Читать книгу Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2 - Александр Кваченюк-Борецкий - Страница 6

Северков с самого первого взгляда не понравился Красногубову. Уж, больно скользким показался. Насчет работы ничего конкретного не пообещал. А во время короткой беседы с Красногубовым, то и дело, свербел его пристальным взглядом так, как будто бы между делом внимательно изучал. Что, мол, за фрукт такой и с чем его едят? «Ну-ну! – думал про себя Красногубов. – Смотри, чтоб гляделки не проглядел!» И, хотя вслух Дмитрич ничего лишнего не сказал Северкову, ограничиваясь односложными ответами «да» и «нет» по поводу семейного положения и трудовой биографии, все-таки, решил, что этот ректор не заслуживает доверия. Да и какое ему, собственно, дело до Красногубова?.. Вон он кругом обложился бумажками. Занятой сильно, чтобы о простом человеке заботу проявить. Напоследок Дмитрич оставил Северкову свои координаты и ушел, как говорят, ни с чем. Еще недельку-другую он бесполезно мыкался по разным организациям и предприятиям. Там смотрели на него как на снежного человека, который неизвестно для чего покинул свою пещеру в горах. Огромный рост и могучее телосложение Красногубова вызывали у работодателей невольное уважение, робость и даже страх. Это его раздражало. «Что, я к ним с пистолетом в руках пришел, что ли?! – искренне негодовал Дмитрич. – Чего они от меня, как от чумы, кидаются наутек в разные стороны?» От голода у него так подвело живот, что под конец плюнул он на все и отправился к матери, на окраину города. «Хоть накормит досыта! – успокаивал себя Красногубов. – К тому же, детишек давно не видел. Жуть как, заскучал по ним…»

Стасик и Максик были родной плотью и кровью Красногубова. Он никогда не забывал об этом. За нарочито грубоватым обращением с детьми тщетно пряталась нежная и искренняя любовь Красногубова к ним. Он очень редко их видел так, как почти всю свою жизнь провел в тайге. Если у него в руках оказывался острый топор, он за считанные минуты валил могучий кедр у края пропасти, чтобы по нему перебраться через нее на другую сторону. В сущности Дмитрич и сам был дитя природы. Он обладал ее силой и мощью. Легко сдвигал с места глыбищу весом в сотни килограммов. Но когда от него требовался такой пустяк, как приголубить Стасика и Максика, он становился досадно неловок и неуклюж. И тогда ласковое поглаживание ладонью по детской головке походило на подзатыльник. Если же Красногубов поочередно прижимал детишек к своей необъятной груди, они дрожали от страха. После подобного проявления чувств родителя хрупкие косточки Стасика и Максика ныли весь последующий день. Дмитрич сильно страдал оттого, что был не таким, как все. Порой ему казалось, что жена никогда не любила его. Если же и любила, то, по его мнению, ее любовь была так ничтожно мала и рахитична, что не затрагивала его сердце. Бывало, что Красногубов даже не замечал ее присутствие рядом с собой. Словно Дюймовочка она жила в своей цветочной чаше, покидая ее лишь затем, чтобы накормить домочадцев завтраком, обедом и ужином. Но даже и тогда Дмитрич не обращал на нее почти никакого внимания. Дом и семья были ее стихией. Точнее, искусственным мирком, в котором ему было слишком тесно. Но, часто оказываясь в тайге, где-нибудь за сотни верст от родного очага, Красногубов порой с удивлением замечал за собой, что тоскует по жене и, особенно, по маленьким детям. Ложась на ночь неподалеку от костра, он глядел в бездонное небо, усыпанное звездами, и всегда находил на нем две самые маленькие светящиеся точки, и – еще одну рядом с ними, немногим побольше. Они проливали свой неяркий свет прямо ему в душу, и тогда он засыпал с мыслью о Стасике, Максике и Василисе, которые в тот миг были для него такими же недосягаемыми и желанными как те крохотные, едва различимые для глаз планеты. Красногубов не понимал, почему его любовь к детям и жене выражалась именно таким, а не иным способом? Не понимал и не стремился понять. Главное, что она жила в нем и год от года росла и крепла…

Избенка Матрены Гурьевны Красногубовой была еще довольно сносной, в том смысле, что стены не подгнили, а крыша не текла. Огород в пять соток окружал забор из добротного ровного теса. Согнувшись в три погибели, Дмитрич едва протиснулся в дверь и очутился в сенцах. Затем, точно таким же способом, из сенцев ввалился в прихожую, смежную с маленькой уютной кухонькой. Гурьевна колдовала возле раскаленной печи. Заслышав, как хлопнула дверь, обернулась. При виде сына, словно бледный лучик на хмуром небосводе, подобие радости мелькнуло на ее морщинистом лице и тут же исчезло. Еще мгновение она растерянно смотрела на него, как бы с трудом осознавая тот факт, что перед ней стоял не кто иной, как ее собственный сын. В кухне ароматно пахло щами. Вдыхая этот запах, Красногубов невольно сглотнул слюну.

– Как раз щи подоспели! – вместо приветствия сказала Матрена Гурьевна. – Голодный, небось?

– Угу! – несколько охотнее, чем этого требовали приличия, кивнул Красногубов.

– Ну, так седай за стол, коль пришел! – пригласила хозяйка гостя. – Только руки сперва помой!

С детства он привык к тому, что прекословить матери – себе дороже обойдется. Ее властная натура не терпела чьих-либо возражений, а, тем более, если они исходили из уст собственного чада. Однажды, еще учась в школе, Витя прогулял занятия. Вместе с товарищем вместо нее он отправился в поселковый клуб, сложенный из потемневших от времени брусьев. Там шел какой-то очень интересный фильм. Классная руководительница тут же сообщила строгой родительнице о случившемся. Когда после просмотра кино прогульщик вернулся домой, на улице было еще светло. Недолго думая, Матрена Гурьевна заперла сына в подполе и продержала там весь оставшийся день и всю ночь. Рано утром она освободила его из заточения и, сунув в руку сверток с завтраком, как ни в чем не бывало, отправила в школу. Витя навсегда запомнил урок и до самого последнего школьного звонка больше ни разу не пропустил без уважительной на то причины ни одного занятия. Дмитрич никогда не упрекал мать за весьма суровое воспитание. Но и не оправдывал ее за чрезмерную жестокость. Он, скорее, уважал ее, чем любил. Долгое время ему казалось, что он вообще ни на какую любовь не способен. И поначалу женился он на Василисе не оттого, что питал к ней какие-то глубокие чувства, а по воле случая…

Был конец осени. Погода стояла скверная. Вначале прошел дождь, затем ударил мороз. Все дороги и тротуары в городе покрылись коркой льда. Поздно вечером Красногубов спешил на электричку, чтобы отправиться в пригород, к себе домой. Экзамены в геологический институт он «успешно» провалил. Теперь ему предстояла служба в армии. Эта мысль мало его беспокоила. Все, чего он хотел от жизни, так это, чтобы у него каждый день на столе был харч. Виктор даже радовался тому, что его вот-вот забреют. По крайней мере, отдавая долг Отчизне, он обеспечит себе ежедневное трехразовое питание за казенный счет… Он вырос и возмужал, и ему больше не хотелось сидеть на шее у матери. Вечером вернувшись с работы, Матрена Гурьевна допоздна буквально не выходила из кухни, чтобы сготовить на завтра обед. Главное, побольше первого. И, хоть, как-то, удовлетворить непомерный аппетит сына. Без второго и третьего вполне можно было обойтись… Но, увы, подать к столу что-либо в соответствии со скромным меню, тоже не всегда удавалось. Зарплата у Красногубовой была никакая. Выручал огород. Тем не менее, сколько бы Виктор не съел, он всегда чувствовал голод. Поэтому все соленья и варенья буквально таяли на глазах еще до окончания затяжной зимы, на которую и припасались. Матрена Гурьевна держала кое-какую живность. Куры давали яйца. Каждую зиму во время лютых холодов она самолично забивала борова или свинью. Часть мяса продавала, чтобы на вырученные деньги на колхозном рынке приобрести молочного поросенка и растить его до следующей круговерти. Увы, живность оказывалась лишь незначительным подспорьем в хозяйстве Красногубовых.

– Опять ты брюхо набиваешь, сынок! – недовольно ворчала Матрена Гурьевна, наблюдая, как сын беспощадно уничтожает все удобоваримое, что имелось в доме. – Да, тебя легче прибить, чем прокормить!

На что Виктор невозмутимо отвечал:

– Ну, так и прибей! За чем же дело стало?

Она вспыхивала до корней волос.

– Не перечь матери, ирод!

Но постепенно решительные складки меж ее бровей разглаживались. Воинственный блеск в глазах погасал. Мгновение или больше она тепло смотрела на сына, словно любуясь им. Наверное, в глубине своей материнской души она гордилась своим чадом. И эта гордость заставляла ее не опускать головы перед трудностями. Ведь родила-то она не какого-нибудь там хлюпика, а настоящего богатыря! Затем взгляд ее вновь становился хмурым и задумчивым. Родить-то родила, а вот прокормить уже не под силу. Ведь, не железная – она, чтобы на себе волочить такого бугая. Пора ему в люди выходить и самостоятельно зарабатывать на пропитание.

Красногубов буквально скользил по тротуару, переваливаясь с ноги на ногу. Мимо него проносились машины. До железнодорожного вокзала оставалось минут двадцать ходьбы. Примерно через такое же время отправлялась электричка. Виктор хотел уже прибавить ходу, как вдруг впереди себя увидел маленькую человеческую фигурку. Она двигалась, при каждом шаге нелепо размахивая руками, и с трудом удерживая равновесие. Красногубов поравнялся с девушкой в тот самый момент, когда стало очевидным, что она вот-вот упадет. Протянув руку, он вовремя подхватил ее за талию. Тщетно ища опору, девушка машинально уцепилась за рукав его пальто. Беспомощно перебирая по поверхности льда ногами, и извиваясь всем телом, она никак не могла обрести желанного равновесия. До тех пор, пока Виктор, сомкнув обе руки за спиной у случайной и едва не распластавшейся прямо на обледеневшем тротуаре прохожей, не сжал ее в своих объятиях. Уткнувшись лицом в драповый воротник пальто, в которое был облачен ее спаситель, девушка даже не пыталась сопротивляться. Но эта идиллия продолжалась совсем недолго. Наконец, придя в себя, она, словно ужаленная, тут же отпрянула от Виктора. Задрав голову кверху, недоверчиво и пугливо посмотрела прямо в его улыбающееся лицо.

– Послушайте, вы, что себе позволяете?!

Небольшого роста, курносая девчушка походила на взъерошенного воробышка, неожиданно вырвавшегося из умело расставленных силков для ловли птиц. Красногубов растерянно и немного обиженно захлопал ресницами. Несмотря на свой огромный рост и непомерную физическую силу, до поры до времени, в душе он оставался не очень уверенным в себе молодым человеком. В присутствии же девушки Виктор совсем растерялся и не знал, как себя повести. Весь пунцовый от стыда и волнения, он не понимал, чем не угодил этой чересчур чувствительной особе. Вместо благодарности она смотрела на него так, как будто он без спросу залез в ее карман или посягнул на девичью честь.

– Вы – что, не в своем уме?! – снова спросила она, но уже не так решительно, как прежде.

Видя, что Виктор не желал ей ничего дурного, а, скорее, наоборот, она вскоре заметно смягчилась. Девушке вдруг стало неловко оттого, что она так бесцеремонно обошлась с молодым человеком, который по отношению к ней вел себя совершенно по-джентельменски. Она подумала о том, что ее долг, за добро, отплатить ему той же монетой.

– Василиса! – отбросив условности, с немного виноватой улыбкой неожиданно представилась она, и смело протянула Виктору свою крохотную ладонь для знакомства.