Читать книгу Верь в себя - Александр Харитонов - Страница 5
Глава IV – Уроки молчания
Оглавление«Когда тебя бьют – ты запоминаешь не боль.
Ты запоминаешь тех, кто считал, что им это позволено.»
– Из Свитков Ливии
В доме Домиций Криспины не говорили – указывали.
Не объясняли – корректировали.
Не кричали – шептали приговор.
Это был дом, где тишина стоила дороже золота.
И боль была не вспышкой, а языком общения.
Пощёчина – за взгляд вверх.
Пинок – за замешательство.
Щелчок по губам – за паузу в ответе.
Кнут – за попытку подумать.
Ливия училась. Не буквам. Не наукам. А выживанию.
Каждый удар – как запятая в фразе, которую нельзя прервать.
Каждая рана – как записанное правило.
Но она училась не только телом.
Она считала.
Раз.
Два.
Три.
Он правша.
Замах идёт слева.
Вес переносится на правую ногу.
Через секунду – удар.
Если чуть наклонить корпус – боль уйдёт выше, туда, где уже не страшно.
В этом доме у каждого раба была своя форма страха.
Но у Ливии страх был не в сердце.
Он был в наблюдении.
Однажды она пролила воду у камина.
Капли скатились по ковру из Карфагена.
Слуга по имени Теренций схватил её за ухо.
– Ты знаешь, сколько стоит этот ковёр?
– Нет, господин.
– Тогда я объясню тебе его цену – на твоей коже.
Он бил её ремнём. Медленно. Не яростно – методично.
Словно считал, как бухгалтер.
Затем прижал её лицом к ковру.
– Лизни. Запомни вкус. Это – вкус твоей глупости.
Она подчинилась. Но внутри…
Она считала. Не свои слёзы. А его шаги, его жесты, его слабости.
Через три дня он снова прошёл мимо.
Сухо кивнул. Улыбнулся гостям.
– У нас порядок. У нас строгость. Как в Сенате, но честно.
В узком коридоре Ливия остановила его.
– Я видела, как вы взяли монету из шкатулки госпожи.
– Что?..
– Левая рука. После визита патриция.
Он побледнел.
– Ты врёшь.
– Я просто наблюдаю.
– Если скажешь…
– Я не скажу. Пока. Но теперь ты знаешь, что я знаю.
Он больше никогда её не тронул.
Это был её первый урок силы молчания.
Ты не кричишь.
Не мстишь.
Просто держишь в себе правду – как яд.
И даёшь врагу выпить её сам.
Он появился, когда она перестала ждать кого-либо.
Его звали Луций Албин.
Старый, сгорбленный, в изношенной тунике, которая когда-то была белой, а теперь – цвета пыли.
Шрамы от ожогов на запястьях. Перебитый нос.
И глаза…
Как у тех, кто пережил не рабство, а убеждение, что больше нет смысла бороться.
Он был библиотекарем.
Не по статусу – по остатку.
Его не уважали. Не били. Не замечали.
И он жил – так же.
Ливия увидела в нём – зеркало.
Если бы она сдалась – была бы им.
– Ты читаешь? – спросил он однажды.
– Пока нет. Но уже почти понимаю.
– Понимание – это худшее, что может случиться с рабом.
– Почему?
– Потому что после него ты перестаёшь быть удобной.
Он замолчал.
А потом, неожиданно, протянул ей табличку.
На ней – вырезаны слова:
«Молчание – не слабость.
Молчание – это выбор момента, когда удар станет судьбой.»
– Кто это сказал? – спросила она.
– Я. После того, как меня заставили похоронить сына – за то, что он прочёл вслух философа.
– И ты остался?
– Нет. Я просто ещё не ушёл.
Они начали встречаться по утрам.
Ливия мыла полы – он ронял таблички «случайно».
Она поднимала – и запоминала.
Он учил её не словам.
Он учил её паузам между словами.
Как видеть, что не сказано.
Как понять, что человек скрывает за страхом.
Однажды он дал ей задание:
– Скажи мне, кто из рабов предаёт других? Без слухов. Только по жестам.
Она наблюдала три дня.
И потом сказала:
– Нера. Она слушает не ушами, а глазами.
– Почему?
– Потому что боится не услышать, а быть не замеченной.
– Верно.
И вот однажды всё пошло не по плану.
В комнату вошла госпожа.
Ливия не заметила – слишком увлеклась чтением.
А Луций забыл о привычке шептать.
– Значит, ты решила стать философом? – спросила Криспина.
– Нет, госпожа.
– Тогда ты – лгунья. Потому что философы – всегда рабы.
И если ты уже одна из них…
Значит, ты – моя угроза.
На следующий день Луция увезли.
Говорили – в другой дом.
Ливия знала – это было прощание.
В его комнате осталась только одна вещь:
табличка с вырезанной фразой.
Она забрала её.
Прижала к груди.
И поняла:
Слова – могут исчезнуть.
Люди – могут быть сломаны.
Но молчание, в которое они были вложены,
останется навсегда.
