Читать книгу Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…) - Александр Ратнер - Страница 13

1985 год стал самым счастливым в жизни Ники. Это предвещало уже его начало: в январе из Италии пришло приглашение на международный поэтический фестиваль «Поэты и Земля», в котором Ника номинировалась на награду. Об этом Майе сообщил Юлиан Семенов. Полученное известие одновременно и порадовало, и доставило задуматься родных Ники. Порадовало, потому что перед ней открывались новые поэтические горизонты, а заставило задуматься, потому что они опасались и, как оказалось, не случайно, последствий предстоящей поездки. Но тронувшийся поезд остановить уже было нельзя, тем более, что «машинистом» в нем был Евгений Евтушенко. Вскоре после получения приглашения он направил Михаилу Горбачеву, в то время Генеральному секретарю ЦК КПСС, обращение за своей подписью, копию которого сохранила Жанна Мельникова. В тот год она работала помощницей по хозяйству на его даче. Профессиональный журналист, она стала вести записки, которые назвала «Записки кухарки».

Дорогой Михаил Сергеевич!

Я знаю Вашу занятость, тем не менее вынужден обратиться к Вам с письмом. Издана книга 10-летней поэтессы. Книга переведена на несколько языков. Ника приглашена на фестиваль в Италию. Поездку никто не оформляет. Аргументы: она зазнается, она не член Союза писателей, а вдруг она заболеет. Посылаю Вам для ознакомления ее первую книжку. По-моему, она чудесна.

С искренним уважением Евгений Евтушенко

Впервые об этом обращении рассказано в фильме Натальи Кадыровой «Три полета Ники Турбиной». Горбачев распорядился должным образом, и 23 мая 1985 года Ника вместе с Евтушенко и бабушкой летит в Италию, где ее сборник стихов «Черновик» ранее был переведен на итальянский язык и напечатан под названием «Куадерно дельи аппунти» («Тетрадь для заметок»). «В Ялте, особенно в Симферополе, – вспоминает Карпова, – меня ненавидели, завидовали, что я еду в Италию. По иронии судьбы, тот, кто нас особенно ненавидел, тащил наш чемодан, когда мы уезжали из Симферополя в Москву».

В Италии Ника приняла участие в фестивале «Поэты и Земля», на котором ее наградили весьма престижной поэтической премией – «Большим Золотым львом Венеции». До нее из советских поэтов эту награду якобы получила лишь Анна Ахматова – очевидно, как все делалось у нас в то время, для того, чтобы придать больше ценности победе советской школьницы. Самое время внести ясность об этой высокой премии. Cредства массовой информации по сей день отмечают, что Ника стала вторым из русских поэтов обладателем этой премии после Анны Ахматовой. В конце 2011 года на сайте «Поэзия. ру» киевский поэт Александр Чернов по этому поводу написал следующее: «Может, я ошибаюсь, но Анна Ахматова была лауреатом премии “Этна-Таормина”. В Италии ей еще присвоили звание Великой Княгини русской поэзии… Ни о каком золотом или серебряном льве ее биографы не упоминают». На это весьма важное замечание отозвался Альберт Бурыкин: «Спасибо. Если это так, то советский миф, повторяемый сотни раз, будет развеян. Эта информация впервые прошла в 1985 году, причем в центральной прессе. Скорее всего, изначально имелась в виду вообще вторая престижная после Ахматовой международная премия, а СМИ неточно выразились и стали годами друг друга цитировать. Сравнить же с А. А., думаю, скорее не то что не по чину, а некорректно…»

Сказанное выше нисколько не умаляет поэтических заслуг Ники Турбиной, наоборот, выходит, она первой из своей страны стала обладательницей столь престижной награды. Премия, по оценкам жюри, Нике присуждена «за удивительную зрелость стихотворений, органическое сочетание в них мастерства с искренностью детского восприятия мира». Газета «Репубблика» писала: «Стихи советской школьницы, – горьковаты, грустны, неподдельны. Она отстаивает мир и отвергает войну с чувством, которому безусловно веришь…» Добавлю, что до Ники этой премии удостаивались такие поэты, как Леопольд Сентор (Сенегал), Роберт Крилей (США), Дарио Беленца, Франко Фортини, Габриэла Собрино (все Италия) и другие.

«В Италии она увидела толпу, которая ее восторженно принимала, – рассказала мне Карпова. – Если б ты видел это! Когда ее награждали “Золотым львом”, присутствовало человек 500, они сидели за столиками, а 200 молодых красивых официантов обслуживали их. Все кричали: “Ника! Ника! Ника!”, а Ника тащила “Золотого льва” и, как полоумная, тоже кричала: “Родина! Моя Родина, я тебя люблю!” Она не могла остановиться. Ей дали слово, она так умно и прекрасно говорила, потом побежала в зал, вернулась к столу, за которым сидели члены жюри фестиваля, поцеловала кого-то из них, снова попросила слова, ей его не давали, она опять убежала в зал и так несколько раз. Она была крайне возбуждена. Для десятилетнего ребенка это был предел возможностей, она отдала столько энергии! В Италии она повзрослела, превратилась в маленькую женщину, выросла, была признаваема и узнаваема».

За 11 дней пребывания в Италии состоялось 25 выступлений Ники в восьми городах. Выступала она вместе с другими участниками фестиваля. «Распорядок дня у нас, – рассказывала Карпова, – был такой: утром – завтрак, днем – выступление, потом – экскурсия, кафе или ресторан. Выступать порой приходилось трижды в день». Более сорока газет восторженно откликнулись на это событие.

Состоялась также встреча на телевидении с известными итальянскими поэтами и художниками, среди которых был знаменитый испанский поэт Рафаэль Альберти[102]. Была она и в гостях у великого художника Ренато Гуттузо[103]. Он в знак восхищения подарил Нике монтэру – черную шапку, которую носил его лучший друг, знаменитый тореадор Испании. Ника боялась брать ее в руки, понимая, что тореадор получил ее за победы, убивая быков. Монтэра ассоциировалась у нее с кровью, которую она не могла видеть. В своей пьесе «Ника» Карпова так описывает их встречу: «Ренато был молчаливый, несчастный в своей славе, увядший телом, но с жаждущими жизни глазами. Он смотрел на Нику – они понимали друг друга. Они оба были старыми во времени».

Но это мы забежали вперед, так как поездка по Италии началась с Рима. «Почти ни в одном городе, – вспоминала Карпова, – мы не жили больше одного дня, а в Риме были два дня. Один из них мы с Никой провели вдвоем. Помню, стояли возле Колизея, людей было мало. Мы поднялись по ступенькам, и вдруг Колизей оказался вокруг нас, будто мы попали в окружение в этом древнем театре, и нам ничего не остается, как выйти, точно гладиаторам, на арену и сразиться друг с другом. Никуша отрешенно и серьезно сказала: “Не люблю, когда убивают. Кровь… Боюсь…” и по своему обыкновению замолчала. Вскоре из ее молчания родилось стихотворение “Колизей”:

В один из дней мы обедали в большом ресторане. Ника сидела рядом со мной, а Евтушенко напротив. Бесконечно подносили разные блюда. Все было просто, хорошо и очень вкусно. Ника, как итальянцы, ела руками. В зале собралось 200 поэтов из разных стран, многие из них выступали, в том числе и Евгений Александрович, который захотел, чтобы я тоже выступила. Я встала, экспромтом сказала какие-то хорошие слова. Евтушенко был поражен моим выступлением – ведь он меня не знал, мы, по сути, не были знакомы. Все действо показали по телевидению, и, когда мы пришли в магазин покупать обувь, продавец воскликнула: “О, мы видели вас по телевизору!” А в соборе Святого Петра Ника, стоя на коленях, молилась какой-то иконе. Молилась долго, может, полчаса, я ее торопила, так как у нас не было времени. Она была отрешенная. У меня за нее болело сердце. Я уже три раза обошла весь собор, а она все молилась. Потом, когда мы шли по неширокой немноголюдной улице мимо дома, в котором жил Гоголь, Ника по-прежнему была вся в своих мыслях».

Следующим городом фестивального маршрута был Милан. Цитирую Антона Ульяхина[104]: «В Милане состоялась презентация сборника стихов “Черновик” на итальянском языке, в которой принимали участие Франко Загато (автор презентации), переводчик Эвелина Паскуччи и супруги Риолфо, маленькая дочь которых по имени Лаура, так же как и Ника, писала стихи и подарила ей свою книжку “Первое причастие” с подписью: “Нике, маленькому и приятному поэту. С искренним уважением, Лаура”».

Конечно, достопримечательности Милана восхищали Нику, гидом у которой был сам Евтушенко, не раз посещавший этот город. Но больше всего Нику восхитили ее ровесники. Рассказывает Людмила Карпова: «В Милане мы поехали в закрытый частный колледж. Поднимаемся по мраморной лестнице. Нас встречает педагог. Евтушенко с ней говорит по-итальянски не хуже, чем по-русски. Нас приглашают в большой зал, который весь увешан рисунками: Никины ровесники уже прочли ее стихи и сделали иллюстрации к каждому стихотворению. “А что это нарисовано?” – спросили мы, увидев девочку, к которой с неба идут зигзагообразные струны. Нам пояснили: “Это Ника разговаривает с Богом”. Ребята готовились к этой встрече заранее и преподнесли Нике своеобразный сюрприз – сами перевели ее стихи из книги “Черновик” на итальянский, а затем на английский, французский и испанский языки. Учительница рассказала, что они приглашают сюда поэтов и художников, ходят в книжные магазины. Потом дети читали свои стихи, пели песни, чувствовалось, что они откликнулись на стихи Ники душой и рисунками, что эти дети грамотнее наших. Ника там тоже выступала. Все это длилось часа два».

Еще раз обратимся к упомянутой статье: «25 мая в городе Чиро-Марина, расположенном на берегу Ионического моря, в актовом зале школы им. Дона Боско в 7 часов вечера состоялось закрытие мероприятия по присуждению Национальной премии “города Чиро-Марина”… Евгений Евтушенко, как один из мэтров премии, представлял публике стихи Ники Турбиной. Сама Ника приехать в Чиро-Марина не смогла. Однако президент ассоциации “Furistica Pro Loco Ciro Marina” Санте Гуззи подготовил для Ники памятный диплом».

В интервью на радио, которое Ника дала спустя полтора года после поездки в Италию, на вопрос ведущей: «Как тебя принимали итальянские дети?» – Ника ответила: «Итальянские дети… я, знаете, сначала скажу “люди”. Люди приняли прекрасно! С такой душой, с таким рвением ко мне!.. С такой добротой. И поверили в меня». – «А как же читались твои стихи там? Кто-то переводил их?» – «Да, это был переводчик. Прекраснейшая женщина Эвелина Паскуччи, потрясающий человек. Так тонко улавливающий язык. Прекрасно переводила».

«Потом в Милане, – продолжала свой рассказ Карпова, – мы попали на карнавал. Было поздно, мы приехали с какого-то выступления, а карнавал шел вовсю. Все вокруг в масках, смеются, поют. Ощущение невероятное. Повсюду что-то продают, причем дешевле, чем в магазинах. Евтушенко купил Нике босоножки. А негры продавали всевозможные тарелки, одну из которых Ника просила купить ей, но я отказалась. Она тогда сказала: “Бабушка, ты недобро смотришь на негра, улыбнись ему”.

Ника очень хотела поговорить с Майкой по телефону, но в Италии бастовали почтовые работники, и мы дня три не могли никуда позвонить. Ника была огорчена до слез, а Евтушенко сказал мне: “Дайте ей по попке, чтобы не плакала. Она должна понимать, что находится на работе”. Конечно, я ее пальцем не тронула, понимая, как она переживает за Майю. Но Евтушенко все же дозвонился ей, и Ника успокоилась.

Однажды сложилась ситуация, которая определенным образом характеризует Евтушенко. Мы должны были уезжать в другой город. У нас были сумки и какой-то полуразваленный чемодан, перевязанный веревкой. В них были наши вещи и масса книг на итальянском языке, которые нам дарили. Евтушенко с кем-то договорился, что нас отвезут на машине. И вот мы тащим свои вещи, а он сидит в машине. По дороге к ней развязалась веревка, чемодан упал, раскрылся, и все то, что в нем было, выпало. Пакетов у нас не было, чтобы в них все переложить. Я расплакалась, а Евтушенко нас торопит, хотя видит, что мы собираем выпавшее. С грехом пополам мы сами все занесли в машину, владельцу которой Евтушенко унизительно говорил о русских женщинах, был безразличен к случившемуся. Хотя он говорил по-итальянски, я все поняла, но на него не обиделась. Эта ситуация оставила у меня в памяти грустный мотив.

Евтушенко всегда был весел, за исключением последних дней. Он приносил газеты, писавшие о нем и о феномене Никуши, и рассердился на меня, узнав, что у меня были “тайные” деньги, за которые я хотела купить Майке очки. “Деньги”, – громко сказано, это были гроши. Евтушенко следил за нашей группой, в которую, кроме нас троих, входила переводчица с итальянского. Я у него спросила: “Есть кто-то среди нас из КГБ?” Он пошутил: “Кроме меня, никого”. (Учитывая специфику работы Карповой в гостинице «Ялта», скорее Евтушенко мог сказать ей: «Никого, кроме вас». – А.Р.)

Никушу поражали рыбные базары, сувениры, она с восторгом каталась с Женей на всех каруселях и горках в миланском Луна-парке. На это было страшно смотреть, я боялась, что умру, а Никуше нравилось. Когда я сказала об этом Жене, он улыбнулся: “Тогда я отвезу Нику Майе”. В Италии Ника получала радость от каждого дня, каждого часа. Оттуда она привезла новые стихотворения, семь из которых были опубликованы. Среди них “Древний Рим”, “Золотая рыбка” и другие. Почти все они были написаны в Сан-Ремо, где Ника поругалась с Евтушенко. Не могу понять причину, но в тот день он пришел разгневанный и был настроен против меня, а Ника встала на мою защиту, ощетинившись, как зверек. Потом мы помирились и все втроем плакали. Кстати, Евтушенко – человек очень сентиментальный».

В январе 2010 года в ресторане «Авалон», упомянутом в предыдущей главе, Карпова рассказывала нам с Мариной о поездке в Италию, и в частности, о Евтушенко. К этой теме Карпова обратилась, вспомнив фото, на котором Евтушенко, будучи в Днепропетровске, обнимает Марину. «Женя всегда любил красивых женщин, – заметила она и рассказала об одном эпизоде их совместного пребывания в Италии. – Мы с Женей и Никушей, будучи в Сан-Ремо, посетили одноименное казино. Оно, более чем за век существования, стало не столько местом азартных игр, сколько очагом культуры, который посещали поэты и музыканты, художники и актеры. При казино был театр, в нем проводились концерты. Один из них проходил как раз в этот вечер, и Ника на нем читала свои стихи.

Казино находилось на первом этаже. А на втором, в огромном зале, размещался ресторан. Евтушенко сначала завел нас в казино, совсем ненадолго, договорился о чем-то, мы что-то покрутили. “Ничего не выиграли”, – сказал он. Здесь все его знали. Евтушенко знали везде. И везде он был хозяином: со всеми здоровался, приветствовал скрипача-еврея, игравшего Шумана, даже заходил на кухню и показывал повару, что в какое блюдо класть. Тогда ему было 52 года, а мне 56. Небольшая разница. Обращал ли он на меня внимание? Да, я всегда с мужчинами вела себя игриво, кокетничала – ведь женщина должна привлекать к себе внимание. Он меня называл Людмилой, а я его Женей. Никуша была в Женю влюблена. Там, в ресторане, я оставалась в стороне, думая: пусть они побудут вместе».

А в моей памяти всплыл другой ресторан, в Венеции, о котором Карпова упоминает в своей пьесе «Ника».

Интересно, что, родившись и живя в Ялте, Ника практически ничего не написала о море, кроме стихотворения «Море гудит, море шумит…», посвященного В. Луговскому, и стихотворения «Этюд»:

А в Италии она написала о море сразу три стихотворения. Вот одно из них:

Ника расслабилась, когда это писала, ведь ее родная Ялта такая же, как Сан-Ремо. В Италии ей было хорошо, здесь звук был все время с ней. Она даже лекарств не пила, так как не чувствовала такого напряжения и не встречала таких завистливо-унижающих взглядов, как в Ялте. Ей нравились отель и утренние пробежки вместе с Евтушенко. Она будто снова родилась на свет. «Вот там бы ей жить», – думала бабушка, а Ника писала, словно выдыхала, новые строки:

«Венеция была последним и главным пунктом нашего пребывания, – вспоминала Карпова, – так как именно здесь проводился фестиваль “Поэты и Земля” и присуждались призы. Но это было в конце нашего пребывания там. А перед этим мы катались на гондоле, посетили стеклодувную фабрику, видели, какого труда стоит изготовить знаменитое венецианское стекло. По каналам города мы ездили на катере вместе с Евтушенко. Он был прекрасен, как всегда, следил, чтобы Ника была сыта и в хорошем настроении. В Италии Евтушенко был помолодевшим, с роскошными зубами. Плохим ничем не удивил, только хорошим. В моей пьесе “Ника” об этом все есть. Мы ходили в кафе и рестораны, его всюду прекрасно принимали. Он легко говорил по-итальянски, следил за Никой, чем довольна, чем нет.

Описать Венецию невозможно, можно лишь попытаться выразить чувство восторга, охватывающее тебя, когда понимаешь, что находишься на празднике жизни, и хочется расцеловать каждого встречного. Мы провожали взглядами гондолы, скользящие по зеленовато-мутной водной глади, переходили через многочисленные мостики, любовались отражениями вырастающих из воды домов и витринами магазинов, просто бродили по улочкам. А на площади Святого Марка, где голубей не меньше, чем приезжих, мы смеялись, когда голуби садились нам на плечи и казалось, что мы в живых погонах. Венеция настолько впечатлила Нику, что, если в одном городе она писала о другом, то стихотворение, посвященное Венеции, было в ней же написано:

Как тут не вспомнить строки Пастернака: «Венеция венецианкой / Бросалась с набережной вплавь».

«В Венеции, – продолжала Карпова, – всем гостям фестиваля дарили по два чемодана. Мы были счастливы, так как у нас их не было. Нас ввели в большой зал, в углу которого стояли чемоданы. Мы на них смотрели, как на чудо. В тот день Ника рано встала и тряслась, ожидая получения подарков. Мы с ней пришли раньше многих участников фестиваля, точно боялись, что для нас чемоданов не хватит. Конечно же, хватило. Эти чемоданы еще живы, правда, один порвался, а со вторым мы поехали в Америку.

На протяжении всей нашей поездки Женя был потрясающий, очень трогателен и внимателен к Никуше. Я понимаю, что она как ребенок была влюблена в него, в него нельзя было не влюбиться. Я сама была в него влюблена, это естественно. И мне кажется, каждый, кто находился рядом с ним, был захвачен его энергией, его страстью выступления со сцены – он же великолепно читает свои стихи. Евтушенко был прекрасен, он такую сказку подарил Никуше, ну, я, конечно, была как приложение к ней. Сам Бог мне подарил такую радость. И те друзья, которые встречали Женю в Италии, а их было очень много, все трепетно к нему относились, с восхищением, любовью, с искренним преклонением.

Евтушенко из Италии улетал в США, а уже оттуда – в Москву. Он был свободен, богат, распоряжался Западом, как хотел. В конце нашего пребывания в Италии Женя сказал мне: “Людмила, вы заработали здесь некоторые деньги, можете их получить, а лучше я за них куплю вам кольцо”. Я согласилась. Кроме того, когда мы улетали в Москву из Венеции, Евтушенко передал мне какие-то фильмы, о которых я забыла, когда прилетела в Москву и получала багаж. Опомнилась поздно, и позвонила его жене-англичанке из Ялты с извинениями. Она сказала: “Людмила, это такая ерунда, о чем вы беспокоитесь, я их сама получу”. В аэропорту мы проходили через выход, предназначенный для важных персон. Может, потому, что в этих фильмах было что-то запрещенное, а наш багаж не проверяли. Но это из области догадок».

Перед отъездом из Италии Ника редким по тем временам джинсам предпочла куклу – большеголового в клетчатой кепке итальянского мальчишку Антонио, сосущего указательный палец. Правда, после покупки продавец вытащил его изо рта куклы, давая понять, что Антонио не такой уж невоспитанный мальчик. Так бессчетную коллекцию Никушиных кукол разбавил иностранец сильного пола.

«Я убеждена, что за границу ее не надо было везти, – поделилась со мной Карпова, – Ника не знала бы, что есть другой мир, в котором ею восторгались. А когда вернулась домой – пустота страшная, ни один человек не поздравил ее. От этого можно было сойти с ума. Взрослый это не перенесет, а маленькая девочка, она же еще стебелек… Но Ника мужественно все перенесла. Если б позвонил ей хоть какой-нибудь Иван Иванович Иванов и спросил, написала ли она в Италии стихи. Почему так жестоко обошлись с ребенком?»

Я бы не сказал, что итальянский триумф Никуши не был замечен вообще. ТАСС сразу же сообщило о присуждении престижной международной литературной премии деcятилетней школьнице Нике Турбиной. Газеты буквально захлебывались: «Удивительный, блистательный успех! От души поздравляем с ним Нику! Укрощать Золотого Льва, наверное очень трудно, но она его укротила!» И тому подобное. Наверное, родным этого было мало.

После Италии Нику действительно ждало разочарование, но совсем иного рода. Уверенная, что лев был сделан из золота, она вместе с Майей надпилила его хвост и обнаружила, что ее приз не золотой, а гипсовый. Разочарованная таким открытием, Ника вместе с другом детства Борисом колола орехи этим Львом, точнее подставкой, на которой он стоял.

Лев находился в очень красивом темно-коричневом плотном кожаном футляре, выстеленном с внутренней стороны розовым атласом. Когда я его в 2003 году впервые увидел в Никиной квартире, он буквально рассыпáлся, настолько его затаскали. Я предложил Майе и Карповой отреставрировать футляр. Получив согласие, я привез его в Днепропетровск и там в издательстве «Монолит», в котором год спустя вышла составленная мной Никушина книга «Чтобы не забыть», совершили чудо, вернув футляру близкий к первоначальному вид. Низкий поклон за это, а также за пьесу «Ника» и книгу «Чтобы не забыть» директору издательства «Монолит» Виталию Олешкевичу.

Вспоминает Елена Камбурова: «Был момент, который остается для меня совершенной загадкой. В тот год, когда она только получила “Золотого льва”, мы сговорились и решили вместе отдохнуть на юге, не в Ялте, а чуть подальше, в тихом месте под Симферополем. Я ехала с ощущением, а у меня было всего 12 дней, что это будут счастливое, радостное время после такого триумфа. И я действительно увидела этого льва, огромную кипу газет, на первых страницах которых портреты Ники. Казалось бы, бескрайняя радость, счастливое событие.

И вдруг – потрясение: во время нашей первой же прогулки к морю, а мы шли по берегу – я видела глубоко трагическое состояние этой маленькой девочки, она шла, падала на землю, рыдала, говорила, что ей страшно и невозможно жить в этом мире, он весь фальшивый. Меня это очень потрясло. Был такой трудный вечер, какие-то ссоры. И я поняла, что у девочки произошел страшный надлом. И как этому помочь, не знала. Все разговоры и уговоры были напрасны. Я уже чувствовала, что Ника очень повзрослевший человек. Она выдержала там буквально три дня. Это были сплошные слезы и грусть. Мы с Майей решили, что, может, это что-то от окружающей природы, и они уехали в Ялту. Никак нельзя было ожидать, что огромная радость и признание обернется таким страшным состоянием – это был комок нервов. Возможно, она предчувствовала трагичность своей судьбы; возможно, это было особое видение трагизма всего мира, самого печального в нем.

Состояние, в котором находилась Ника после получения премии, вызывало невероятную тревогу за всю ее последующую жизнь. Ее эмоции были совершенно непостижимы для меня: пять минут назад она счастливый человек, а проходит десять минут – другое состояние и настроение. Нет, я не была свидетелем капризов, я просто видела очень нервное существо».

«Мы понимали, – заметила как-то Карпова, – что Никуша здесь долго не проживет, и думали, ну, где она может жить, в какой стране, и придумали страну Тумбу-Юмбу, куда мы уедем, и только там все будем спокойно жить. Ника не будет знать языка, она будет писать стихи и танцевать. Ника в детстве написала, как попала в это племя, как танцует там, входит в ритм, который пробуждает в ней жажду жизни. И барабан стучит в ритм с ее сердцем. Ей хотелось, чтобы ее куда-то унесло из этой страны».

Думаю, что при жизни Ники страной Тумбой-Юмбой для нее была только Италия, где она себя прекрасно чувствовала, забыла о болезнях, была веселой, где к ней приходил звук, и она почти ежедневно писала по стихотворению. А главное – вокруг нее как со стороны взрослых, так и детей была доброжелательная атмосфера, не говоря уже о том, что рядом с ней неотлучно находились два любимых человека – бабушка и Евгений Евтушенко. В конце жизни Карпова мне сказала: «И все-таки я рада, что Ника была в Италии, она только там почувствовала себя самой собой. А здесь все относились к ней отстраненно и ужасно». Может, в Италии у Ники жизнь сложилась бы иначе, но туда, в отличие от США, ей эмигрировать не предлагали, да и неизвестно, согласились бы она и ее родные на это.