Читать книгу Долгий путь в лабиринте - Александр Насибов - Страница 2

1

Обширная площадь расположена при въезде в город, на самой высокой его точке, по всем направлениям изрезана колесами фургонов, биндюг, линеек. Это привоз, рынок, куда по воскресеньям съезжаются крестьяне окрестных деревень и хуторов.

Город отсюда как на ладони: вдоль пологого склона тянутся ряды домов, каждый ряд ниже предыдущего. Город будто ступенями сбегает к берегу широкой реки. А здесь – приземистые прямоугольники пакгаузов, складов, десятки железнодорожных путей, множество пристаней.

По окраинам – заводы и фабрики. Ни одно предприятие не работает. И паровозы тоже неподвижны, будто закоченели в холодном депо с выбитыми окнами. Иные сброшены с рельсов и лежат в бурьяне.

Город – один из центров торговли хлебом на юге страны. Но раздвинуты железные двери пустых портовых складов. Пустынно и возле причалов. Лишь два старых плашкоута сиротливо жмутся к дальнему краю каменной стенки. Несколько пароходов притоплены на мелководье. Из бесцветной в этот рассветный час речной воды торчат их днища – черные, в охряных подтеках ржавчины.

Обращенные к порту фасады домов, стены прибрежных зданий сплошь в сыпи пулевых отметин. Пустые глазницы окон. Вздыбленные стропила на развороченных снарядами крышах…

И еще – афишные тумбы на перекрестках, пестрые, будто оклеенные разноцветным лоскутом: прокламации, листовки, воззвания. Русские и украинские тексты, строки по-гречески, по-французски, германский готический шрифт…

Боевые группы большевиков, позднее – Красная Армия, дрались в городе против жандармов и казаков, против войск германского кайзера, против банд Петлюры и белогвардейцев, французов и греков, били врага и брали власть, но случалось, что отступали и на месяцы уходили в подполье.

Недавно отсюда был изгнан последний отряд оккупантов – французские морские пехотинцы и батальон греков. Утвердилась Советская власть. Ожил город, стал чиститься, залечивать раны. Из ближних сел прибыл первый обоз с мясом, картофелем и зерном. Его сопровождал конный отряд ЧОН[3] – оберегал от банд, затаившихся в степных балках и перелесках. Доставил в город и тотчас ушел за новым обозом.

…В это раннее утро рыночная площадь была почти пуста. Только в центре ее сгрудилось десятка полтора линеек и биндюг с поднятыми оглоблями. Распряженные лошади еще дремали, а люди уже вылезали из-под телег, где провели ночь, брели к водоразборной колонке на краю площади. Вскоре возле телег запылали костры, потянуло пшеном, горелым хлебом.

Возле древней полуразвалившейся стены на границе привоза появились двое мальчишек с ведерком, кистью и свертком бумаги. Минуту спустя на стене забелел квадратный бумажный лист – объявление.

Одним из первых увидел его бородатый возчик в рваной шинели без хлястика и австрийской зеленой шляпе с пером на крупной кудлатой голове. Он только что подвесил над огнем помятую солдатскую манерку с водой и теперь любовно тер скребком круп угольно-черного жеребца. Узрев бумагу на стене, возница прервал работу. Его разбирало любопытство. Но как оставить без присмотра лошадь и биндюгу?

Между тем у стены стал собираться народ. Два мужика, протиснувшись к самому листу, оживленно спорили. С разных концов к объявлению спешили все новые группы людей.

И хозяин черного жеребца не выдержал. Стреножив коня, проверил, крепко ли тот привязан к телеге. Убедившись, что все в порядке, заспешил к собравшимся у стены.

Вот что было написано на листе:

Берегитесь шпионов![4]

Смерть шпионам!

Наступление белогвардейцев на Петроград с очевидностью доказало, что во всей прифронтовой полосе, в каждом крупном городе у белых есть широкая организация шпионажа, предательства, взрыва мостов, устройства восстаний в тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций.

Все должны быть на посту.

Везде удвоить бдительность, обдумать и провести самым строгим образом ряд мер по выслеживанию шпионов и белых заговорщиков и по поимке их.

Железнодорожные работники и политические работники во всех без изъятия воинских частях в особенности обязаны удвоить предосторожности.

Все сознательные рабочие и крестьяне должны встать грудью на защиту Советской власти, должны подняться на борьбу с шпионами и белогвардейскими предателями. Каждый пусть будет на сторожевом посту – в непрерывной, по-военному организованной связи с комитетами партии, с ЧК, с надежнейшими и опытнейшими товарищами из советских работников.

Председатель Совета

Рабоче-Крестьянской Обороны

В. Ульянов (Ленин)

Наркомвнудел

Ф. Дзержинский

В толпе, сгрудившейся возле стены с объявлением, грамотными были лишь двое. Они стояли рядышком, водили пальцами по еще влажному от клейстера бумажному листу и читали ленинское обращение.

Толпа слушала их в глубоком молчании. Тишина была такая, что отчетливо доносилось потрескивание костров посреди площади.

– Брехня, – вдруг сказал кто-то. – Перепужались господа «товарищи», вот и ударились в панику…

Он не закончил. Один из тех, кто вслух читал объявление, ринулся к нему, вскинул кулак для удара.

Толпа задвигалась, загудела. Стоявший рядом человек перехватил руку чтеца, дернул в сторону. Тот потерял равновесие, грохнулся на землю. За него вступились. Кто-то кинулся на обидчика. Началась потасовка.

Вдруг протяжный вопль повис над привозом. И было в нем столько отчаяния, ярости, боли, что толпа мгновенно притихла.

Кричал биндюжник в зеленой шляпе с пером. Растолкав людей, он помчался туда, где четверть часа назад оставил телегу и лошадь.

Телега стояла на месте. Коня не было.

Несколько секунд все были словно в оцепенении, молча глядели ему вслед. Потом возчики в панике ринулись к своим подводам и лошадям.

2

Группы чекистов, производивших ночные обыски в городе, вернулись в здание уездной ЧК, когда солнце уже поднялось над далеким лиманом.

Андрей Шагин прошел в умывальную, рывком стащил с плеч гимнастерку, закатал рукава рубахи. Водопровод не работал, но на табурете стояло полное ведро. Шагин поставил ведро в раковину, погрузил в него голову.

Несколько минут спустя, бодрый, с еще влажными волосами, он вошел в комнату Саши. Здесь собрались старшие оперативных групп, чтобы сдать конфискованные ценности.

Все глядели на Сашу – она хмуро сидела у перламутровой шкатулки с откинутой крышкой. Рядом горкой лежали ожерелья, браслеты, серьги.

– Что? – тревожно спросил Шагин.

Григорий Ревзин подбородком показал на шкатулку:

– Фальшивые.

Ревзин два года работал подмастерьем у ювелира, он не мог ошибиться.

– А золото?

– Монеты правильные, – сказал Ревзин. – Все проверил. Тут без обмана.

Обман?

Шагин оглянулся. Взгляд его остановился на парне в кубанке и с маузером в кавказской мягкой кобуре. Это он, Олесь Гроха, неделю назад принес сведения о ценностях в доме Белявских. Был настойчив: данные верные, докторишка только прикидывается человеком, который живет скромно, на трудовые доходы. На самом же деле золота у него тьма, есть и камешки.

– Говори! – сурово приказал Шагин.

– Монеты же настоящие, – сказал Гроха. – А это, – он кивнул на «драгоценности», – этого понять не могу, председатель.

– Вот что странно. – Ревзин снял очки с толстыми стеклами, потер пальцами лоб над близорукими красными глазами. – Вот что мне кажется удивительным: как утверждает Саша, золото лежало вместе с камешками, в одной шкатулке. И теперь я все думаю, почему их смешали в одну кучу, какую преследовали цель?

– Полагаешь, была определенная цель? – задумчиво проговорил Шагин.

Ревзин пожал плечами.

– Я вот что скажу. – Гроха снял кубанку, оглядел товарищей. – Я скажу так, что треба не рассуждать, а ехать в тот дом и робить, пока горячо. Ехать треба до тех Белявских и другой раз пошукать. – Он посмотрел на Шагина. – Твое слово, председатель, и в момент обернемся. И Гриша Ревзин нехай едет, и Саша, чтобы опять промашки не вышло.

– Чепуха, – сказал Ревзин. – Если у них и осталось что-нибудь после обыска, так успели припрятать, не найдешь. Скорее всего, из дома вынесли от греха подальше. Ночь же прошла, товарищи. Это – дважды два.

– Все равно разыщу, – горячился Гроха. – Съезжу туда, душу повынимаю из подлюг!

Наступило молчание. Все ждали решения председателя УЧК Андрея Шагина.

– Точка, – сказал он. – С ними еще будет встреча. А пока всем оставаться в отделе. Саша, прими у товарищей конфискат, все оформи. Потом пусть соберутся у меня. Разговор будет. Думаю, как раз к месту.

При этом он вновь поглядел на Олеся Гроху.

Вскоре сотрудники уездной ЧК заполнили просторный кабинет председателя. Шагин сидел за столом и листал бумаги. Вот он поднял голову, оглядел присутствующих:

– Гроху не вижу!

– Здесь я. – Парень в кубанке внес табурет, поставил его возле окна и сел.

– Так. – Шагин помедлил. – Случай расскажу. Произошел в Москве. Один комиссар ЧК допрашивал арестованного. Допрашивал и… – Председатель выразительно помахал кулаком. – Всем все понятно?

– Чего же яснее? – Гроха широко ухмыльнулся. – С контрой дело имел!

– Может, и с контрой, – продолжал Шагин. – Так вот, узнал об этом товарищ Феликс Дзержинский. Лично расследовал факт. Слушайте его заключение. Внимательно слушайте, думаю, всем будет полезно.

Шагин взял со стола лист бумаги, стал читать, отчетливо произнося каждое слово: «Комиссия рассмотрела и решила сделать самые энергичные внушения виновным и в дальнейшем предавать суду всякого, позволившего дотронуться до арестованного».

– Ого! – воскликнула Саша.

– Вон как круто, – добавил Ревзин. – Что же, приветствую такие меры.

– Чего не улыбаешься, Гроха? – Шагин положил бумагу на стол. – Может, не все понял? Повторить тебе, может?

– Контра же! – пробормотал Гроха в растерянности. – Стреляем ее – это можно. А прижать – не моги?

– Расстреливаешь не ты, – тихо сказала Саша. – Это Советская власть казнит врагов революции. Она приказывает, ты исполняешь. А лупить арестованных по мордасам есть самоуправство и подлость.

– Революцию позоришь, – сказал Григорий Ревзин. – Красное знамя пачкаешь.

– Точка! – Шагин встал, поправил гимнастерку. – Гляди у меня, Олесь, ежели волю будешь давать рукам!.. Ну, с этим все. Дальше пойдем. Еще бумага и опять из Москвы. Читаю:

«Инструкция для производящих обыск и записка о вторжении в частные дома и содержании под стражей.

Вторжение вооруженных людей в частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача, пользуясь злом, – искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти – рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть».

Шагин отложил бумагу:

– И это всем ясно?

Ответа не последовало. Тогда председатель УЧК прочитал короткую инструкцию для чекистов, производящих обыск и дознание:

1. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.

2. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы.

3. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.

4. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы. Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до 3 месяцев, удалению из Комиссии и высылке из Москвы.

Шагин отложил и эту бумагу, задумчиво погладил ее ладонью.

– Составлена для чекистов Москвы, – сказал он. – Но и нам, думаю…

– В самый раз, – добавила Саша.

– Хочешь высказаться, Олесь? – продолжал Шагин. – Говори, ежели есть вопросы. Ты же у нас непонятливый…

Гроха молчал.

– Заносит тебя, – сказала Саша. – Ой заносит! Гляди, чтобы не споткнуться. – Она обернулась к Шагину: – Товарищ Андрей, прошу назначить меня в наряд, где несознательный чекист Олесь Гроха.

– В качестве тормоза, – улыбнулся Ревзин. Все зашумели. Шагин поднял руку.

– Требования товарища Феликса Дзержинского понятны, пояснять не надо? – спросил он. – Тогда ставим точку. Берем новый лист.

Но Шагину помешали. С улицы донеслись голоса. Отчетливо слышался бас коменданта УЧК. Комендант не пускал в здание посетителя. А тот кипятился, кричал.

Председатель взглянул на Сашу:

– Разберись!

Саша пошла к двери.

– Гляди рукам воли не давай, – сказал вслед ей Олесь.

Все засмеялись.

Вот что увидела Саша, когда сбежала по лестнице к входной двери.

Расставив руки, комендант защищал дверь от ломившегося в нее пожилого бородача. В стычке участвовал и часовой, прикладом винтовки отпихивая посетителя от двери.

А бородач рвался вперед, вопил, выкрикивал ругательства. Внезапно он отскочил, вскинул руку с толстым ременным кнутом.

– Стой! – закричал часовой и передернул затвор карабина. – Стой, контра, стреляю!

– Не смей! – воскликнула Саша.

Нырнув под плечо коменданта, она оказалась на улице. При виде ее бородач будто опомнился. Подобрав валявшуюся на тротуаре зеленую шляпу с перышком, зашагал прочь. Голова его была опущена. Он плакал.

Саша нагнала его:

– Говорите, что случилось?

Бородач в нелепой шляпе на взлохмаченной голове продолжал шагать, будто не слышал.

Саша забежала вперед, загородила ему дорогу.

– Я из ЧК. Меня послал главный начальник узнать, в чем дело. Что у вас случилось, товарищ?

3

Это была странная пара – маленькая девушка с пистолетом на поясе и бородатый гигант с кнутом под мышкой. Девушка шла по мостовой широким уверенным шагом, биндюжник семенил рядом, наклоняясь к спутнице, что-то объясняя. При этом он то и дело стаскивал свою шляпу, поправлял перо и вновь нахлобучивал ее на голову.

Так они пересекли город и оказались на берегу реки, у длинного пологого мыса. Глинистый грунт мыса был исколот острыми копытцами баранов и коз. Кое-где в ложбинках белели рогатые черепа.

На этом мысе останавливались на водопой стада, перегоняемые гуртоправами с далеких пастбищ на городскую бойню. Здесь же поили коней проходившие через город кавалерийские отряды.

Сейчас на мысу находился табун лошадей. Тут же стояли две фуры с тюками прессованного сена, мешками овса. Несколько красноармейцев, только что спешившихся, расседлывали лошадей.

Саша разыскала командира.

– Я из ЧК, – сказала она и развернула свой мандат.

Молодой кавалерист, в кожаных галифе и английском френче, перетянутый ремнями, на которых висели шашка и маузер в полированной деревянной колодке, с болтавшимся на шее крохотным театральным биноклем в черепаховой оправе, внимательно прочитал бумагу.

– Добро, – сказал он, возвращая мандат. – Слушаю, товарищ комиссар, какая до меня будет нужда?

– Откуда кони?

– Реквизированы в селах для Красной Армии. – Кавалерист положил ладонь на пристегнутую к поясу полевую сумку. – Приказ, ордер, другие документы в полной справе. Давай присядем, все покажу.

– Не надо, товарищ. Я вот по какому делу. – Саша кивнула на бородача. – У этого гражданина воры свели лошадь… Со своим горем он пришел к Советской власти. Он из бедняцкой семьи. Лошадь – это все, что он имел. Ему надо помочь. Вот я и привела его к вам. Надеюсь, что вместе…

– Нема у нас лишних коней, – прервал Сашу кавалерист. – Нет и не предвидится.

– Что же делать?

– Не знаю.

– Может, какой-нибудь не подходит для Красной Армии, – осторожно сказала Саша. – Брак или еще что… Гражданин пришел в ЧК просить помощи! Вы можете это понять?

– Отчего же, очень хорошо понимаю. Сам был бойцом эскадрона ЧОН. Все понимаю, товарищ комиссар. А коней лишних нема.

И кавалерист приложил руку к козырьку фуражки, давая понять, что разговор окончен.

Саша сказала:

– Весь привоз знает – биндюжник, у которого украли коня, обратился в ЧК за помощью. Привоз ждет, чем кончится дело. – Она коснулась пальцами смешного бинокля на груди командира. – Хочешь, подарю тебе морской «цене»?

– Чего? – не понял командир.

– Бинокль подарю, морской. Вот такой! – Саша раздвинула руки, показывая, какой у нее бинокль. – Подумай, друг, сотни людей на привозе ждут, с чем этот дядька придет из ЧК!..

Кавалерист с ненавистью поглядел на биндюжника. Казалось, вот-вот вцепится в него.

– А ну, – вдруг сказал он, – ну-ка, показывай свои руки!

Возчик оторопело взглянул на Сашу.

Кавалерист схватил его руки, повернул ладонями вверх. И ладони, и мякоть пальцев были покрыты сплошной серой коркой мозолей.

– На четвереньках бегал, что ли? – пробормотал конник.

– Га? – не понял биндюжник.

– Дура, – укоризненно сказал кавалерист. – Эх ты, дура зеленая. Как же умудрился проворонить коня? Или горилки нажрался?

Бородач замотал головой. Жалкий, с безвольно повисшими вдоль бедер ручищами, стоял он перед конником и Сашей и тяжело дышал.

Командир достал из сумки список, стал изучать его. Наконец выбор был сделан.

– Шамрай! – позвал он.

– Ну, слава богу! – прошептала Саша.

Она перехватила напряженный, взволнованный взгляд старого возчика, озорно подмигнула. Биндюжник просиял. Отвернувшись, шумно высморкался.

– Чего это вы? – сказал кавалерист, складывая список реквизированных лошадей.

Саша не ответила.

Подошел Шамрай. Это был угрюмый человек, на вид вдвое старше своего командира.

– Слухаю, – сказал он, неумело беря под козырек.

– Шамрай, – преувеличенно строго проговорил конник, – какое имеешь мнение за ту каурую?

– Которая в чулках?

– Она самая.

– Известно какое, – сердито сказал красноармеец, догадавшись, зачем прибыла девица и ее патлатый спутник. – Вполне справная лошадь.

– Имею сомнение, что годится она под седло красному кавалеристу. Ты подумай, Шамрай, не спеши говорить окончательно.

– Третьего дня брал ее, так хвалил, – пробурчал Шамрай. – Теперь, вишь, засомневался. Чего это ты вдруг, товарищ командир?

– А я говорю, слабовата она грудью, – выкрикнул кавалерист, почти с ненавистью глядя на непонятливого подчиненного. – И мастью не вышла – одна каурая на весь табун. Как же это я проглядел!..

– «Мастью», – передразнил Шамрай. Но вот он встретился взглядом с командиром и закончил совсем иным тоном: – Мастью-то, может, и верно…

– Ага! – Кавалерист облегченно вздохнул, стал прятать бумагу в сумку. – Готовь лошадь. Сдадим ее как бракованную товарищу комиссару ЧК.

Напряженно прислушивавшийся к разговору биндюжник при слове «бракованная» охнул и ухватил Сашу за руку.

– Погоди! – прошептала она.

Между тем командир закончил диалог с Шамраем. Тот отправился за лошадью.

– Ну вот, – сказал конник и улыбнулся Саше. – Пиши расписку, комиссар.

Саша поблагодарила его взглядом, достала из сумки бумагу и карандаш.

– Повезло тебе, дядька, – усмехнулся командир. – Защитница такая, что не устоишь…

Возница не ответил. Вытянув шею, он смотрел туда, откуда должен был появиться Шамрай с лошадью.

Саша написала расписку, протянула ее кавалеристу.

– Стой! – вдруг горестно закричал возчик и выхватил у нее бумагу.

Саша увидела возвращавшегося с лошадью красноармейца.

– Коня у меня увели! – вопил биндюжпик. – Зараз тягал сто пудов – такой был зверюга! А это чего? Кобыла же это, прости господи!..

– По-моему, хорошая лошадь, – сказала Саша и нерешительно посмотрела на командира.

– Вполне справная, – подтвердил тот.

– Не возьму!

– Ну, вольному воля. Нету у нас другой лошади для тебя, дядька. Веди ее назад, Шамрай.

И кавалерист сделал вид, будто хочет уйти.

С воплем отчаяния биндюжник выхватил повод из рук Шамрая, с неожиданной легкостью вскочил на лошадь. Каурая с места взяла в галоп.