Читать книгу Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести - Мария Беседина, Александр Горохов - Страница 18

По утрам Филимонов умывался долго и шумно. Это был его ритуал, действо и, можно сказать, любимейшее из многих его творческих начинаний детище. Сегодня, как и обычно, Филимонов намылил физиономию китайским барсучьим помазком, купленным во время московской командировки в ГУМе. Снял пену безопасной бритвой, ополоснул горячей водой лицо, намазал его кремом после бритья и крякнул.

Оглядел в зеркале: не осталось ли щетины и, убедившись, что сбрил все наросшее за выходные, хмыкнул и, сделав суровую морду, строго глянул в зеркало. Вообразив себя Тарасом Бульбой, ни к селу ни к городу строго произнес первое пришедшее в голову:

– А скажи-ка мне, сынку, редкая птица долетит до середины Днепра?

Потом состроил физиономию под длинноносого дьячка и пискляво ответил:

– А на хрена ей до середины-то лететь, когда махни еще раза два – и на том берету?

– Гм, – подытожил басовито Бульба, – значит, редкая, так и запишем в протоколе.

– За что, начальник, – заскулил дьячок, превратившийся в шепелявого пьяненького алкаша, – что я такого нарушил? Я культурно его спросил, а он хамить. Гражданин начальник, меня жена за котлетами послала, дети кушать хотят, не надо протокол.

– Пить мы все смелые, а когда отвечать – в кусты? – подытожил Бульба, он же – участковый младший лейтенант. – Пройдемте, гражданин.

– Товарищ капитан, – льстиво запричитал дьячок-алкаш.

В это время на кухне засвистел чайник.

– Ну ладно, прощаю в последний раз. Но чтобы мне ни-ни! А сейчас завтракать и в НИИ, – строго, но в рифму закончил участковый.

Филимонов выпил кружку чая с двумя бутербродами, натянул свои любимые джинсы, свитерок, завязал шнурки на кроссовках и отправился на работу.

Филя уже три года как защитил кандидатскую, вел в лаборатории три темы, имел в подчинении трех мэнээсов – симпатичных девчонок, закончивших год назад местный политехнический институт, был перспективным женихом. Однако не подозревал об этом. Вернее, не желал подозревать.

Начальство его недолюбливало из-за длинных, до плеч, волос и постоянного хождения в джинсах. Но темы делать кому-то надо было, а коротко стриженные, в пиджаках с галстуками заведующие группами имели не ту специальность – они были своими-хорошими-парнями. И хотя дипломы инженеров получили по профилю и грамотами за успехи в труде раньше, при социализме, награждались к Седьмому ноября каждый год, но выполнить тему и написать отчет – увы. И пока они курили в коридоре, трепались, раньше – о том, кто забил шайбу, а кто мяч, а теперь – какая сволочь ограбила страну и все своровала, длинноволосый Филя легко, почти шутя, ставил эксперименты, ездил в командировки, внедрял изобретенное и вообще раздражал эту прогрессивную коридорную общественность.

Сегодня в ящике у вахтера на гвозде, под которым значилось «13–66», ключа от лаборатории не оказалось.

– Завлаб уже на месте, – сдедуктировал Филимонов и, не отвлекаясь на эту прозу, продолжил начатый еще в троллейбусе монодиалог с симпатичной кондукторшей.

– Ну что, мать, – обижал он семнадцатилетнюю красотку, – слабо сиськами билет прокомпостировать?

– А вы, мужчина, не приставайте к девушке. А то пригласите поужинать, стакан пива нальете и сразу в трусы лезете.

– А как же, вдруг описалась. Надо же проверить. Иначе вместо памперсов в подарок олвейсы купишь и впросак попадешь.

– Ой-ой! От вас и презерватива не дождешься, не то что… – Филя-кондукторша хотел сказать – «цветка», но на лестнице увидел завлаба и поздоровался.

– Как там, Михал Юрьич, – Филя кивнул в сторону директорского кабинета, – кроме как в командировку, никуда нас не посылают?

– Посылают, – вздохнул завлаб, – в кассу. Нобелевскую премию за скотоложество тебе велели получить.

– Что-то критичным стало к себе начальство, – ответил Филимонов, – уже и за людей себя не считают.

– Язык твой – враг мой, – вздохнул завлаб.

– Михал Юрьич, вы знаете, я вас уважаю. Вы остались, наверное, единственным завлабом из той старой гвардии, которая все, что делается в лаборатории, берет на себя, – польстил Филя, – но тут свалили бы на меня, а я бы сказал, что надо не сплит-системы в кабинеты ставить и в Америке, в Диснейленде с внучками опытом за институтские денежки обмениваться, а тягу починить, тогда и фосгеном не будет вонять, когда фторопласт из-за поломанных термопар и потенциометров перегреется в печке.

Завлаб вздохнул: мол, сам скажи, а мне хоть какая-то зарплата дороже. Тем более что внуков поднимать еще лет пять надо.

– Ну, как там твоя новая композиция? – сменил тему завлаб. – Как износостойкость?

– Пока рано что-то говорить, – состорожничал Филя, – но по износу процентов на тридцать лучше серийной будет.

– А в чем испытывал?

– Пока на воздухе при десяти мегапаскалях, завтра начнем в бензине, а потом в водороде.

– В водороде без меня не делай. Только вместе со мной. И тяги проверьте заранее. Без меня строжайше запрещаю все испытания на водороде. Так рванет, что пол-института в Диснейленде окажется.

– Да они и так после обеда улетают на казенном спирте, – ухмыльнулся Филя.

Но завлаб на этот раз не принял шутку. И повторил про водород. Филимонов согласно кивнул и отправился за свой стол.

К девяти часам комната наполнилась сотрудниками, девицы защелкали пудреницами и принялись орудовать максфакторами, ланкомами, а у кого мужья победнее, менее известными рекламными помадами и тушами (в смысле тушь, а не туша).

Филя задумался над отчетом. Компьютерный вентилятор равномерно жужжал, флажок не менее равномерно мигал на мониторе. Пасмурный ноябрьский день располагал к дреме. Отчет не писался, и Филя включил фотошоп.

Его любимым детищем были коллажи. Филя вообще любил живопись. С тех пор, как еще на втором курсе института ему попалась книга про Ван Гога. Ту книжку он прочел за одну ночь и еле-еле дождался утра, чтобы побежать в магазин, купить краски, кисть, ватман и начать рисовать.

Правда, одного энтузиазма хватило ненадолго, картины получались несколько слабее вангоговских, но любовь к живописи не пропала, а только усиливалась год от года.

Филя прочел все, что было о живописцах в областной библиотеке, перезнакомился с лучшими городскими художниками и в любое время суток мог без подготовки прочитать лекцию про импрессионистов, постимпрессионистов, Брейгеля, Босха, передвижников, мирискусников и многое другое, относящееся к живописи. Он знал, почему на картине Иванова «Явление Христа…» повязка серая, а ее отражение в воде красное, знал, что Савицкий нарисовал медведей в шишкинской вещи «Утро в сосновом лесу», и множество других тонкостей и интересных моментов из жизни художников.

Он любил наблюдать, как пишут картины. С обожанием смотрел на своих талантливых друзей и, когда появился фотошоп, освоил его и начал пробовать силы в компьютерно-живописном творчестве. Сначала это были портреты из отсканированных фотографий, а потом язвительная натура Фили подвигла его увлечься коллажами.

Сегодня он добрался до Ивана Грозного, убившего своего сына. Поорудовав курсором, Филя удалил безвременно погибшего Иванова сына и в объятия убитого горем убийцы вложил сладострастно улыбающуюся обнаженную девицу. Получился Иван Грозный, с вытаращенными от страсти глазами обнимающий голую девку.

Физиономия Фили расплылась в довольной улыбке. Он полюбовался творением. Сделал строгое лицо и позвал симпатичную и смешливую мэнээску из своей группы:

– Татьяна Ивановна, подойдите, пожалуйста.

Татьяна подошла, посмотрела на монитор и прыснула со смеху.

– Ну вы, Александр Петрович, гений!

– Я, Татьяна, это не для того тебе показываю, чтобы ты прочувствовала в очередной раз глубину мысли художника, а чтобы уяснила, что с тобой будет, если не сделаешь двенадцать образцов к завтрашнему дню.

– Тогда я и начинать не буду, – закокетничала Татьяна.

– Так будет, если сделаешь, а вот так, – Филимонов включил файл с убитым сыном, – если не сделаешь.

– Да у меня все готово. Печь разогреется, и все образцы сразу поставлю.

– Нет, радость моя, ты их в холодную печку ставь, чтобы постепенно нагревались, иначе потрескаются и ни хрена у тебя не выйдет.

– А в инструкции… – начала оправдываться Таня.

– Инструкцию дебилы пишут, – оборвал Филя. – Ну дерзай, пока печь не нагрелась. Засим крепко целую.

Татьяна ушла в прессовую лабораторию, а Филя опять заскучал.

Он оглядел комнату. Взгляд его остановился на старом, похожем на бульдога вентиляторе с резиновыми лопастями.

– Ну что, друг мой Санчо, – голосом знаменитого артиста Черкасова произнес Филя, – слабо мордой в вентилятор ткнуться?

И сам ответил:

– Слабо. Это тебе не пирожки с квашеной капустой в столовой воровать. А каково мне? С палкой на мельницы. Каково по загривку жердью от начальства получать? Или ты думаешь, я тупой и не понимаю, что лучше промолчать, поддакнуть, сказать «щас все быстренько сделаем», потом в курилке трепаться, а в конце свалить на кого-нибудь. Нет, мой верный оруженосец Санчо, все это я знаю. Но не могу, понимаешь, не могу под эту сволочь подделываться. Уж лучше в мельницу головой, чем в дерьмо.

Александр оперся о спинку стула, как о плечо Санчо Пансы, и, мысленно отвечая на овацию переполненного зала, раскланялся.

Зал еще не перестал рукоплескать монологу, а дверь в кабинет открылась, и в комнату ввалился другой сэнээс этой же лаборатории. Тоже Александр, только не Петрович, а Павлович. Был он весьма упитанный и в то же время весьма энергичный.

– Шура, ты на обед собираешься или будешь тут монологи произносить? – брякнул он первое пришедшее в голову, и не подозревая, что точно догадался о творившемся в кабинете лицедействе.

– А разве начальство уже в курсе, что мы тут монологи произносим? – осведомился Филя, не подавая виду, что ошеломлен.

– Ну ты даешь! Начальство у нас вообще ничего не знает, кроме того, что премии себе надо каждый день выписывать, а нам выговоры.

– А, – успокоился Филя, – а то я думал, они мысли начали читать.

– Не, они отчет наш последний читают, а там нету ни одной мысли, потому как его Колька писал.

– Гы! – настроение Фили резко улучшилось.

Колька, или Николай Николаевич, завгруппой, отличался неспособностью писать отчеты и вообще еле-еле разбирался в том, как надо ставить и планировать эксперимент, выполнять научно-исследовательские работы. Зато он отлично писал докладные с доносами начальству на всех, кто это умел. Последний донос был написан на двух Александров, застуканных им во время перерыва на овощной базе вместе с мэнээсками за распитием казенного спирта. Стало завидно, что его не пригласили, и заложил.

Замдиректора вызвал Александров и после долгой нудной беседы про то, что надо больше проявлять инициативы в исследовательских делах, перевыполнять намеченные планы, спросил:

– А что это вы пьянствуете на подшефной базе, да еще и младших научных сотрудниц совращаете?

Оба Александра сделали удивленные глаза столь естественно и одновременно, что у замдиректора зародилось сомнение в правдивости доноса, которое, впрочем, исчезло после того, как Александры в один голос произнесли:

– Не было такого, Василий Николаевич. Вас ввели в заблуждение. Мы на складе перевыполняли норму, а не пьянствовали. У нас и справка есть.

Справка действительно была. За полстакана разведенного спирта ее написал овощной бригадир, на подмогу к которому научных сотрудников и направили.

– Ладно, на этот раз делаю вам устное замечание. Идите, – произнес замдир, поняв, что прицепиться не к чему.

Наивным, пройдохам и дуракам в науке самая жизнь – морду наморщил и почти кандидат наук, а когда отчитываться – обиженную морду сострой и классическую фразу произнеси, мол, «отрицательный результат – тоже результат».

– Нас бы сожрал за такой отчет, а Кольке ничего не будет, – произнес Палыч. И добавил, вспомнив про обед: – Пошли в столовую, а то очередь набежит, все сожрут.

Ходили они не в институтскую столовую, где кроме котлет, напичканных хлебом, да кислющих щей ничего не водилось, а на металлургический комбинат, который, как уже упоминалось вначале, находился за забором у научного городка. Впрочем, кто у кого был за забором, неизвестно.

Дыра в металлургическом заборе поражала огромностью и тропинка к столовой была почти заасфальтирована. Охрана ее не замечала и на научных сотрудников не обращала внимание. Дескать, что взять с убогих, если работать, как нормальные, не могут, пусть хотя бы поедят, как люди.

Утрамбованная башмаками сотен научных сотрудников за десятилетия тропинка петляла мимо огромных гор с металлоломом, напоминающих самые жуткие пейзажи из кинофильма «Сталкер».

Груды обломков тракторов, комбайнов, грузовиков, паровозов, кроватей, танков, ракет, самолетов навевали мысли о могуществе нашей Родины, ее несметных запасах и возможностях.

Сваленные гигантскими магнитами подъемных кранов, перемешанные в одну кучу медицинские хирургические инструменты, колеса горнодобывающих машин, шестеренки токарных станков, погнутые велосипеды, кайзеровские каски будили научную мысль старших научных сотрудников, толкали на поиски неведомого, неизвестного.

Обычно после столовой Александры обходили кладбище металла в поисках подходящих узлов и деталей к создаваемым стендам. Открытая ими технология создания исследовательского оборудования была проста и одновременно гениальна. Рисовалась принципиальная схема стенда или прибора. На помойке, то есть среди бесчисленных изделий из металла, отыскивалось нечто подходящее, притаскивалось в лабораторию, очищалось, смазывалось, замерялось, и к этому нечто, сначала на чертежах, а затем в металле доделывалось все необходимое.

Благодаря находкам, процесс создания стенда ускорялся на два-три месяца. Не говоря уже об экономии металла, времени токарей, фрезеровщиков и слесарей из институтских мастерских. Начальству эта технология не докладывалась, зато ее с великой радостью узнал начальник мастерских Николай Михалыч, с которым друзья поделились идеей.

Начальство заело Михалыча вечной гонкой в изготовлении оборудования, вечным «давай-давай-давай», не сопровождавшимся хотя бы одним «на».

– Мужики, – сказал им в первый раз Михалыч, – вы это здорово придумали, только давайте сделаем так. Вы подписываете у замдиректора и отдаете мне полный комплект чертежей на стенд, я включаю его в план, как положено, а делаю только то, что необходимо. Но без очереди. В ближайшую неделю вместо трех месяцев.

– Ну ты, Михалыч, голова, – ответил Палыч.

На этом они и договорились и навсегда подружились.

В этот день Александры намеревались найти редуктор для машины трения на шесть образцов, которую, чтобы сэкономить время испытаний, придумал Филя.

Тропинка продолжала петлять. Возле одной из железных куч сидел кот. Года два назад, в середине зимы, он появился здесь маленьким пушистым и чистым котенком. Из жалости его стали подкармливать. Сделали из ящика и тряпок теплую конуру, и котенок выжил. Прижился здесь, стал матерым и грязным котищей, грозой окрестных котов и любимцем кошек.

– На обратном пути надо бы не забыть куриных костей ему прихватить, – сам себе напомнил Палыч.

– Совсем заматерел старый бабник, – поддержал тему Филя. – Молодец, выжил в первую зиму.

На обратном пути Александры кота не обнаружили. На его ящике в грязном ватнике, облезлой шапке-ушанке сидел бомж и улыбался. Пустая чекушка стояла рядом. Пригревало последнее осеннее солнышко, и бомж, опорожнив чекушку, сомлел. Он что-то дожевывал. Усы на его небритой физиономии топорщились и блестели от жира.

– Мужик, ты часом не съел кота? – возмутился Филя и бросил к ящику пакет с выпрошенными у молоденьких поварих куриными головами.

Бомж вздрогнул, удивленно посмотрел на Филю и ответил:

– Глупостями не занимаемся. И вообще сейчас пост.

– А где тогда кот?

Бомж пожал плечами, дескать, а я почем знаю.

– Не крути, мужик! Отвечай на поставленный вопрос!

– Да я ниче. Ребята, я только подошел. Гляжу, ящик стоит. Присел отдохнуть. А вообще-то я тут всегда зимую. Меня все знают.

– Не бреши. Здесь кот зимует. Мы ему пожрать принесли, а ты, небось, самого кота сожрал!

– Да на что мне ваш кот! Я в подвале в теплотрассе живу. А тут известью негашеной запасаюсь. Ее на базаре бабки покупают, белить деревья и вообще. Меня тут все знают.

– А ты что тут знаешь? – вступил Александр Палыч.

– И я все знаю, – ответил бомж.

– А редуктор тут не видел?

– Какой редуктор?

– А вот такой, – Палыч показал бомжу эскиз.

– Если найдешь, пузырек дадим, – вступил Филя.

Бомж оживился.

– Видал, ребята, видал. Точно такой редуктор, пошли покажу. Бомж отодвинул ящик, и среди груды металла образовался лаз.

– Мы тут не пролезем, – сказал Филя.

– Я проход сейчас расширю. Пройдете. Тут на велосипеде можно кататься!

Бомж стал нажимать на педаль, валявшуюся под его ногами, и, заскрипев, ржавые трубы и штыри распрямились, образовав просторный вход в гору.

– Ни хрена себе! – удивились Александры и прошли вслед за бомжом вглубь.

– Извините, – попросил бомж, – пакетик захватите с собой, пожалуйста. Жалко добро бросать.

– А ты мужик, случаем не наш кот? – догадался Филя.

Бомж в ответ довольно хихикнул.

Вход плавно, хотя и поскрипывая, закрылся.