Читать книгу Настоящее чудо - Александр Муниров - Страница 7

Кризис среднего возраста пройдет, а достижения останутся, – убеждал он себя тот день на работе.

«Подруга» совершенно не вписывалась в его образ жизни, за последний год это понял бы даже самый глупый из людей, а он таковым не был. Но он понимал также и то, что мог закончить их общение, если бы хотел: удалил бы из друзей, свел бы общение к нулю, ушел с головой в свое комфортное одиночество, где есть работа, алкоголь и обязательное прочтение новостей, приправленное хорошей жизнью уважаемого человека.

Но он этого не делал – не дали те самые остатки любопытства, что заставили его одиннадцать месяцев назад дергать ручки у дверей на работе. Пустота внутри еще не была абсолютной, и крошечные лучи света, если позволишь такую аллегорию, еще кололи, напоминая, какую сделку он совершил со своей жизнью, расходясь с логикой, не позволяя на сто процентов нырнуть с головой в пучину инертной жизни, пока, пусть и в интернете, имеется кто-то, еще способный это любопытство вызвать. Люди неосознанно тянутся к свету, ты это помнишь, и его проявлениям, ведь это часть их сути, пусть во многом и потерянная.

Подруга занималась, как он верил из переписки, то иллюстрациями, то журналистикой, то танцами. Чем-то творческим, как и его бывшая жена. А он считал, после развода, что слово «творческое» всего лишь дает людям моральное право задирать нос перед другими, в то же время не делая ничего по настоящему полезного или грандиозного.

Творческое – сиречь неэффективное. Создать шедевр возможно лишь тем, кто привык работать, достигать результатов, а не вложив усилий – ничего и не добьешься. То есть, сделать слово «творческое» не образом жизни, но целью. Подруга же, – убеждал он себя, – как и бывшая жена, не имела достаточно мотивации, чтобы устойчиво держать один вектор, и ее жизненный курс менялся слишком часто, чтобы успеть сделать что-то значимое в одном направлении.

И если насчет жены он фатально ошибался, думая таким образом, то насчет той, кого он называл своей подругой оказался полностью прав: она действительно была слишком поверхностной, да и умерла глупо, отравившись поддельным коньяком из полуподпольного магазина, продававшего алкоголь в те часы, в которые продавать было запрещено.

В тот день он задавался и другими вопросами, которые назойливо лезли ему в голову, мешая нормально выполнять свои обязанности. Например, об исчезнувшей отовсюду бывшей жене. И о зомби. И о многом еще, на первый взгляд очень косвенно с этим связанным. Например: любит ли он свою работу? И что это вообще означает – любить свою работу?

Предположим, электрик, – рассуждал он, – что работает в здании, зашедший утром в кабинет, чтобы прозвонить розетки. В отличие от многих своих коллег, этот ходил в чистой форменной одежде и с хорошими инструментами. На вид ему было лет тридцать или чуть больше – его ровесник. Возможно даже имеет высшее образование, просто жизнь, в свое время, повернулась к нему такой своей стороной, что оказалось выгоднее работать электриком, нежели каким-нибудь офис-менеджером. Любил ли он свою работу?

Электрик никогда, во всяком случае при нем, на работу не жаловался. С другой стороны, нельзя сказать также, чтобы делал свое дело с энтузиазмом, от которого заражались окружающие и становилось понятно, что выбранная профессия ему по душе. Обычный электрик, разве что чище многих; сделал свое дело и ушел.

Точно так же поступали и его подчиненные. Никто особо не рвался делать свою работу – оформлять бумажки или ездить по стройкам и ругаться со строителями из-за неправильно уложенных труб на складе и отсутствия необходимых документов у сварщиков. Да и в офисе, когда они там появлялись – мужики в спецовках, с белыми касками, как и положено строительному надзору, разговаривали между собой и с ним разговаривали о предстоящем отпуске, произошедших терактах, политических кризисах, спорте или других делах, мало связанных с работой; о семье, детях, или о том, как сходили куда-нибудь в бар. При этом все знали свое дело и никто не жаловался, и он не мог жаловаться на своих подчиненных. Любили ли они свою работу?

В тот день, обедая, он внимательно разглядывал убранство столовой. Обеденный зал был оформлен с претензией на уют: нежно-персиковые стены, украшенные клубничками и цветочками, пестрые занавесочки на окнах, солонки в виде грибочков на столиках. Безвкусица, рассчитанная скорее на детский сад, нежели на серьезное учреждение, будто специально сделанная в пику черно-белому офисному окружению. Место для отдыха, вызывавшее желание поскорее сбежать отсюда назад, на рабочее место. Раньше он не обращал на это внимания, а теперь вдруг резануло. И в этой абсурдной аляповатости питались люди – еда здесь была не самого лучшего качества, но в округе найти другую столовую было непросто – все-таки промзона, и на многие объекты со столовыми просто так не запускали.

В очереди на раздаче стояли коллеги: несколько умудренных опытом и сединами человек из отдела экспертизы документации, и с ними один юноша, которого туда впихнули влиятельные родители, столь же бесполезный, сколь и заносчивый; коллеги постарше относились к нему снисходительно, но ничего серьезного не доверяли; за ними стояла стайка девушек из бухгалтерии, курируемая главным бухгалтером – солидной дамой в очках и кудрявым каштановым париком на голове; пара мужчин в костюмах из отдела планирования прятались за ее телесами, а возле них стоял человек в спецодежде из отдела механизации, так тут называли место, где в свободное время сидели водители. Обычные люди с самой обычной работы. Были ли они рады, что находятся здесь?

А он был? Да, он хорошо делает свое дело, многочисленные премии и грамоты от руководства тому свидетельство. Но любит ли он свою работу?

Он достал телефон, чтобы написать своей подруге пришедшую в голову важную мысль насчет этого, но не смог ее правильно сформулировать.

Так и вернулся, в задумчивости, в свой кабинет.

Уборщица, не та, которую он встретил несколько месяцев назад, другая, убирала пол, отмывая комья грязи, которые принес на своих сапогах со стройки один из его людей. Обслуживающий персонал регулярно жаловался руководству, что его отдел не ценит их труд, а руководство, в лице все того же технического директора, регулярно высказывало ему, почти всегда в одинаковой манере:

– Нельзя ли не посещать офис в рабочей одежде? У нас тут вообще-то дресс-код, а ваши люди его нарушают, что влияет на общую дисциплину.

Как влияют люди в грязных сапогах на дисциплину, технический директор ни разу не пояснил, но правда была на его стороне. Корпоративная книга, с яркими, глянцевыми фотографиями, где изображались улыбчивые лица работников компании и которую полагалось знать, едва ли не наизусть, что проверялось на каждой аттестации, недвусмысленно гласила, что в офис нужно одеваться как на похороны – никаких украшений, никаких ярких цветов, но нарядно и чисто.

Он, хоть и в целом, был согласен с этими постулатами, спорил исключительно из чувства профессионального братства с подчиненными и, естественно, отсутствия такового с техническим директором.

– Я предлагаю нам с вами завтра съездить на какой-нибудь наш объект, – сказал он в последний раз, – как раз идут дожди и строительная техника все разворотила. Грязи по колено. Съездим на оперативное совещание, а потом посмотрим, в каком состоянии будет ваш костюм.

И добавил, на случай дальнейших возражений:

– Надзор приезжает со строек. Специальных раздевалок там нет, душей тоже. Где им переодеваться? В машине, что ли, на парковке?

– Мы подумаем над этим вопросом, но и вы тоже подумайте, – директор несколько побаивался его авторитета но отступать не позволяло положение – сложные человеческие социальные игры. Само собой, никаких дальнейших действий или санкций за этим разговором не следовало, и никто ни о чем не думал.

– Сильно испачкали? – спросил он в тот день у уборщицы, но та даже не повернулась в его сторону, и неловкое желание извиниться повисло в воздухе.

А ей нравится работа?

Чтобы не мешать, он встал у окна, где уже было чисто, и оглядел серое апрельское небо и парковку под ним, ограниченную аккуратными пирамидальными тополями, за которыми начиналась дорога в город. А потом, когда уборщица ушла, все-таки достал телефон и написал:

«Знаешь, мне кажется, будто я и сам немного зомби. Сложно сказать, какие у меня глаза, но такое ощущение, будто я уже давно ничего, кроме того что привык, не делал».

И свет внутри него чуть всколыхнулся. Представляешь, Жонглер? Год работы ради этого момента!