула ему чеснок? – подкладываю под тарелку полотенце. И мягко, но настойчиво всё же заставляю Алекса глотать кашу.

Медсестра сказала, что у него совсем нет аппетита, но ему очень нужны силы. Пока ждали такси, эта мудрая женщина и рекомендации по его уходу мне дала, и даже курс медикаментов расписала. Ещё и дала в дорогу и эти самые лекарства, и складной штатив, чтобы ставить капельницы. Благо, что после ухода за больной мамой для меня с четырнадцати лет это не проблема: уколы, капельницы внутривенно. Маме не на кого было надеяться, кроме меня. И, судя по рассказам медсестры, Алексу тоже.

– Этого я точно не знаю, – напоминает Алекс о нашем разговоре. – Я в это время бегал за тобой.

– Или от меня, – улыбаюсь я, награждая его ещё ложкой каши.

– Возможно, она предварительно подменила и его таблетки, которые он постоянно пил. И не дала ему возможность сделать инъекцию лекарства, которое он тоже всегда имел под рукой. Не знаю. Приступ случился во время разговора с Громиловым.

– Со старшим? Я даже не запомнила его на свадьбе. Или не знала, что это он.

– Уверен, ты бы его узнала, – улыбается Алекс. – Они с сыном как две горошины из одного стручка. Но они приехали позже. Можно сказать, только ради этого разговора. Вот пока говорили, Ефремычу и стало плохо. Потом пока приехала скорая, пока суть да дело. Но, – Алекс открывает рот, жуёт, глотает и потом только продолжает: – Мне кажется, она и не хотела его убивать. Брачный контракт составлен так, что ей ничего не достанется в случае его смерти в течение первых лет брака. Плюс ей даже по завещанию, скорее всего, ничего не достанется.

– Так, может, это тогда был несчастный случай, – знаю, что выдвигаю сумасшедшую версию, но вдруг. – И как тогда она стала распоряжаться его имуществом как собственным?

– Добрая ты у меня, – вздыхает Алекс. – Помнишь наш брачный контракт?

– Фиктивный и подписанный фиктивным нотариусом?

– Вот нотариус как раз был настоящим, только не самым чистоплотным. И я, когда увидел его подпись на доверенностях Надежды, сразу всё и понял.

– Но как она заставила эти доверенности Демьянова подписать?

– А вот для этого у неё как раз было время между первым и вторым приступом, пока он был в её руках дома. Возможно, шантажировала его или заставила насильно. Честно, я понятия не имею. Но то, что она основательно подготовилась – бесспорно. И то, что переиграла нас с Демьяном, – однозначно.

– Почему же ты ничего не делаешь? – чуть не подпрыгиваю я на кровати.

– Вик, пусть оно идёт, как идёт. Сейчас это даже к лучшему. Она же сама роет себе яму. Там всё слишком сложно и тонко связано. Целая финансовая пирамида, которую она неумело и бестолково ради мести разрушила. Благодаря аренде, списывались налоги и расходы на содержание зданий. Кредиты платились со счетов Демьянова, но деньги приходили с дохода клубов. И если сейчас ничего не трогать, то деньги иссякнут так быстро, что она и опомниться не успеет. А уж как их подъедают судебные издержки! Она же целую армию адвокатов наняла, чтобы отсудить у меня «Айсберги».

– А ты уверен, что не отсудит? – я даже забываю, что его надо кормить, и Алекс забирает у меня тарелку и доедает сам.

– Не уверен. Но у моих юристов за расторгнутые договора больше претензий. И я не напрасно всё продал, чтобы закрыть долги, и мои клубы не ушли с молотка.

– То есть всё под контролем?

– То есть мне плевать, что там будет дальше, – выскабливает он остатки каши, и, облизав ложку, возвращает мне грязную посуду. – И на квартиры эти плевать. Это было просто вложение денег. И я их как вложил, так и снял.

– А на «Идиллию»? – ставлю я на стол тарелку.

– Иди сюда, – возвращает он меня на кровать и сжимает в своих ладонях мою. – Честно говоря, на всё плевать. На клубы, на бизнес, на большие деньги, – он обнимает меня двумя руками. – Я устал им соответствовать. Устал переживать. Устал постоянно бороться, что-то преодолевать, сражаться с системой, оправдываться, доказывать, что не идиот. Мне всё до чёртиков, до зубовного скрежета надоело. Я просто хочу просыпаться с тобой рядом, ходить на какую-нибудь обычную работу, а вечерами возвращаться домой к ужину и телевизору. И ни о чём, ни о чём сложнее, чем матч «Спартак-Динамо», больше не думать.

– Нет, – вырываюсь я. – Нет, Алекс. Я, конечно, приму любое твоё решение. Потому что и в богатстве, и в бедности. И в горе, и в радости. Я тебя ни за что больше не брошу. Но ты так жить не сможешь.

– Смогу, – набирает он в грудь воздуха. Вижу, что устал, что даже завтрак дался ему непросто, но он не показывает вида. – Если ты будешь рядом, я всё смогу.

– Ты просто болен, просто устал, – помогаю ему снова лечь. – Но поверь, тебе есть ради чего бороться за свою империю.

Не знаю готов ли он услышать про беременность, но в мои планы признаться вмешивается телефон.

– Привет, Слав! Да, всё хорошо, – отвечаю на вопрос Каланчи про свои дела. – Я на Алеутской. Нет, вещи остались в общаге. Заедешь?

И когда, получив согласие друга, поднимаю глаза на мужа, уже знаю, что зря затеяла этот разговор в его присутствии.

– И кто у нас, Слава? – не знаю, что холоднее: его ледяной голос или стальной взгляд.

– А кто у нас плохо кушал кашу? – возвращаю его обвинительный тон. И если он думает, что собираюсь оправдываться, то сильно ошибается. А если надеется, что буду послушной ласковой жёнушкой, то ошибается дважды.

Легко не будет, Берг! И хрен ты угадал, что я позволю тебе жиреть перед телевизором.