Читать книгу Би - Александр Иванович Шимловский - Страница 7

В качестве, то ли обвинителя, то ли адвоката на заседание комитета комсомола пригласили непосредственного начальника Леонида, руководителя группы разработки корпусных деталей Спартака Гелиевича Козюлина – личность скромную, с застенчивой улыбкой и очками на невыразительном лице. Поговаривали, будто дома его избивает жена, властная особа с яркой внешностью, худая, длинноногая. Юродивого Козюлина, вопреки чаяньям тайных претендентов на «высокий престол», повысили из простых инженеров месяца три назад,. До того Лёнька и Спартак состояли в единой касте молодых шалопаев, с разницей в образовании. Спартак получил высшее образование в том же году, что и Лёнька закончил техникум. Авторитет патрона покоился на точке замерзания. Аборигены группы ни во что не ставили ум, покладистый характер, энтузиазм, инженерный талант Спартака.

«Тут руководить требуется, а не думать. Смех, да и только, рявкнуть толком не в состоянии, а туда же в командиры производства подался. Дома дурацкие картинки малюет, стихи крапает и в местной газетёнке под псевдонимом печатает. Как будто никто этого не знает. В нашем городе концы не спрячешь, даже то, что всем в жизни он обязан своему отцу. Знаем почему его, а не другого назначили руководителем группы, кругом блат, кумовщина!»

Возможно… Возможно они в чём – то правы, а быть может, слишком завидовали, но застенчивому руководителю не оставалось ничего, кроме работы, и он пахал, тянул, как слепой конь в шахте, за всех своих подчинённых, незаметно превратившихся из инженеров-конструкторов в капризных, нерадивых чертёжников, воплощавших на ватмане чужие идеи. Группа корпусных деталей работала с гримасой отвращения и миной одолжения, весь конструкторский брак сыпался на голову Спартака, в запарке просмотревшего промахи подчинённых. Леонид, как и остальные, бездумно чертил по Козюлинским эскизам, не напрягая серое вещество творческими замыслами и производственными задачами. Правда, в отличие от других, не пил, не прогуливал, не громил шефа на профсоюзных собраниях, не вступал в коалиции по свержению или защите Спартака, теперь Гелиевича.

Заседание комитета комсомола проходило в обстановке цейтнота. Большая часть членов руководящего органа, особливо женская половина, которую обзывать членам язык не поворачивается, опаздывала в садики за малолетними чадами. Какой уж тут комсомольский пыл в груди и персональные разборки?.. Отрубить бы поскорей голову мерзавцу, и все дела! Вот положим, в рабочее бы время…

Свою версию раб комсомола выдал так: «Увлёкся, малость заступил за грань, больше не буду». Теперь Спартак пытался сформулировать, что именно больше не будет творить маэстро подчинённый. Получалось весьма коряво и не убедительно. Напольные часы ударили шесть раз, родители-комитетчики устали слушать адвокатские потуги очкарика. Полились прения в ускоренном режиме. Мысленно подводя итог, Лёньчик констатировал – исключат, дело передадут в милицию. Но тут опять попросил слова Козюлин и стал пространно мычать по поводу невиновности, коллектива и перевоспитания. Наташка, не менее остальных членов комитета спешившая домой, дабы не упустить из дома гулящего мужа. Сорвётся – жди под утро с джентльменским набором засосов и лживых оправданий, раздражённо кинула обглоданную кость подсказки:

– Спартак Гелиевич, у вас имеются конкретные предложения или поручительство о взятии на поруки?

– Что? Да.

– Будьте любезны, выскажите их комитету комсомола, покороче.

– Я беру на поруки товарища Вокуева.

– Один человек не вправе.

– От имени группы, по поручению…

– Группы мало.

– Тогда отдела.

– Как, товарищи комсомольцы, поверим?

– Поверим! – спешно выдохнули комитетчики, хватаясь за сумки и портфели.

– А я не верю! – Присутствующие недоумённо скрестили взоры на новоявленном Станиславском, слесаре экспериментальных мастерских Владимире Тарарыкине. – Я предлагаю поставить вопрос об исключении…

Веснушки на лице принципиального комсомольца бурлили, как народные массы, губки раскраснелись, глазки полыхали священным гневом. Вован встал на защиту строя, страны, комсомола. Его послушать, так никакая, самая изощрённая казнь не будет достаточной проходимцу Вокуеву. Пламенная речь неученого, к тому же холостого представителя гегемона возымела обратную реакцию образованного большинства комитета. В пику слесаришке, инженеры не стали менять уже принятое решение и срочно разбежались кто – куда. Тарарыкин в маске борца-пролетария проследовал в кабинет секретаря парткома. Оно понятно, надоело Вовчику елозить напильником и крутить гайки в мастерской, он жаждал получить направление во внутренние органы. Однако, свято место пусто не бывает, туда ещё протиснуться надо. А как это совершить без доказательств верности делу партии, проницательности, бдительности?.. В отличие от некоторых, совсем примитивных работяг, Володя знал ответ.

Козюлин и Вокуев вернулись в отдел с двойственным чувством победы и изгаженной души:

– Спасибо Спартак, я действительно случайно…

– Сочтёмся славою, Лёня. Всё только начинается, видел куда побежал «карающий меч», кстати, вы знакомы?

– С этим? Нет. Он появлялся в ДКЖ с повязкой. Кажется, в оперативном отряде Дворца машиностроителей. Чего пристал?

– В слуги рвётся.

– Куда?

– В слуги народа, которые от усталости на персональных «Волгах» раскатывают. Впрочем, плевать, нам это не грозит.

– Ну, ты – то уже начальник.

– Начальник, эх, Лёня, видел бы ты начальников, моего отца, например. Сталинская закваска, директор СКБ под его властью ходил в своё время… Однако вернёмся к нашим обстоятельствам. Дела твои не так уж безобидны, один мой приятель из райкома комсомола предупредил, что есть мнение устроить показательный суд. Рыжик-булыжник – оружие пролетариата, не зря сегодня выступал с предложением исключить.

– Да ладно, что я такого сделал? Подумаешь, порвался занавес, авось пронесёт.

– Не скажи, занавес ерунда. Главное в струю не попасть, иначе понесёт, не выплывешь.

– Настращал… Ну, и что делать?

– Исчезнуть на время, уехать например.

– Здрасти!… Да меня в военкомате с учёта не снимут, осенью в армию.

– Поздно, лучше бы сейчас.

– Ну ты даёшь! Я вообще не хочу, чё я там забыл? Может сестру попросить, чтоб замолвила слово.

– Не помешает, Лёня. Пока.

– Пока.

Леонид задумчиво брёл по весенним лужам. Влип, что называется, на пустом месте. Просить сестру не хотелось, не получалось у них контакта. Вроде свои, но хуже чужих. «Вечные претензии, покровительственный тон, благодетельница. Никто её не просил вмешиваться в его жизнь, сам бы пробился. Опомнилась, забрала из девятого класса. Да некоторые однокашники уже институты заканчивают! Устроила в техникум и уверена, что осчастливила. Я, может, хотел в мореходку, или в лётное…»

Дверь открыла Людмила, заведующая овощным отделом универсама, симпатичная, пухленькая, с ямочками на щеках. Кинулась Лёне на шею и, целуя взасос, ворочала своим языком у него во рту. «Дура пьяная, жиртрест, скотобаза, старуха!.. Ну не совсем старая, целуется классно, даром, что под тридцать. Говорят, под тридцать женщины в самом соку…» Из дальней комнаты слышался шум застолья. Сестра громко крикнула:

– Люд, кто там?.. Кто пришёл, Людка?

– …Лёньчик.

– Веди его сюда, заслюнявила, поди, мальчонку.

– Сегодня ночуем у меня, – шепнула Людмила Лёньке и громко крикнула. – Уж и поцеловать не дадут, торгаши загребущие. Может у нас любовь, правда, Лёньчик!

– Я тебе покажу любовь, он мой, кого прикажу, того и полюбит. Садись рядом, Леонид… Выпей! – Сестра, расплёскав коньяк на скатерть, протянула рюмку.

– Не хочу. – «Набралась до бровей. Не отстанет».

– Пей! – Леонид выпил, вопросительно посмотрел в глаза сестры. «Довольна?» – Что волчонком зыркаешь? Ты мне по гроб жизни обязан.

– Пойду я…

– Сиди!.. Сеня, видел нашего Лёньку?.. Больше не увидишь… Я одна его подняла, вырастила, выучила. А, дурак ты, Сеня! – Плешивый старик с золотыми зубами, равнодушно отвернулся. Мол, выпила бабёнка.

– Ладно, пойду я, надо маме телеграмму дать, с днём рождения поздравить. – Леонид встал, Людмила заговорщицки подмигнула.

– Перебьётся твоя «мама»! Она не твоя, она моя мама, а ты говно!

– Угу, подкидыш, приплод от козы Дашки. – Лёньчик налил фужер, выпил и нагло уставился взглядом в мутные глаза сестры. – Ты у нас купчиха – благодетельница, а мы с мамой лапотники…

– Подкидыш другой, понял… Тише все! Я скажу… Танька, чё орёшь, как в подсобке на грузчиков, заглохни, дайте директору слово вставить. Сеня, сколько я от тебя абортов сделала?.. Тринадцать. Ты свою Сару бросить не можешь. У нас сын вырос, матери хамит при всех! Лёня, я твоя мама, Семён Игоревич – папа!..

– А Хо Ши Мин – дедушка… Нажралась… – Леонид брезгливо отстранился.

– Не веришь… Сеня, скажи ему, скажи! Умоляю, Семён… – женщина с рыданиями упала на колени, рвала ухоженные волосы, пытаясь доказать нелепицу, не укладывающуюся в ум и здравый смысл молодого, даже очень молодого, человека.

Мир не перевернулся, но где-то в недрах сознания возникла уверенность, что такими признаниями не шутят, не играют, что он узнал самую что ни есть настоящую правду, что ЭТА, именовавшаяся прежде его сестрой, на самом деле – мать!… Что ей надо? Как смеет она, отдавшая сына в чужие руки, претендовать на святое звание? Каждое её слово усиливало его отвращение. Правда, голая, пьяная правда била наотмашь. «Нет, не может быть! Выдумывает, позорит и себя, и меня. Мамка!..» Отшвырнув пьяную, ревущую бабу, выбежал вон. Обида жгла душу, холодила сердце. Лёнька запустил обломком ржавой трубы в лобовое стекло сестриной «Волги». «Получай, мама! Объявились, блудные родители! Твари ползучие, гады, гады, гады!»

Через квартал его нагнала Людмила, завела домой и, напоив до беспамятства, уложила с собой. Что они вытворяли!.. Что они вытворяли Леонид, толком не помнил, но очень понравилось. Едва ли попадались в его жизни другие женщины, настолько запомнившиеся. Возможно были искуснее, но такого сочетания душевного разочарования и плотских утех не случилось. Проснувшись после одиннадцати, он нашёл на кухне завтрак с предусмотрительно наполненным фужером сухого вина. Сидел, опустошенно думая ни о чём. Из состояния нирваны вырвал телефон, защебетала Людмила:

– Позавтракал?

– Угу.

– На работу позвонил?

– Зачем?

– Затем. Позвони, скажи, что приболел, я справку достану. Твоя,.. родственница тоже не вышла. Головка бобо?

– Немного, может нам расписаться, Люд?

– Щя, только ногти накрашу и с мужем разведусь!

– Ты замужем, а где он?..

– В Ялте, по костям ударяет. Тощих любит, знаток.

– Почему знаток?

– Да так. Обожает повторять: «Полные женщины для любителей, худые – для знатоков». Лёньчик, не напрягайся, мы ещё встретимся. Будешь уходить, захлопни дверь, посуду не мой, вечером не приходи, меня не будет. Звони на работу… О, твоя, блин, маман, идёт! Пока. – В трубке пошли частые гудки.

«Раскатал губу с похмелья – жениться, надумал. Сначала у „мамки“ разрешение получи, жених. Напился до зелёных соплей, прогуливаю… Какой же номер телефона у Спартака? Позвоню по общему» – Лёня неуверенной рукой крутанул диск.

– Алё, Валентин Николаевич, Вокуев говорит, там, рядом Козюлина нет?

– У себя сидит, ты откуда?

– Да тут, задержался…

– Спал возле стены, перелазил и задержался, хе-хе-хе, работнички!

– Вроде того, заболел я. Передайте Козюлину…

– Вон он вышел, дать трубку?.. – Никитина корёжил вид начальника группы, а называть пацанёнка по отчеству – нож в сердце. – Спартак, это Гелиевич, тебя.

– Спартак, привет, Вокуев. Я заболел, отметь, пожалуйста, справка будет.

– Отмечу, ничего страшного, не переживай… Слушай, Лёня, сходи в военкомат, в четвёртый кабинет к майору Леонтьеву, поговори. Скажешь от меня, он может помочь с армией. Никитин возвращается, не хочу при нём говорить… Ну ладно, я отмечу, выздоравливай и сходи к,.. врачу,.. четвёртый кабинет.

«Я сам когда-то раздавал односельчанам котят от кошки Анфиски, если всех не забирали, а в деревне такого добра хватало, для котят-неудачников существовал один выход – узел из старой тряпки, камень и речка. Сосед Витька с большим удовольствием убивал ни в чём неповинных зверят…»