Читать книгу Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести - Мария Беседина, Александр Горохов - Страница 6

«Проспал! – закричало в мозгу Георгия. – А как же Леночка? Как Рождество?»

Жорик вскочил с дивана, схватил пакет с вином, конфетами, другими приготовлениями. Даже половину перчика зачем-то запихнул назад в бутылку и помчался к возлюбленной.

Тяжелый ключ прыгал в нагрудном кармане, а ему казалось, будто это выпрыгивает из груди его любящее сердце.

Жорик бежал мимо офисов. Мелькали блестевшие золотом цифры и надписи табличек. Заветная, разделяющая две половины здания грубая, выкрашенная коричнево-красной охрой стальная дверь приближалась. Оставалось несколько шагов. Георгий уже вытащил ключ, чтобы побыстрее отпереть, но вдруг последняя кипенно-белая дверь с надписью «Стоматология» распахнулась, встала поперек, растянулась на весь коридор в улыбке и сообщила:

– Не проходите мимо. Починяем зубы в присутствии заказчика!

Жорик со всего маху вмазался в нее. Дверь толкнула, подхватила, захлопнулась, щелкнула замком, и охранник, пролетев через весь страшный от сверкающей белизны кабинет, оказался в зубоврачебном кресле.

Кресло плотно схватило его и ослепило прожектором.

– На что жалуемся? – спросил зубодер, не глядя на Жорика, включил бормашину и пощелкал щипцами.

– Мы, конечно, как настоящий мужчина, предпочитаем без наркоза. Что ж, просьба клиента для нас закон! – продолжил он, снял марлевую маску, и охранник увидел рыжего щенка-мента.

– А! – заорал Жорик, хотел вырваться, но кресло крепко держало, и он только затрепыхался в его тисках.

– А? – издеваясь, спросил Рыжий. – А кусаться за ногу было не «а»?

– Я блин кусал! – заорал Жорик. – А потом, когда узнал, извинился! Ты же слышал.

– Помолчите, пациент, и не ругайтесь, это ни к чему. Я понимаю, что страшно, но ведь не настолько, чтобы опытных стоматологов обзывать.

– Это когда я ругался? – возмутился охранник.

– А кто только что сказал «блин»?

– Блин – это блин, который я укусил, а не ругательство. Ты чего не слышал, что ли?

– Да я и сейчас ничего не слышу, техника гудит, – прокричал через шум бормашины Рыжий и мило улыбнулся. – Вежливость – половина успеха в лечении зубов. А вот кусаться ты больше не будешь.

Огромная фреза бормашины с бешеным визгом приближалась. Жорик зажмурился и вжался в кресло.

Вдруг этот визг прекратился и раздался другой, щенячий. Кресло ослабло, отпустило. Охранник открыл глаза и увидел, что щенок визжит, удирает, а за ним гонится надкусанный красный перчик, обгоняет, тычет жгучей горечью в глаза, нос, под хвост.

– Будешь знать, гаденыш, как перцы жрать, будешь знать!

Жорик вскочил и тоже погнался за щенком, но тот забежал за поворот и непонятно где спрятался.

Охранник поднял старого знакомого, отер от грязи, потом задумался и сказал:

– Да!

Перец тоже задумался и ответил:

– Да!

– Ты, дружище, куда теперь? – продолжил разговор Жорик.

– Куда? – перец безысходно ухмыльнулся: – Мне одна дорога, в бутылку. – Добрый малый тоскливо вздохнул: – Сам знаешь, некоторым стоит раз-другой приложиться к окаянной и становятся алкашами, а я вон сколько из нее не вылезал. Моя песенка спета. А ты-то куда?

– Я к Леночке, мы договаривались Рождество вместе отметить. Ты помнишь, я рассказывал.

– Помнить-то помню, да не ходил бы туда.

– Это почему?

– Да потому. Не та она, которая тебе нужна. Не ходи. Иди в свою дежурку. Вина выпей. Я «немироффку» докушаю. Так и скоротаем дежурство, а завтра новая жизнь начнется.

– Не, – мечтательно не согласился Жорик, – я с Еленой Михайловной Рождество буду встречать.

– Ну, гляди, мое дело предупредить, а ты как знаешь. Бывай! – Перчик булькнул в бутылку, глотнул немного, пьяненько ухмыльнулся и задремал.

А Георгий, памятуя обо всяких возможных пакостях, осторожно подошел к двери, достал ключ, вставил в скважину, со скрежетом повернул в давно не смазанном замке. Толкнул. Дверь поддалась и со скрипом открылась.

Любовь, что это за штуковина? Почему разрывает сердце Жорика, влечет к предмету обожания, будто к другому полюсу магнита? Почему кажется ему, что уж если эти полюсы притянутся, то не разорвет их никакая на свете сила? Единство ли это противоположностей, подслушанное Гераклитом у Логоса? Те ли это слезинки Инь и Ян восточного бога, что если сливаются, то в океан? И ни переплыть, ни познать, ни заглянуть до неведомого дна смертному невозможно? Что же это за штуковина такая? В самом ли деле правду говорят люди про лебединую песню? Про то, как высоко-высоко поднимается птица, плачет в отчаянной тоске последнюю песню о погибшей лебедушке небу и не хочет жить без нее, складывает крылья и разбивается насмерть? Правду ли писал Гоголь про Андрея, несчастного сына Тараса Бульбы, позабывшего из-за этой самой любви и братьев своих казаков, и честь, и отца родного? То ли говорил монах Банделло, а после пересказывал Шекспир про Ромео и Джульетту, или брехня? Кто знает? Разве что умудренный годами поэт Лев Петрович Вахрамеев покрутит седой ус, покачает головой, вспомнит про былое, лукаво улыбнется, вздохнет, а после и он ничего не скажет. Промолчит. И я вот тоже не знаю. Но, наверное, есть она, окаянная, раз столько из-за нее бед, столько войн было, столько хороших парней жизни свои молодые переломали, а то и вовсе их лишились. А сколько по тюрьмам сгинуло! Какие герои! Наверное, есть, да никто на всем белом свете не знает, когда она счастье, когда бессмысленная и пустая ветреность, а когда мука адская.

Не знал и Жорик. Но тянул его этот самый магнит к Елене, объединились в душе его и белая, и черная слезинки, слились в океан. И не ведал он уже, что творил. И никого не слышал, а коли услыхал бы, так не послушал, даже если сам Господь Бог, а не перчик из «немироффки», сказал:

– Остановись, Жорик! Вернись в дежурку! Охолонись!

Не было ему уже пути назад, и скрип двери, словно марш Мендельсона, настраивал на счастливые ноты.