Читать книгу Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести - Мария Беседина, Александр Горохов - Страница 10

Водителя от остальных отделяла занавеска, скроенная из бархатного красного знамени. Верхняя половина изображения Ленина была отрезана и, должно быть, висела в другой маршрутке, а шелковая золотая бахрома осталась тут. Сквозь нее проглядывалась нижняя часть бритой головы. Голова на ухабах подпрыгивала, бахрома тоже, они на секунду сливались, и казалось, будто водила не горец, а голубоглазый парубок с пшеничными волосами. Половина народа, измученная работой и дневными дрязгами, дремала, остальные после каждой кочки скрипели зубами и повторяли молча давно заученное: «Не картошку, сучок, везешь! Принесла тебя нелегкая на нашу погибель!».

А джигит, должно быть, думал, что он лихой абрек, классный наездник.

Левая часть его башки трепалась по смартфону. Правая – тоже не следила за дорогой. И все это прыгало, скрежетало, материлось, но ехало.

Иногда после короткой остановки из кабины высовывалась ладонь, в нее вошедшие вкладывали монеты, и рука исчезала.

Каждый раз после этого сухощавый жилистый старик, сидевший передо мной, говорил соседу:

– А вот при социализме в СССР в автобусе проезд стоил шесть копеек, в троллейбусе пять, а на трамвае три копейки. И так было всегда и не менялось. Никогда не менялось. Потому что была стабильность. В войну были карточки, а потом, с пятидесятых годов, страна восстановилась, и цены на все только снижали! А все почему?

– Почему? – спрашивал от нечего делать сосед, возрастом несколько помоложе.

– А потому, что в стране был хозяин! Сталин. Если какой начальничек проворуется – он того к стенке или в лагерь. На перевоспитание. На лесоповал. Пользу Родине там приносить. Теперь-то либерасты визжат: «Репрессии, ГУЛАГ», а тогда эти козлы тихохонько сидели, а страна вперед шла. Кто атомную бомбу сделал, кто в космос первый полетел? Мы! А теперь нам в уши вдувают, будто мы на двести лет от Европы отстали. Брешут. Нету на нынешних ворюг Сталина! И порядка нету!

– Нету, – соглашался сосед и вздыхал.

После очередного повтора старик тоже вздохнул и спросил:

– А вы чем по жизни занимаетесь?

– Я-то? Раньше был у нас колхоз. Потом колхоз разогнали при помощи рыночных экономических мер. Народ кто куда разбежался, а нам с женой и дочкой деваться было некуда, пришлось продолжать заниматься тем же, чем и всегда. Был я зоотехником, жена агрономом в колхозе, стали фермерами, будь оно неладно. Вот этим всю жизнь и занимались.

Старик уважительно кивнул:

– Правильная у вас работа. Полезная. Для всех.

– Ага, кто не знает, тому, может, и полезная. Да вот только эта польза никому не нужна. Еле-еле в плюс выходили. Дочку в институте выучили, думали, назад вернется, будет помогать, а она умней оказалась. Осталась в городе. Обосновалась, замуж вышла. Парень, муж ее, оказался нормальный. Дочку в ветеринарную службу устроил. А сам работает каким-то начальником в ветеринарной клинике или как теперь их там называют, не знаю. Купили квартиру. Прошлым летом приехали к нам в гости, поглядели, как мы с матерью надрываемся, и Виктор, муж дочкин, говорит, что у него такой специалист, как я, в десять раз больше зарабатывает на собаках и кошках, чем мы вдвоем с матерью на коровах. А работают с десяти до пяти, а не с пяти до десяти, как мы в деревне. Вот дочка с мужем и убедили. Говорят: «Хватит корячиться, никто за это спасибо не скажет». В общем, уговорили, чтобы мы с бабкой в город переехали. Прошлой осенью скотину с грехом пополам продали, остальное имущество тоже, здесь квартиру маленькую на эти деньги прикупили, а чтобы не скучно было, еще и дачу. Вот этим теперь по жизни и занимаемся. Пенсионерствуем на теле общества. Практически тунеядствуем.

– Понятно, – протянул сталинист.

Они замолчали.

Мимо прогремела фура, так обдав грязью, что досталось и мне. Я увидел, что стекляшка в окне от тряски сдвинулась, образовалась щель, в которую дуло и залетали брызги. Уговорил тетю Полину поменяться местами. С трудом задвинул эту пластину. Дорога стала поровней. Подпрыгиваний и скачков поубавилось. Снаружи темень и ливень. Ливень и темень. Встречные машины на секунду ослепляли, обдавали грязью и пропадали, оставляя тоску беззащитности. Резиновые полоски на лобовом стекле, попискивая, смахивали ее, даже не смахивали, а размазывали, оставляя ровные дуги из грязи, отчего беззащитность становилась безразличной, всеобщей.

Глаза от монотонности движения стали слипаться, и я, как и большая часть пассажиров, давно бы задремал под урчанье мотора и мотание дворников. Мешал тощий скуластый мужичишка в черной куртке с надписью «охрана», нудивший в ухо своему соседу. Сидели они напротив меня. Этот хмырь то и дело поправлял наискось стриженную сивую челку, скалился прокуренными до черноты редкими зубами и втолковывал голубоглазому крепышу в такой же охранной куртке:

– А я считаю неправильным, что в армию не берут инвалидов и больных. Должно быть не так. В первую очередь надо брать именно граждан этих категорий, а то получается глупость. Здорового можно убивать, а больного нет. Самая настоящая глупость, – тощий говорил вроде бы приятелю, но косил глазами на остальных, чтобы понять их мнение. – Не только глупость, а даже вредительство, – продолжал он, поправляя очередной раз чуб, – здоровые и в тылу больше пользы принесут. Работать могут в полную силу, в отличие от инвалидов. И ухода за ними никакого не надо. Сами себя обслужат. И пенсий им не надо платить. А также лекарства бесплатные не требуются. А из инвалидов надо собрать отдельные команды, например роты, обвязать их гранатами и пускать на врага. Двойная польза! Во-первых, врагов поубивают, а во-вторых, меньше инвалидов станет, что с экономической точки зрения целесообразно. А именно: пенсии по инвалидности не надо платить и тому подобное.

Его визгливый шепот влезал в мозг, заставлял слушать, и я познавал, что он в нынешней жизни считал неправильным. Например, что пенсионеры бессмысленно получают от государства деньги, а пользы Родине никакой не приносят. Надо пенсии не выдавать, а стариков и старух собрать в специальные команды, например, роты. Построить для них казармы в сельскохозяйственной местности. Пусть работают на огородах, высаживают в теплицах помидоры, огурцы, всякое другое и сдают в магазины. На зиму в овощехранилищах избытки складируют и перерабатывают в консервы. Хорошая закусь будет для молодых и здоровых.

За теми, которые болеют, ухаживают пусть старушки из тех, которые уже не могут работать в полях или теплицах. Ну и так далее. Все будут при деле, и государству экономия и польза. Сразу две проблемы решаются. Первое – экономия денег из пенсионного фонда. Второе – продовольственная программа выполняется. В-третьих, квартиры от стариков освободятся.

– Думать надо по-государственному! Тогда любой вопрос можно решить! – вроде бы закончил сивый охранник и гордо уставился на соседа.

– Дурак ты, Витек. А вот Леонтьевич, твой отец, был умный мужик, – коротко ответил второй.

– А ты чего считаешь, что у нас все правильно?! – взъерошился тощий.

– Иди в жопу, – меланхолично ответил крепыш и зевнул, – отвали. Дай подремать, а то еще сутки дежурить.

Наступила пауза.

«Сложно втюхивать здоровому нормальному мужику бредятину», – подумал я и улыбнулся.

– А ты чего лыбишься? – сообразил про меня этот сивый охранник. – Сильно умный?!

– Заткнись, Витька. Еще вякнешь, скотчем пасть твою поганую заклею. Ты знаешь, у меня не заржавеет, – осек крепыш.

Сивый обиженно надел вязаную шапку. Наступила тишина, но мне стало не до сна. Этот говнюк перебил. Захотелось заклеить ему скотчем пасть.

За меня это сделал крепыш. Отвесил тощему подзатыльник и натянул шапку до самой шеи.

– Перебил-таки сон, балабон гнусавый.

Пока тощий вытягивал шапку на должное место, крепыш ворчал, потом снова натянул тощему шапку и сказал: «Сиди так, гаденыш. Начнешь снова гундеть, в рот шапку заткну».

Сивый пожал плечами, сказал: «Да я че, я ниче» и притих. Обитатели маршрутки давно вполглаза следили за ними и теперь, когда представление окончилось, разочарованно отвернулись, уставились в черные слепые окна. Наступила тишина. Народ стал задремывать.

– Да, при Сталине был порядок, – вернулся к мыслям о безвременно почившем Хозяине старик, видать, удрученный образовавшейся тишиной, и показал соседу на шофера, – водители тогда делом занимались, а не точили лясы по телефонам. За нерадивое отношение к работе и длинный язык этот давно бы рулил на Колыме.

Водила действительно безостановочно трепался. Родные слова в болтовне постоянно перемешивались с нашими. Видать, или в горском языке таких слов не было, или водила и сам не очень-то владел родным языком, а может, просто подзабыл его за годы обитания на чужбине.

– Правильно говоришь, батя! – тут же встрял сивый. – Всех этих гастарбайтеров надо на зону. Во всех дырках, куда ни сунься, как тараканы. Русскому человеку уже не продыхнуть. Всюду эти. Ты, отец, это верно предложил, всех давно надо отловить и на Колыму. Поддерживаю! Давай краба, пожму!

– Тебя, сынок, самого надо на Колыму! – осек ветеран. – Ручонки-то свои подбери, а то быстро укорочу.

– Ты чего, я же тебя поддержал. Не врубился, что ли? Или чего? – не понял старика сивый.

– А того! – строгий старик продолжил наступление. – Чего-то я не пойму, ты фашист, что ли? Рот тут раззявил, хрень всякую молотишь. «Стариков поротно, лишить пенсий, на сельхозработы». Я тебя сейчас самого лишу. Сучок недобитый. Правильно тебе твой кореш шапку в пасть засунуть обещает. Еще раззявишься, я сам засуну!

– Ну, вы даете! Я че, для себя, что ли, стараюсь? Я правду говорю. Говорю, как должно быть. Глядите, опомнитесь, когда поздно будет, когда эти с мавзолея: «Аллах Акбар» кричать будут, а вместо церквей минареты понастроют! – Сивый отвернулся от старика, сам натянул шапку и сделал вид, что спит.

Маршрутка снова задремала, и только два тинейджера в полутьме светили смартфонами и время от времени хихикали. Должно быть, переписывались с кем-то из соседней маршрутки, а может, друг с дружкой. Вдруг машина подпрыгнула выше обычного, чего-то в ней грохотнуло, ухнуло и замолкло. Джигит выскочил, обежал вокруг, залез под авто, вылез, обхватил руками голову. Причитал, стенал, как пятнадцатилетняя вдовица на похоронах богатого столетнего мужа. Лживо и неубедительно.

Дождь резко оборвался, будто там, на небе, тот, кто поливал землю, решил разглядеть, чего этот абрек начудил. Мы посидели-посидели, поворчали и тоже решили глянуть. Стали выходить.

Холодная ночь обожгла лицо, бросила ледышки в рукава и осветила луной. Были мы ни в каком не в городе, а посреди не то степи, не то пустыни. Асфальт, как и положено, тянулся в обе стороны. Вдалеке виднелась синяя табличка на полосатом столбе. Должно быть, на ней значилось место, где оказались.

– Ты куда нас завез, чудила?! – неугомонный сивый охранник почуял, что может побузить, а то и покомандовать, и снова оживился.

– Во-во, – поддержал его крепыш, а потом и остальные.

– Я ехал по городу, Аллах свидетель! – не к месту помянул своего бога абрек. – Делал все, как надо. Потом повернул на Баррикадную, там яма, я руль крутнул, машина подпрыгнул, я головой в крышу, потом все вниз полетел, потом не знаю чего, потом бабах, я поглядеть выскочил, масло разлитое под машина увидел, значит, коробка пробитый и еще шаровой опора выскочил. Как такое получился, я не понимаю, мамой клянусь, Аллах свидетель. Я ехал по городу. Потом повернул – там яма, я руль – машина подпрыгнул, голова болит – шандарахнул о крыша, потом вниз «газель» маршрутка полетел, потом бабах – коробка пробитый, шаровой опора выскочил, я выскочил, как здесь получились, не знаю, мамой клянусь…

– Мамой, говоришь? – в ехидной задумчивости, как будто того и ждал, спросил сивый охранник, нагнулся, рукой провел по пробитому колесу, поглядел на грязный палец, обнюхал его, от чего под носом зачернела узкая полоска, и снова спросил: – Аллах, говоришь, свидетель? Подлетел, потом бабах и тут?

– Да, подлетел, потом бабах и тут, – пробормотал водила.

– Значит, бабах, говоришь? – В голове сивого сложилось, он резко мотнул чубом, вроде как отбрасывая сомнения, залез на ящик, валявшийся на обочине, ткнул пальцем в сторону водилы на манер плакатного: «А ты записался добровольцем?», обвел взглядом переминавшихся, глазевших на сломанную машину и зевавших пассажиров, набрал воздуху в грудь и завопил:

– А мамочка твоя случаем не шахидка?!

Народ дернулся, на секунду замер, поглядел на водителя, прикинул, оценил что тому слабо́, что никакой тот не моджахед, а так, обыкновенный невезучий парень, приехал подзаработать, да, видать, не очень получается.

Сивый не отчаялся из-за неудачи, стараясь все же возбудить неактивных граждан, задрал вверх палец и сообщил:

– Гексогенчиком ото всего этого попахивает! Я давно приметил. Еще когда ехали по городу. Как сел, так и приметил, что чего-то тут не так! И вправду, только не что-то, а все тут не так! Небось с минуты на минуту банда твоя подойдет брать нас в заложники? – Сивый ехидно уставился на водилу, который приноравливался откручивать пробитое колесо. – Отвечай! Сколько человек? Чем вооружены? Какие условные сигналы?

Водитель оторвался от домкрата, тоже уставился на тощую истеричную личность в черной куртке. Видно было, что он не все понял из взвизгиваний мужичонки, зачем-то залезшего на полусгнивший ящик.

– Какие сигналы? Зачем сигналы? Что такое условный сигналы? Я же тебе говорю, сам ничего не соображаю, как тут получился. Я не понимаю, зачем ты шумишь, зачем кричишь? Я же тебе говорю: бабах, машина подпрыгнул и оказался здесь.

– Ты мне зубы не пудри! Время тянешь? Своих ждешь? Так мы их встретим во всеоружии!

Витек резко потянул молнию на теплой куртке. Под ней была тоже черная форма. На штанах на ремне висела кобура. Он выхватил пистолет и навел на водилу.

– Отвечай, сволочь! Кончать тебя надо! Отвечай!

Водитель испугался, от страха онемел, стоял, не знал, чего делать, как быть.

А сивый охранник окончательно впал в раж и начал ораторствовать:

– Великий доверчивый русский народ дал этим приют, работу, а что получил взамен? Их пустили в страну с тысячелетней историей, страну, в которой поколения, десятки поколений создавали инфраструктуру, дороги, мосты, города, все такое прочее и что получили взамен? Коварство и ненависть, бандитизм, террор, изнасилование наших сестер, убийство невинных детей! Вот что мы все получили взамен за добро и ласку. Но терпение народа не беспредельно! И это порождение мракобесия и ненависти должно получить законную кару. Получить возмездие! Отомстим за всех невинно погибших, погребенных под взрывами шахидских взрывчаток!

Мстить водиле обитатели маршрутки не кинулись, но закивали дружно и одобрительно: «Понаехали! Прав понакупили, а умение водить не купили! Всю дорогу как по кочкам прыгал. Душу вытряс! Не картошку возишь, засранец, привыкли в своих аулах на ишаках по горам скакать, а тут тебе не аул, тут не ишаки, тут люди!».

Вдохновленный сдвигом в настрое народа сивый охранник продолжал распаляться, с высоты ящика доводя скопившихся зевак до нужного градуса. Народ и вправду медленно, но начинал свирепеть.

Сивый в истерике резко выкинул руку вперед, в сторону водилы, челка свалилась на лоб, грязь под носом дополнила картину. Луна осветила оратора, и сошлось: тощий охранник превратился в бесноватого фюрера. А этого у нас пока еще не любят. И у него обломилось.

– Ты, Витек, с ящика-то слезь, а то, не дай бог, сломается. Так и покалечиться можно. И пукалку свою газовую спрячь, – вступился за водителя крепыш-охранник. – Никаким гексогеном тут и не пахнет. Обыкновенная грязь. Ты ее, кстати, под носом-то вытри.

Народ, скопившийся было вокруг фюрера, юмор оценил, заулыбался, смекнул, что его дурили, разочаровался, хмыкнул и от психованного вождя отошел.

А крепыш подошел к оторопевшему горцу:

– Не боись, парень. Мы не позволим крутить нам мозги. И тебя в обиду не дадим. На Витька́ не гляди, у него авария была. Еле оклемался. И теперь сам не знает, чего мелет. Короче, с пулей в голове у нас Витек. А ты с чего решил, что картер коробки пробило?

– Масло, – водитель показал на лужу под «газелью».

Крепыш не поленился, встал на колени и поглядел на днище, туда, где должна быть коробка передач. Потом окунул палец в лужу.

– Ты, пацан, масло-то хоть раз видел? Горе луковое. Коробка в порядке. Была бы пробита, так масло и сейчас в пробоину вытекало бы или капало. А там, – толковый охранник показал на коробку передач, – там нету ни капли. А в луже фиг знает чего, только не масло. Понял? А вот с колесом непорядок. Минимум пробило, это точно. А может, и с шаровой непорядок. У тебя запаска есть?

– Нету, – вздохнул тот, – хозяин жадный, не выдает запаску.

– А ремкомплект с клеем или клочок сырой резины есть, чтобы заклеить камеру?

Парень смотрел на толкового пассажира, как на иностранца, и видно было: не понимает, о чем тот говорит. Слова «сырая резина», «ремкомплект» горе-водила слышал, должно быть, впервые.

Крепыш-охранник покачал головой, вздохнул и без всякой надежды спросил:

– А насос, чтобы потом колесо накачать, есть?

Насос оказался в наличии.

– Ну, ты все равно откручивай колесо. Толку от него никакого. Будем думать, чего делать.

Водитель кивнул:

– Я знаю. Я ее два раза менял на другой маршрутке. У меня камера есть.

– Камера, тогда живем, – ободрил крепыш, – тогда ты молодец. Значит, не так уж и страшно то, что приключилось. Поменьше паники. Снимай колесо, ну и так далее. Как снимешь, поймем, что с шаровой. А там сообразим, чего дальше делать. Понял?

– Понял. Я так и хотел, да этот, который твой знакомый, пистолет вытащил. Орать стал. Зачем пугать? Я менять колесо хотел.

– Ну, ладно, не бери в голову. Давай вперед.

Водила успокоился, занялся делом.

– Мамой клянусь, все сделаю. Все заменю, – причитал он.

Однако остаться в одиночестве джигиту была не судьба. Подошел жилистый старичок, который сидел передо мной. Старик помолчал, поглядел, что работа по отвинчиванию гаек движется, и решил вставить свое слово:

– Мама – это святое! Мама – святое. Об этом наша церковь всегда говорила. Русь, она под покровом Богородицы во все времена жила. Даже Сталин, когда немец к Москве подошел, велел на самолете иконой Богородицы столицу освятить. И теперь Русь живет! И будет жить!

Мужик перекрестился, отвесил земной поклон и спросил:

– А у вас в магометанстве существует подобное, почти божественное отношение к матери? Как вы, например, относитесь к матери пророка Магомета?

Водила, видать, не сильно разбирался и не особенно задумывался об отношении к родительнице пророка, потому сказал первое, что пришло в голову:

– Мама – святое у всех.

Старик одобрительно кивнул, покачал головой.

– Правильно говоришь, а чего же ты ее поминаешь всуе? Клянешься ей всуе по пустякам, олух?

Водитель посоображал, вздохнул:

– Правильно ты сказал, уважаемый ага. Не надо. Не буду.

– Ну, вот и ладненько. Надо в мире жить. Так все нормальные религии учат. А Бог он один для всех. Об этом тоже каждая религия говорит.

Ветерану надоело учить, и он начал прохаживаться вокруг подбитой машины и время от времени глядеть на ночное небо.

Женщины, будучи от природы умней мужчин, знали, что машина или починится, или нет, но при любом раскладе суетиться ни к чему. Или на своей развалюхе уедут отсюда, или какая другая подберет. А потому, поглядев по сторонам, посмотрев на звезды, оценив друг друга и вообще поняв, что ни джентльменов, ни соперниц не просматривается, будто одиночные капли, постепенно притянулись друг к дружке и образовали, нет, не лужу, но, как бы это сказать, да чего там голову напрягать, образовали общество. И заговорили.

– Тут мне, – начала одна, – рассказали диету новую, по ней Пугачева за месяц тридцать кило сбросила.

– Да ты че! – сказали остальные. – Чепуха это! Такого не бывает.

– Бывает! – сказала первая. – Вот послушайте.

И пошло-поехало. Слово зацепилось за другое, треп про диету сменился болтовней про еду, про рецепты кексов, оттуда, следуя за рифмой – о сексе, потом о детях, потом о мужиках вообще и мужьях в частности. Говорили одновременно все, никто никого не слушал, но отвечала каждая каждой тоже одновременно. Куда делись природный ум, рассудительность и практичность. Цепь тем удлинялась и удлинялась, будто телевизионные передачи перетекали одна в другую, такую же бессмысленную и ненужную. Давно было забыто начало разговора, никто не знал, чем закончится, но процесс, будто тысячетонный железнодорожный состав, набирал скорость и мчался, сметая на своем пути здравый смысл, логику, а потом и приличия.

Мужикам женские разговоры слушать не положено, можно сбрендить, а понять все равно нельзя. Потому, повинуясь закону сохранения видов, чтобы быть подальше от пустой болтовни, не рехнуться от нее, а главное – посмотреть, как там тетя Полина, я заглянул в маршрутку. Тетя Полина спросила:

– Чего там, Коля? Скоро поедем?

– Колесо пробило. Водитель поставит запаску и поедем. Работы на полчаса.

– Тогда, пожалуй, на улице посижу, а то тут чего-то воздуху мало.

Вздохнула, поднялась, тяжело прошла к выходу. Я помог ей выйти, выбрал из кучи валявшихся на обочине деревянный ящик покрепче, смахнул с него пыль. Тетя Полина улыбнулась, сказала «спасибо», присела.

– Коля, ты занимайся чем надо, не отвлекайся, я тут посижу, а замерзну, так назад в машину пойду.

Я кивнул и пошел поглядеть, как там с колесом.

Толковый охранник будто дожидался меня:

– Надо бы разобраться, где это мы приземлились. Как думаешь, где?

Я показал на столб с табличкой:

– Пошли глянем.

– Не, нам нельзя. Боюсь, Витек опять начнет чудить. Чего хочешь натворить может. За ним глаз нужен. Его без присмотра оставлять нельзя. У него, когда попал в аварию, клиническая смерть была. И видать, крыша слегка поехала. Но выкарабкался. Их с отцом в госпитале в мою палату положили. Я потому и знаю. Отец его перед смертью просил, чтобы я за ним приглядывал. Да и тебе к столбу этому ноги бить ни к чему. Чуйка мне говорит, что тут надо пока оставаться. Давай глянем, кто в машине сидит. Помнится, два пацана были, если нормальные, их и пошлем.

Пока «газель» прыгала по городскому асфальту, они перестукивались на смартфонах и хихикали. Теперь прижались друг к другу, погрустнели, съежились и молчали. Видно было, что стали беззащитными, беспомощными.

– Вы чего притихли, молодежь?

Пацаны молчали. Я улыбнулся и продолжил:

– Не бойтесь, тут народ нормальный, не обидим. – Помолчал и добавил: – Если вы, конечно, тоже нормальной ориентации.

– Мы нормальные, – тихо проговорил тот, который был с темным смартфоном. – Только тут связи нету, ни Интернета, ни телефона. Только что была, а теперь нету. У нас все зависло.

– Без связи – это хреновато, – вступил заглянувший в машину вслед за мной крепыш-охранник, – помню, у нас в разведке однажды пробила пуля рацию. Было хреново. Ни вертушку запросить, ни доложить, что к чему. И вообще, без связи нельзя. Никак нельзя. Это у нас тут, как тогда там, получается.

– Меня Николаем зовут, – сказал я, – а то тремся тут боками, а как зовут друг друга, не знаем.

– Тимофей, – ответил крепыш.

– Меня зовут Коля, – сказал пацан, который казался постарше, – а он Санек.

– Вот что, пацаны, – не растекаясь по-пустому, скомандовал Тимофей, – тут в километре столб с надписью стоит. Там должно быть написано, где мы очутились. Сгоняйте по-быстрому. Узнайте. Тогда сообразим, куда нам двигаться. Пока вы обернетесь, мы колесо починим. Договорились?

Пацаны кивнули. Вышли из маршрутки. Были они в одинаковых теплых толстовках, таких же одинаковых спортивных штанах и кроссовках. Одинаковыми движениями накинули на головы капюшоны.

«Ну, близнецы-капуцины или двое из ларца – одинаковы с лица. Наверняка от армии косят, а сами в униформу наряжаются. Зачем? Чтобы спрятать непохожесть, не выделяться из стаи, не прослыть белой вороной или еще зачем? Одни так, а другие, наоборот, раскрашиваются, наряжаются шут знает во что, делают ирокезы или наголо бреются, чтобы выделиться, показать так свою индивидуальность», – ухмыльнулся я и подумал, что, должно быть, старею.

Мы пошли проводить их. Тимофей, как он сказал, «на всякий пожарный случай», дал старшему парню черенок лопаты, оказавшийся в маршрутке.

Пока шли, я узнал, что Тимофея, капитана-десантника, несколько лет назад ранило. Почти неделю валялся без сознания. Чудом выжил. Потом комиссовали по ранению. Он помотался по госпиталям, подлечился и теперь занялся нехитрым делом – подрабатывает в охране и восстанавливается. Хочет полностью выздороветь. Делает специальные упражнения и всякое такое.

Я рассказал, что после армии окончил институт, увлекся наукой, защитил диссертацию, работаю в закрытом НИИ. Рассказал, что раньше делали серьезные вещи, а теперь директора поменяли на блатного, хотят НИИ приватизировать из-за площадей, а до нас и науки дела никому нет. Не сильно распространяясь о научных делах, сказал, что сидим на бюджете, живем, как в анекдоте: начальство делает вид, что платит зарплату, а мы делаем вид, что работаем. Потому все толковые, которые не разбежались, подрабатывают. Так и перебиваемся.

Поняв, что пацаны настроились, что не пропадут и не подведут, мы повернули назад и скоро услышали ветерана.

Он объяснял Витьку:

– Раньше зайдет какой пожилой человек в трамвай, молодежь тут же место уступит. Без напоминаний, как пружиной из сиденья выстреливали. Без напоминаний. А которые делали вид, будто не заметили, так их народ пристыдит – хоть из вагона убегай. На всю жизнь запомнят! А теперь? В уши вставят эти штуковины. Наушники. Музыку-бубниловку на полную мощность врубят и ничего не видят и не слышат. Это у них, как они сами говорят, «отмазка такая». Для этих теперь тормозов нету. Все равно, старик или женщина беременная. Им по фигу.

– Точно, – согласился Витек, – тормозов у этих нету. Но я тебе, отец, вот чего скажу: и у других, которые постарше и совсем в возрасте, тоже нету! Вот недавно у соседей моих, людей пожилых, вроде вас, ванна прохудилась. Лет сорок стояла, а теперь потекла. Помыться нельзя, течет, заливают тех, которые под ними этажом ниже. Ну, у пенсионеров денег, естественно, нету, сын с семьей в другом городе, тоже без денег, старикам неловко к нему обращаться. Короче, поднатужились, подкопили. Месяцев пять собирали. Все это время купались кое-как. Дырку в ванне палкой затыкали и купались. Короче, на днях новую ванну купили. С установкой. Фирма привезла им. Ванна новенькая, блестит, вся в этикетках. Взрослые мужики лет под сорок в фирмовой спецухе установили, подключили. Все чин-чинарем. Старички расписались, что все в порядке. Те уехали. Эти купаются, радуются. А когда через два дня этикетки отклеились, старушка глядит, а эмаль под этикеткой сколота! Здоровый скол, с рубль размером. Старички на фирму звонят, так, мол, и так, вы нам бракованную ванну продали, а им: «Вы расписались, претензий не было. Они: «Да там этикетка была, не видно скола тогда было». Фирмачи говорят, что знать ничего не знают, что было отлично, было в порядке, а теперь сами поломали, может, молотком или ломом по ней стучали. Короче, послали куда подальше. Старуха в больнице, старик тоже того гляди туда попадет. Вот так их кинули. Должно, на складе чего-то в эту ванну свалилось, ну они там покумекали, сообразили – этикеткой намертво заклеили, чтобы не видно было и сразу не отклеилось, и подсунули старикам. Я им этот скол краской замазал, чтобы не ржавело дальше. Вот так стариков не только молодняк кидает, а и взрослые. Даже по мелочам. Лишь бы нажиться.

– Да, – согласился ветеран и повторил свою фразу: – Для этих теперь тормозов нету. Все равно, старик или женщина беременная. Властям все по фигу. А рыба, как известно, гниет с головы. Те воруют, значит, и остальным можно. А раз можно, то и нужно. Так государства и рушатся.

Помолчал и продолжил опять про троллейбус:

– А вот кто им, когда у них ноги держать не станут, место при такой морали уступит? Это вопрос.

Старик замолк, выдерживая паузу, и глянул на Витька.

У того ответ был готов:

– Этих сучков надо в армию. Там быстро мозг куда надо поставят. Научат родину любить и старших уважать. А вам, отец, тоже не фига по транспорту переполненному шастать. Жить надо в тихом месте. В деревне. Дышать свежим воздухом. Заниматься по мере сил физическим трудом. Например, растить в теплицах огурцы или еще чего. А то мотаетесь по городу. Только переполняете транспорт, и без того переполненный.

– Щщщщас! – ответил ехидно ветеран, – щас, через четыре «щ». Я свое заслужил и горбатиться на плантациях, как раб какой, не собираюсь! А тебе надо, ты туда и катись. Сильно умный.

– Чего!!! – завелся Витек, но увидел Тимофея и осекся.