Читать книгу Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести - Мария Беседина, Александр Горохов - Страница 21

Филимонов вошел в стендовый зал. Операторов не было. Наверное, ушли в бытовку сбрасываться на обмывку неожиданной премии.

Вокруг стендов, стуча каблучками по кафельному полу, прохаживалась новая завгруппой Тамара.

– О вас столько интересного рассказали, что мне захотелось дождаться вас и познакомиться.

Она подошла к Филимонову совсем близко. На него повеяло запахом незнакомых духов, слегка пряным и возбуждающим.

Их лица почти касались.

– Можно, я вас поцелую? – прошептала Тамара.

Она обхватила Александра за шею, провела рукой по его волосам и нежно, как еще никто и никогда, поцеловала.

– Простите, я не смогла сдержаться. Вы такой мужественный и красивый.

Тамара дотронулась до руки Филимонова, подняла ее и прижалась щекой к ладони.

Александр обнял девушку, взял на руки, пронес через весь зал и положил на старинный диван. Расстегнул кофточку и нежно поцеловал в грудь. Татьяна затрепетала, прижалась к нему и…

– Филимонов, вы уже третий месяц держите книту по триботехнике, а у меня на нее очередь! Будьте любезны сдать.

– Ладно.

– Нет, не ладно. Сдайте сегодня же, а не то мне придется писать докладную Василию Николаевичу, – предпенсионного возраста дева, библиотекарша, была в институте одной из немногих, кто недолюбливал Филю.

«Ну, стерва, не дала познакомиться с девушкой, – подумал Филимонов, – еще бы полэтажа и…»

Пришлось развернуться и возвращаться на третий этаж, в свой кабинет, за давно ненужной книжкой.

– А это Филя, – услышал он, войдя в комнату.

Сбоку от только что поставленного нового стола сидел Николай и, видимо, посвящал Тамару в лабораторные взаимоотношения и сплетни.

– Кому Филя, а кому и Александр Петрович, – отрезал Филимонов. – Все сплетничаешь, Колюня? А темплан стоит.

– Всю лабораторию тащит назад, – кивнув на Николая Николаевича, продолжал разговор с Тамарой Филимонов. – А вообще-то для симпатичных, привлекательных и умных заведующих группами – Александр, естественно, в отсутствие руководства.

– А для уродливых и глупых? – поддержала тон Фили Тамара.

– Для таких – гражданин Филимонов А. П.

– Лучше – Александр. А я тоже, когда начальства нет, – Тамара, – она вышла из-за стола, подошла к Филе и протянула ему руку для пожатия.

Филя почувствовал запах уже знакомых слегка пряных духов и неожиданно для себя нагнулся, поцеловал ее руку, выпрямился и, немного застеснявшись, произнес «очень приятно».

– Николай, спасибо за помощь в установке стола. У вас, наверное, много дел. Была рада познакомиться.

– Саша, – Тамара обратилась к Филимонову, – я бы хотела отметить начало работы, посоветуйте, где можно купить вина, ну и всего остального.

– Пошли, помогу. Только сперва один звонок.

Филя набрал номер телефона.

– Палыч, ты после работы не исчезай. Намечается небольшое мероприятие. И всех, включая Михаила Юрьевича, оповести. Как всегда в подвале. А я – в гастроном.

Через полчаса, сразу после окончания рабочего дня, весь состав лаборатории поднимал тосты за вновь пришедшую сотрудницу, премию, любовь, успехи в труде, счастье в личной жизни и даже за мелкие, но очень редкие неприятности.

Так само собой получилось, что провожать Тамару поручили холостому Александру.

Троллейбуса на остановке долго не было, и Александр предложил не ждать его, а не торопясь дойти до дома, надышаться напоследок, перед зимой, чистым осенним воздухом.

Тамара согласилась.

Была та прекрасная осенняя погода, когда мерзкие холодные струи дождя не пронизывают одежду насквозь, не заливаются за ворот куртки или в башмаки, не заставляют пальцы синеть и застывать до неподвижности статуи Свободы, держащей в руках все равно не спасающий зонтик, а ветер не вырывает его из рук, выворачивая и ломая спицы.

Тамара рассказывала, как она училась в аспирантуре, как ставила эксперимент, говорила про последние спектакли московских театров, рассказывала сплетни из жизни знаменитостей. Само собой получилось, что в подъезде, когда уже совсем распрощались, Филя коснулся тубами ее щеки. Тамара повернула голову навстречу поцелую, закрыла глаза, нашла своими тубами его тубы, обняла Александра за шею и нежно-нежно поцеловала. Александр ответил.

Расстались они за полночь.

Остаток дороги домой Филя прошел пешком. Не то чтобы он влюбился в молодую, достаточно интересную женщину, но легкий, свойственный этому настроению восторг в его душе был. Однако размышлял Филимонов не о прекрасном чувстве, которое уже не раз испытывал, не о том, что забыл по давно заведенному правилу сразу назначить Тамаре свидание, и не о том, чем поразить ее при новой встрече. В голове у Фили шевельнулась мыслишка, которую Александр сначала брезгливо изгнал, но она снова влезла в голову. Чтобы переключиться, Филимонов попытался размышлять о предстоящем эксперименте, о том, что надо бы новую пресс-форму заказать. Попробовать в качестве связующих эпоксиды.

Он совсем было увлекся рутинными околонаучными размышлениями, но, подойдя к подъезду, поймал себя на мысли, что если заявку в механическую мастерскую подаст Тамара, то форму наверняка сделают вне очереди.

Подойдя к двери квартиры, Филя неожиданно для себя заявил:

– А почему бы и нет? Не душу же дьяволу продаю! Хорошая девка. Симпатичная. Не я, так какой-нибудь козел подцепит ее, женится и получит пол-института в приданое.

Все сотрудники знали, что замдиректора Василий Николаевич Колтырин в начале приватизации предложил уже совсем престарелому генеральному директору, доктору наук, лауреату Ленинской премии, поручить именно ему заниматься в институте этими делами. В результате, когда старик, видимо, по наущению своих зятьев, опомнился, у него оказалось всего пятнадцать процентов акций, а у Василия Николаевича – тридцать шесть.

Вместе с несколькими своими закадычными друзьями и приятелями-завлабами, Колтырин контролировал пятьдесят пять процентов акций института и опытного завода.

Директору как умному человеку оставалось только или уйти, или смириться, что он и сделал. Тем более что Василий Николаевич на собрании акционеров долго упрашивал его остаться и возглавить обновленный институт. Называл себя его преданным учеником, последователем и уверял всех, что если тот уйдет, то институт рухнет. И лауреат согласился в надежде на то, что, будучи директором, вернет себе упущенное.

Однако на собрании совета директоров, глядя лауреату в глаза и невинно моргая, Колтырин предложил не переутомлять и не загружать великого ученого каждодневной рутиной, а дать возможность направить все свои гениальные помыслы на разработку новых перспективных направлений. Рутину же, покорно склонив голову, предложил взвалить на свои плечи.

В результате, после утверждения советом, в ближайшие пять лет Колтырин получил возможность фактически безраздельно руководить финансами, всей движимостью и недвижимостью института, а директор, кроме кабинета и автомобиля – ничего. Правда, раз в год, обычно летом, обласканный руководством прежней страны директор получал возможность ездить с каким-нибудь родственником в командировку за границу на три недели.

Все это Филя знал, все это было мерзко, обо всем этом на лабораторных посиделках было говорено, переговорено и обматерено тысячу раз, и каждый раз, завершая разговоры на эту тему, Филя, в шутку повторяя фразу из газет про честных пионеров, нашедших и вернувших государству клад, говорил:

– На их месте так поступил бы каждый.

Проснувшись утром, клад в виде перспективной, но еще не подозревавшей об этом будущей жены Филя отдавать не захотел. А захотел попасть на их место и поступить так же.

После умывания и чистки зубов Филя глянул в зеркало.

– Ну шо, падла, продал Родину? – спросил из глубин тридцать седьмого года посеревший от табачного дыма широкоскулый, стриженный под полубокс энкавэдэшник.

– Нет, гражданин начальник, я не продавал, – наивно пролепетал Филя, – я в долг дал. Они вернут. Правда, вернут. Они еще и взять не успели.

– Молчать, жидовская морда!

– Почему? – искренне удивился исконно коренной Филимонов.

– Потому что я приказал! – прошипел начальник.

– Я не про молчать, – попробовал выяснить Филя.

– Гыы! – заржал довольный энкавэдэшник. – Чирикает, гнида. Вша лагерная!

Он одернул гимнастерку, расправил складки у ремня и снова посерьезнел:

– Как Родину продавать, все мастера. Все суки. А как ответ держать – так «я не продавал, гражданин начальник», – передразнил Филю слезливым тенорком.

Сотрудник снова выпрямился, одернул гимнастерку, поглядел Филе в глаза и подобрел.

– Нравишься ты мне, парень. И умный, и работящий. Работать и работать бы на благо нашей любимой Родины, а ты… – Он вздохнул и по-старшебратски покачал головой: – А ты связался с дурной компанией, попал под влияние врагов народа и их приспешников. Начал лить воду на мельницу империализма. Скажи спасибо, что мы вовремя возвращаем тебя на путь созидания, добра и мира.

У Филимонова на сердце потеплело.

– Иди, сынок, – стриженный под полубокс по-отечески обнял Филю, прижал к себе, потом оторвал, глянул внимательно в глаза и продолжил: – Обо всем, что за день услышишь или увидишь, будешь докладывать мне лично. А я уж туда, – и он показал пальцем на потолок. – И смотри, чтоб у меня ни-ни.

Филя раскрыл было рот, чтобы сказать, что он не какой-нибудь доносчик, что он такими делами не занимался и не будет заниматься, но из кухни раздался голос матери:

– Саня, я тебе чай налила и две сосиски сварила. Иди завтракать. На работу опоздаешь.

И Филя пошел. Пошел, так и не отказавшись от доносительства.

А значит, согласившись.