Читать книгу Верь в себя - Александр Харитонов - Страница 4
Глава III – Шепоты и кровь
Оглавление«Там, где не пекут хлеб, не ждут голодных. Там кормят тех, кто уже взял себе право есть.»
– Из Свитков Ливии
Она не знала, за что её снова продали.
Это случилось внезапно. Без объяснений. Без прощаний.
Её вызвали в конюшню.
– С тобой закончили, – сказал надсмотрщик.
– Я… сделала что-то не так?
Он усмехнулся, глядя в пустоту:
– Ты не поняла? Тебя продали. Туда, где ты не выживешь.
Её везли в повозке. Завязанной, как вещь.
На коленях – узелок с тряпкой и деревянной ложкой. Всё, что у неё было.
Когда повозка остановилась, перед ней был мраморный особняк.
Белый фасад, львы у входа.
Она подумала: «Здесь нет боли.»
Она ошиблась.
Хозяйка дома была женщиной лет пятидесяти.
Высокая. Прямая, как меч.
Голос – сухой. Глаза – холодные, стальные.
– Рабыня. Обученная?
– Да, госпожа.
– Читать умеешь?
– Нет.
– Хорошо. Мне не нужны умные. Мне нужны послушные.
Рядом стояла служанка – Атиксия.
Она забрала Ливию, и по дороге объясняла суть:
– Не трогай шторы.
– Не смотри на мужчин.
– Не дыши громко в атриуме.
– Хлеб – только для приглашённых. Не для таких, как ты.
На третий день Ливию поставили в библиотеку.
Не чтобы читать. Чтобы убирать.
Полы – чёрное дерево. Стены – свитки в кожаных тубусах.
Каждое утро – вытирать пыль.
Каждый вечер – смотреть, как госпожа читает.
Она делала это тихо. Спокойно. Словно в бою.
Иногда – улыбалась. Незаметно. Когда фраза попадала точно в её мысленный удар.
И Ливия поняла:
Слова – не украшения. Это оружие. Это ловушки. Это гвозди.
Однажды, когда хозяйка ушла, Ливия осталась.
Сердце било в горле.
Руки – дрожали.
Она взяла свиток.
«Речи Катона о чести и праве».
Смысл был непонятен.
Но буквы… они говорили с ней. Шептали.
Как союзники. Как шрамы, что научились говорить.
Она гладила их пальцами.
И впервые почувствовала священный трепет от знаний.
Вечером хозяйка заглянула в библиотеку.
– Ты касалась свитков?
– Нет, госпожа.
– Лжёшь.
– Я… только смотрела.
– Смотреть – тоже преступление.
Глаза могут воровать.
У тебя – воровской взгляд.
Она подошла. Схватила Ливию за лицо.
– У тебя не рабский взгляд. Это опасно.
Атиксия!
Служанка молча вывела её.
В темноте били не жестоко – хлеще: с хладнокровием.
После – Атиксия прошептала:
– В этом доме не кричат. Здесь умирают – молча.
На следующее утро Ливия не проснулась – она встала до рассвета.
Её тело болело. Губы – треснули. Ноги – дрожали.
Но сознание было ясным, как вода в роднике.
«Если я – в доме книг, то каждая пылинка может быть моим оружием.
Если мне запрещено говорить – я стану тенью мысли.
И если она боится моего взгляда…
…то мой первый удар уже нанесён.»
Она вышла во двор – якобы выносить мусор.
Медленно, сгорбленно, как сломанная.
Но глаз её искал – пути. Слабости. Лестницы. Людей.
На заднем дворе она увидела глиняные таблички. Старые, треснутые. Надписи стерты.
Рядом сидел старый раб, который говорил сам с собой.
– Ты умеешь читать? – спросила Ливия.
Он посмотрел на неё, как смотрят на призраков.
– Ты глупа. Здесь спрашивать – опаснее, чем красть.
– Я не спрашиваю. Я учусь.
Он кивнул.
– Тогда слушай. И забудь, что слушала.
С тех пор, каждый вечер, она появлялась на дворе с куском хлеба.
Старик ел – и шептал:
«Эта буква – звук. Но если соединить с другой – это уже приказ. Или имя. Или угроза.»
«Никогда не пиши, если не хочешь быть понятым. Или быть пойманным.»
«Самые сильные слова – не написанные. А те, что остались под кожей.»
Через месяц Ливия не просто вытирала полы в библиотеке.
Она читала, пока мыла.
В одной руке – тряпка. В другой – мыло и только взгляд по буквам.
Слуга с ведром думал, что она считает сучки в дереве.
На самом деле она учила речь Цицерона о свободе.
И вот однажды…
в дом пришёл гость.
Патриций. Молодой. Самоуверенный. Глупый.
Он захотел развлечения.
Атиксия вывела Ливию, как приз – с опущенными глазами.
Он начал говорить, насмешливо:
– А ты знаешь, что женщины без отцов должны быть мягкими?
Она молчала.
– Или, может, ты – дочь сенатора? Тогда молчание твоё особенно громкое.
Он рассмеялся.
И тут Ливия сказала:
– «Тот, кто громче всех смеётся над рабыней – чаще всего сам был рабом.»
В комнате – тишина.
А потом…
смех.
Гость расхохотался.
– Хитрая! С языком. Берегись, госпожа – она у вас заговорит.
Хозяйка – молчала. Но губы её сжались.
Она поняла: Ливия – уже не просто вещь. Это уже голос. Это уже ход.
В ту же ночь, хозяйка велела:
– Назначить её на кухню. Подальше от библиотеки. Подальше от книг.
А Ливия поняла:
Меня переставили.
Это значит: я сделала ход.
И он замечен.
В подвале, среди плесени и соли, она снова повторила себе:
– Я Ливия.
– Я вижу.
– Я думаю.
– И теперь – я двигаюсь.
