Читать книгу Башни Койфара. Хроники Паэтты. Книга VIII - Александр Николаевич Федоров - Страница 2

– Отец, это я, – тихонько позвал молодой человек, робко касаясь иссохшей, больше похожей на воронью лапу, руки.

В комнате стояла почти кромешная тьма из-за опущенных плотных штор, но это не имело никакого значения для лежащего в кровати старца, поскольку тот всё равно был слеп. Он ослеп ещё прошлой зимой. Или позапрошлой?.. Признаться, юноша не мог вспомнить этого наверняка. Он больше четырёх лет не был в отчем доме, и его жизнь была наполнена куда более важными вещами, чтобы удерживать в памяти события, не имеющие прямого отношения к его делам.

А ещё в комнате стоял смрад. Нет, отец не лежал в собственных экскрементах, и было видно, что за ним ухаживали, но явно недостаточно. Прислуга порядком распустилась при единственном немощном хозяине, и явно пренебрегала своими прямыми обязанностями. А сам старик, никогда не покидавший этих сумрачных стен, наверняка настолько притерпелся к запаху, что и не замечал его.

Молодой человек сделал себе мысленную пометку устроить хорошую выволочку дворне. Может быть, даже выпороть одного-двух, или продать в рабство какому-нибудь фермеру. Глядишь, мотыжить виноградники у них получится лучше, чем блюсти чистоту господского дома!

Но сейчас у него были дела поважнее. Он едва угадывал в темноте кажущуюся такой крошечной фигурку отца, укрытую тонким покрывалом. Как упругая сочная виноградина на солнце превращается в сморщенный изюм, так и его отец – некогда крепкий красивый мужчина и один из самых представительных окрестных дворян – теперь превратился в мумию или какого-то грутта1.

Снаружи был яркий солнечный день (впрочем, в этих краях других почти и не бывает), но юноша не спешил отдёрнуть шторы даже для того, чтобы распахнуть окно и впустить в комнату пусть жаркий и сухой, но всё же более свежий воздух. Уезжая, он покидал отца хотя уже и больным, но внешне – совершенно обычным человеком. Таким, каким он помнил его сызмальства. И сейчас ему было страшно увидеть то, во что тот превратился. Темнота была милосердна к вернувшемуся после долгого отсутствия сыну.

Похоже, старик спал. Его слабые хрипы не слишком походили на дыхание спящего, но всё же он никак не отреагировал ни на появление в комнате человека, ни на прикосновение, ни на тихий голос сына. Он был слеп, но не глух, и наверняка услыхал бы шаги юноши, если бы бодрствовал.

Впрочем, сон больного старика более робок, чем самая целомудренная из скромниц. Хриплое дыхание его сбилось при очередном прикосновении юноши.

– Кто здесь? – прозвучавший голос был более безжизненным, чем пустыня Туум, и сердце молодого человека свело горькой судорогой.

– Это я, отец, – поглаживая сухую, словно слежавшийся песок, кожу, проговорил он.

– Пайтор? – по счастью, немощь старика не затронула его разум, и рассудок его был ясен. – Ты вернулся?

Удивительно. Они не виделись с отцом почти пять лет, но тот сразу же узнал сына по голосу, почти шёпоту. Впрочем, Пайтор был единственным ребёнком в семье после того, как две его сестры умерли ещё в раннем детстве, и потому кроме него некому больше было назвать больного старика отцом.

– Да, отец, – пожимая иссушённую, почти окостеневшую кисть со скрюченными, негнущимися пальцами, отвечал юноша, не уточняя, что вернулся он всего на несколько дней.

– Как это славно!.. – проговорил старик таким тоном, словно собирался заплакать. – Поглядеть бы на тебя, сынок… Поди, совсем взрослый стал!

Пайтор уехал из имения в возрасте двадцати двух лет, так что он и тогда уже был совершенно взрослым человеком, но, кажется, воспоминания отца несколько замутнились. Впрочем, быть может, так он выражал обычную родительскую любовь, и для него сын всегда оставался обожаемым ребёнком.

– У меня теперь борода, – чуть смущённо усмехнулся юноша, поглаживая недлинную аккуратную бороду.

– Ты, наверное, настоящий красавец!

– Слуги наперебой твердили мне по приезде, что я – твоя точная копия.

Пайтор соврал. Никто не говорил ему ничего подобного. Слуги вообще словно одичали за последнее время, привыкнув к своему бесхозяйскому существованию, и потому встретили юного барина довольно настороженно. Но молодой человек и сам замечал, что очень похож на своего родителя. Разве что дородности в нём было поменьше. Хотя теперь, конечно, ни о какой дородности отца не было и речи – юноша, глядя на руку, лежащую поверх одеяла, понимал, что свободно мог бы обхватить её ладонью, словно ветку.

– Переполошились, поди, вороны?.. – удовлетворённо хмыкнул отец. – Поняли, что хозяин приехал… А то совсем распустились в последнее время!..

– Что же Жильронд не спустит с них шкуру? – нахмурился юноша. Он действительно не понимал – почему управляющий имением не наведёт порядок с прислугой.

– Жильронд теперь служит сеньору Дехорхи, – вздохнул старик. – Ещё с весны.

– Старый прохиндей! – сжал кулаки Пайтор. – Ни капли верности и благодарности!

– Он – свободный человек, сынок, – то ли оправдывая управляющего, то ли оправдываясь сам, проговорил отец. – Его воля – выбирать место получше. А наше имение сейчас в упадке.

Увы, Пайтор обратил на это внимание ещё при подъезде. Местные почвы были не слишком уж плодородны и требовали большого ухода, а когда такового не было – виноградные лозы быстро хирели. Когда-то вина имения Дегальда славились по всей округе. Отец, раздуваясь от гордости, припоминал случай двадцатилетней давности, когда большую партию вин у его отца, деда Пайтора, якобы закупили аж для императорского дворца. Теперь же всё было иначе. Виноградники выглядели неухоженными, умирающими. Как и их хозяин.

Род Дегальда был одним из старейших и родовитейших здесь, в Сирбении – сатрапии империи, протянувшейся вдоль Анурского хребта. Когда-то, ещё в детстве Пайтора, их дом был многолюдным и радушным. Была жива его матушка, сёстры, дед по отцовской линии, а также двое дядьёв по материнской, «доставшиеся по наследству» его отцу, как тот сам говаривал в шутку. Впрочем, жили они дружно, и оба дяди были отменными помощниками своему зятю.

Увы, как это часто бывает в этих краях, синивица унесла в одночасье почти всю семью, пощадив лишь сеньора Дегальда и его сына. И с тех пор поместье медленно, но верно увядало, подобно срезанному цветку.

Пайтор Дегальда был необычным ребёнком, и это понимали все с самого его младенчества. Ещё когда мальчик не умел даже толком говорить, его кормилица уверяла мать и отца, что их сын станет великим человеком. А со временем, когда Пайтор дозрел до юношеского возраста, стало ясно, что он обладает особыми способностями.

К тому времени они с отцом уже осиротели, и какое-то время сеньор Дегальда слышать ничего не хотел об учёбе сына. Перенесённая болезнь и горе заметно подкосили его, и он хотел, чтобы юноша оставался в поместье, постепенно перенимая на себя все дела. Он чувствовал, что вскоре будет просто не в состоянии держать всё это хозяйство на плаву. Теперь, когда оба шурина умерли, он осознал, сколь много они делали для благополучия всего семейства, и с горечью чувствовал, что сам он не может похвастать тем же.

Однако вскоре стало ясно, что у Пайтора буквально всё валится из рук, и вовсе не потому, что он – такой растяпа или же разгильдяй. Просто мысли парня были вовсе не здесь, посреди этих пыльных виноградников и бурых долин. Он мечтал сделаться магом, и весь вопрос был лишь в том, как скоро он дойдёт до той точки, когда решит просто сбежать из родительского дома на поиски подходящего учителя.

Пайтор, лишённый доступа даже к самым базовым книгам по прикладной магии, пытался до всего доходить своим разумением и талантом. И надо сказать, что кое-что у него получалось. Юноша продвигался в своём самообучении, но очень уж тяжело и медленно. Он напоминал человека, который тащит на себе тяжёлый каменный жёрнов, вместо того, чтобы просто катить его.

И сеньор Дегальда в конце концов смирился. Он понял, что у сына может быть лишь одна судьба, и что надо творить её прямо сейчас, пока у них остались ещё кой-какие средства от тучных времён. Он не только отпустил парня на все четыре стороны, но и, используя остатки своих былых связей, отыскал ему весьма неплохого учителя.

И так Пайтор наконец покинул опостылевшее поместье в погоне за своей мечтой. Надо сказать, что он отработал каждую корону2, что вложил отец в его образование. Никогда ещё у мессира Сурнара не было ученика прилежней и талантливее. На протяжении четырёх с небольшим лет молодой человек впитывал каждую частицу знаний и опыта своего наставника, пока наконец не случилось неизбежное – ученик перерос учителя.

Мессир Сурнар был весьма хорошим магом, не затерявшимся бы и в залах и коридорах башни Кантакалла. Но при этом в нём не было болезненного честолюбия, или скорее себялюбия. Он, не смущаясь, признал, что больше не может дать ничего своему талантливому воспитаннику.

– Вам всенепременно нужно подвизаться на поприще магии, – старик-Сурнар всегда словно нарочно выражался витиевато и старомодно, но Пайтор давно привык к этому и даже не замечал всех этих смешных оборотов, а иной раз и сам невольно начинал говорить так же. – Я огранил бриллиант вашего таланта в меру своих сил, но всё же этой огранки недостаточно. Я вижу, что ваша мощь и ваша тяга к знаниям столь велики, что вам потребуется доступ к иным источникам, из которых вы сможете черпать полной горстью.

– Вы говорите об Ордене, учитель? – Пайтор спросил об этом без ложной скромности и робости.

– Лишь там вы удовлетворите свою жажду знаний, – чуть сухо кивнул Сурнар, который, как было известно Пайтору, недолюбливал чернокнижников. – Такова горькая правда жизни. Человеку ваших талантов возможно будет реализовать себя лишь в двух местах – или в Латионе, или же в Шатре3. Но знания классической школы я передал вам в значительном объёме, тогда как мастерство чернокнижников – обширная и неизведанная для вас территория.

– Однако же вы неоднократно давали понять, что их искусство зачастую преступает границы морали.

– Да, и потому меня гложет эта дилемма. Знания чернокнижников – яд, но мы ведь используем яды и для врачевания. Один и тот же нож режет хлеб и отнимает жизнь. Я не столько страшусь того, что вы прикоснётесь к тем знаниям, ибо они – лишь инструмент, сколько опасаюсь, что вы поддадитесь тлетворному влиянию Ордена. Увы, они давно уж служат не науке, но себе и императору. А когда магия идёт в услужение властям или страстям – жди беды.

Пайтор смиренно внимал этим нравоучениям. Он понимал, что ещё слишком юн, чтобы иметь собственное мнение по данному вопросу, и потому воспринимал суждения мессира Сурнара как должное. Хотя, говоря откровенно, если бы тот удосужился узнать мнение своего ученика, юноша вынужден был бы признать, что ему очень хочется попробовать на вкус это новое запретное знание. Оно дразнило его тем сильнее, чем больше наставник пытался предостеречь от него своего подопечного.

– Впрочем, хвала богам, вы ещё слишком юны, чтобы Орден охотно принял вас в свои ряды, – продолжал меж тем маг. – Несмотря даже на ваши таланты, эти напыщенные лизоблюды всего вернее вас выставят вон из башни Кантакалла. И это, пожалуй, будет даже к лучшему. Полагаю, ваш дар не останется незамеченным, и какой-нибудь чернокнижник с радостью возьмёт вас в ученики. Так вы сможете постигать основы их наук, и при этом не становиться частью Ордена. По крайней мере до тех пор, покуда вы достаточно не окрепнете умом и сердцем, чтобы уметь обуздывать свои желания.

На том и было решено. Уже на следующий день молодой Пайтор Дегальда оставил аскетичный дом своего учителя и отправился в Золотой Шатёр. Но прежде, хотя для этого и нужно было сделать порядочный крюк, он решил заглянуть в родное имение и навестить отца, с которым, как он знал из весьма редких писем, не всё было хорошо.

И вот теперь он сидел у постели отца и понимал, что всё, судя по всему, гораздо хуже, чем он себе представлял. Жестокая болезнь и старость изглодали старика почти до костей, и было ясно, что ему вряд ли дотянуть и до зимы. Ужасней всего было то, что этот великий человек, которым Пайтор всегда гордился, умирал теперь вот так – в полном одиночестве, брошенный не только единственным сыном, но даже и собственным управляющим. Один, в вонючей тёмной комнате постепенно ветшающего особняка…

Будь отец уже мёртв, Пайтор, не задумываясь, выставил бы имение на торги и продал бы его за любую цену, какую ему предложили. Он понимал, что его жизнь и его судьба не связаны с этим местом, этим домом и даже старыми могилами, где покоились все его родные. Здесь ничто не держало его, и даже более – здесь всё было ему отвратительно.

Но теперь, похоже, его планы кардинально менялись. Молодой человек понимал, что не сможет уехать, оставив здесь всё так. Отец заслужил умереть достойно, как подобает представителю рода Дегальда. А затем уж пусть это место даже обратится в прах – неважно!

– Тебе, должно быть, темно, сынок, – меж тем проговорил отец. – Слуги держат окна и шторы закрытыми. Говорят, чтоб не налетела пыль. Но ты распахни шторы, да открой окна. Я хочу почувствовать солнце на своей коже и вдохнуть немного свежего ветра.

Пайтор, подавив вздох, поднялся на ноги и направился к окну. В целом, он уже подготовил себя к тому зрелищу, что ожидало его при ярком солнечном свете. Он уже не раз замечал, что обладает удивительным даром – его сознание умело словно перестраиваться под новые реалии, принимая их и включая в общую картину мира уже как данность.

Так было и в детстве, когда почти все, кого он любил, умерли от синивицы. Мальчик поубивался об этом буквально день или два, а затем в его мозгу будто бы что-то провернулось, словно гномье зубчатое колесо, и он вдруг принял настоящее таким, каким оно теперь было.

Так бывало с ним и впоследствии, когда на него выпадали те или иные испытания. Вот и теперь – повернувшись спиной к слепящему свету, он уже без содрогания поглядел на тщедушное тельце, беспомощно и неподвижно лежавшее в постели. Образ отца, каким он помнил его с детства, был помещён в отдельный уголок памяти так, чтобы он больше не мешал воспринимать настоящее таким, каким оно было теперь.

Пайтор вновь присел в кресло, стоявшее у кровати, и они проговорили с отцом, наверное, больше часа, покуда старик вновь не стал то и дело впадать в дрёму. И лишь тогда юноша вышел, оставив окно в комнате распахнутым настежь.