Читать книгу Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…) - Александр Ратнер - Страница 5

После окончания четвертого класса Нику перевели в среднюю школу № 12, сразу в шестой класс, благодаря учительнице математики Людмиле Васильевне Лушникóвой. Причина будет ясна из моего разговора с ней.

Автор: Почему Нику перевели из одной школы в другую через один класс?

Лушникова: Потому что я работала там, в шестом классе, была классным руководителем. Меня попросила Майя. У Ники были нелады с математикой и учителем.

Автор: Вы можете что-то рассказать о ней, чего раньше не рассказывали?

Лушникова: Все предметы шли у нее тяжело, я просила учителей, и они ей делали скидки.

Автор: Мне Карпова говорила, что вы учили детей Константина Паустовского.

Лушникова: Не детей, а его сына – десятиклассника Алексея. Дело в том, что Паустовский был астматиком, приезжал отдыхать в санаторий «Нижняя Ореанда» и, чтобы не оставлять в Москве сына одного, брал его в Ялту, где жил подолгу. Он лечился в этом санатории у моей сестры. Мы были с ним в добрых отношениях. Кроме того, я хорошо знала Виктора Борисовича Шкловского.

Причиной конфликтов в школе было полное устранение Ники от учебы с благословления родных в пользу набиравшей обороты ее популярности – ведь Нику с первого класса знала вся страна. А когда ситуация в школе обострилась и надо было идти в пятый класс, где наваливалось сразу много новых предметов, Нике Бог послала Лушникову, которая так рассказала об этом: «У нас директором была Малкова Вера Леонидовна. Я пришла к ней и рассказываю о Нике. Она говорит: “Людмила Васильевна, ведите ее к нам, мы ей поможем. Ну что, только математику и русский надо будет подтянуть. Ну, английский, вроде как бабушка знает”[37]. – “Математику, – я говорю, – беру на себя, насколько можно, как-то на трояк, буду ее натаскивать, а с русским языком поможет Корюкин – он вел этот предмет и был нашим библиотекарем”. – “Ничего, – говорит Малкова, – как-нибудь дотянем, все же талант, губить нельзя”. И мы забрали Нику к себе. Она училась у нас шестой и седьмой классы».

Рассказывает Анна Годик: «Людмила Васильевна – удивительный человек, она по-настоящему помогала детям, понимала, что если ребенок не от мира сего, то его задолбают, заклюют».

Таким образом, Нику, по сути неуча, перевели через один класс (!) – из четвертого в шестой – в другую школу, под крыло Людмилы Васильевны. Свидетельствует Лилия Аврамовна Молчанова, соседка по Садовой, 28, преподававшая английский язык в школе № 9, где училась Майя, а затем работавшая в школе № 5: «Ника была патологически безграмотна. Алла (на самом деле Анна) Евдокимовна Каменская с ней мучилась страшно, и когда ее забрали в школу № 12, она перекрестилась. А вы знакомы с Лушниковой? Очень приличная женщина, она Нику тащила».

Рассказывает Людмила Лушникова: «Никуше все время хотелось что-то очень хорошее делать. Помню, как-то бабушка дежурила, а Майя куда-то уехала, и Никуша, тогда еще маленькая, сказала мне: “Людмила Васильевна, я боюсь одна ночевать, придите ко мне”. Я пришла к ней, а она достала простыни, начала застилать диван и делала все, чтобы мне было удобно и я спала на лучшем месте».

Предоставим слово Любови Сильверстовне Красовской, которая была председателем родительского совета 12-й школы, так как в ней училась ее дочь: «Мне приходилось не раз общаться с Никой и беседовать с ней. Она девочка была заоблачная, с другой планеты, жила неземной жизнью, любила смотреть на небо и говорила: “Я оттуда”. Это не фантазия и даже не болезнь. Ника была просто другой, очень талантливой. Я помню, как первого сентября и на последнем звонке она читала трагические стихи – такое впечатление, что это она сама все пережила».

Ниже приведено единственное стихотворение Ники, посвященное школе:

Рассказывает Людмила Лушникова: «Я с Никой в школу ходила каждое утро, так как шла мимо ее дома, а она меня ждала на углу. Ника, конечно, девочка была красивая, за ней все мальчишки увивались. Майя ей всегда завивала кудри. С ней в одном классе учился мальчик Даня Малков, внук директора школы, так он сказал бабушке, чтобы она ему каждый день надевала чистую рубашку, так как сзади него в классе сидит Ника. И бабушка меняла ему рубашку ежедневно, как он и требовал».

Тем временем Ника, игнорируя учебу, занималась только литературными делами под руководством Майи, которая уже мечтала о мировой славе. Это бросалось в глаза всем, кто приходили в их дом. Но это – полбеды. Хуже было то, что творили с Никой окружающие. Свидетельствует Светлана Барская: «Я пережила очень неприятное ощущение, когда пришла в школу на встречу с Никой и увидела, как она сидит за столом президиума в присутствии многих детей, услышала, как выступали учителя и подумала: “Что же они делают? Ведь ей надо ставить истинную оценку по языку, какая бы слава у нее ни была. Она должна его знать, а учителя ей ставили незаслуженные оценки – это ужасно. Иными словами, у нее самооценка была извращена».

В своем последнем интервью на вопрос: «Как к тебе относились в школе ученики, учителя?» – Ника ответила так: «У меня было все совершенно замечательно с моими ровесниками, с ребятами постарше – неважно… Но если брать учителей, директора, то я стала врагом народа сразу же, как только они узнали мои имя и фамилию»[39].

Передо мной дневник ученицы 7-Б класса средней школы № 12 города Ялты им. Н.К. Крупской Турбиной Ники на 1987/88 учебный год. Открываю неделю с 30 ноября по 5 декабря 1987 года. «Алгебра» – 4. «Химия» – 2 (в графе «что задано» стоит «не задано»). Поведение – примерное. Прилежание – хорошее. Ведение дневника: «Поставить оценку не могу, т. к. дневник заполняла Оксана!» Подпись классного руководителя – Лушникова. Ниже рукой Ники написано: «Пойди и удавись». Расписание и задание на дом написаны четко и явно не Никой, а ее соученицей. То же – на следующей неделе. Потом уже дневник заполняла Ника, причем после недели, закончившейся 19 декабря 1987 года, у нее следует неделя, начинающаяся с 7 марта 1988 года, то есть январь и февраль отсутствуют вообще. Против некоторых предметов – надпись «Нечиго!», 9 марта через все поле – «Небыло, ясно?», а 12 марта против «Украинской литературы» – “беография Лысенко». Дальше весь дневник в непонятных рисунках, какие-то существа, похожие на гусениц. В конце дневника, на странице «Для замечаний классного руководителя», рукою Ники в столбик: «Любит, Нелюбит, Любит, Нелюбит…» и сведения об успеваемости – в основном «тройки»; «пятерки» по истории, географии, трудовому обучению и поведению. Подпись Лушниковой. Подпись родителей отсутствует.

По словам Карповой, в седьмом классе Ника вместо сочинения на заданную тему написала стихотворение «Раскиньте крылья, птицы…». А Сергей Витальевич Корюкин, ее учитель по русскому языку, рассказал, что однажды, когда Ника писала сочинение по картине Татьяны Яблонской[40] «Утро», небольшая его часть была в стихах! «К сожалению, я не сохранил это сочинение, – с досадой сказал Корюкин, – но помню, что стихи были о бликах солнца, отраженных от пола. А еще Ника делала сообщение о Лермонтове». Корюкин показал три печатные страницы (очевидно, работы Карповой), на второй – несколько правок рукой Ники, а на обороте третьей – проставленные Никой даты: 1−5 июня 1841 г.

Наша встреча состоялась в библиотеке средней школы № 12 Ялты, работу в которой Корюкин сочетал с преподавательской деятельностью. Небольшого роста, похожий скорее на завхоза, чем на учителя, с простым неулыбчивым русским лицом, на котором выделялись серые усы, он достал толстую папку с надписью «Ника Турбина» и поочередно показывал ее содержимое, комментируя его. Привожу вкратце все, что услышал: «Ника пришла в школу, как Турбина. Девочка, была тихая, скромная, не заносчивая, по-детски открытая. Так, например, когда в школе повесили стенд к 150-летию Ялты, и завуч спросила у меня, кого бы я рекомендовал поставить на дежурство возле него, стоявшая рядом Ника тут же спросила: “А можно мне?” Как ученица, письменные работы выполняла без желания, к тому же за ее спиной стояли две женщины (директор школы и классный руководитель. – А.Р.) С ее мамой было невозможно говорить, она очень сложный человек. Нике было трудно учиться, потому что у нас специализированная английская школа, и, когда она сюда пришла, у нее появилось много новых предметов». Единственный вопрос, который задал мне Корюкин: «Кто отец Ники?»

И снова предоставим слово Карповой: «Ника, когда училась в седьмом классе, как-то сказала: “Бабушка, мне понравился один мальчик на танцах, я хочу, чтобы ты на него посмотрела”. Мы пошли к танцплощадке, находившейся далеко за гостиницей “Ореанда”, и через просвет в заборе я наблюдала, как Ника подошла к маленькому, худенькому, беленькому мальчику, и они начали танцевать. И три последующие субботы я ходила с ней туда. Еще в Ялте она дружила с Борисом, он был полудебил. Дружила с ним, как с девочкой, говорила: “Я Спартак! Я сражаюсь, как Спартак!”. Два года у нее была такая идея фикс. Разве это не странно?» Судя по его виду и речи, он полностью оправдывает мнение Карповой о нем. В телефонном разговоре перед Новым, 2014 годом она мне сказала: «Недавно заходил ко мне ее друг детства Борис. Он какой-то дебиловатый. Нике нравились идиоты, дебилы. Она их приводила домой. У нее самой был какой-то не ярко выраженный дебилизм и необычные поступки. Нормальный человек так не поступает. Ей нравилось быть нищей, общаться с нищими. Она жалела бомжей, знакомилась с ними просто на скамейках. Об одном сказала: “Он кандидат наук, потерял работу и квартиру, в этом виновато государство”. Даже после ее смерти под видом соболезнования приходили к нам бомжи, чтобы выпить».

Теперь, как и было обещано, расскажем о превращении Ники Торбиной в Нику Турбину. Карпова сказала мне, что букву в фамилии Ники Майя изменила через год-два после ее рождения. Она рассуждала: «Что значит Торбин? – от слова “торба”». Согласен, не совсем благозвучная фамилия, а разве фамилия Никаноркин звучит лучше? Кстати, Карпова сохранила свою девичью фамилию только потому, что содрогалась от длинной и некрасивой фамилии мужа. Решению этой головоломки могли помочь документы, и только они. Вначале сообщу читателям, что в свидетельстве о рождении Ники в графе «Отец» записан Георгий Алексеевич Торбин, 1935 года рождения, русский. Стало быть, героиня нашего романа со дня появления на свет Божий была Торбиной Никой Георгиевной. Кроме того, автор располагает следующими документами и материалами.

1. Почетная грамота, выданная ученице 2-А класса средней школы № 5 г. Ялты Турбиной Нике, ставшей победителем конкурса чтецов, посвященного 40-летию Победы.

2. Благодарность, вынесенная педагогическим советом средней школы № 5 г. Ялты ученице 2-А класса Турбиной Нике за хорошую успеваемость, примерное поведение и активное участие в общественной жизни школы в 1983−1984 учебном году.

3. Табель успеваемости за 1984−1985 учебный год ученицы 3-А класса средней школы № 5 г. Ялты имени А.П. Чехова Турбиной Ники.

4. Анализ крови от 16 февраля 1987 года на имя Торбиной Н.Г. (г. Москва).

5. Свидетельство о неполном среднем образовании, Ж № 244700, выданное 14 июня 1989 года на имя Торбиной Ники Георгиевны (г. Москва).

6. Табель итоговых оценок успеваемости Б № 041278, выданный 19 июня 1990 года на имя Турбиной Ники Георгиевны (г. Москва).

7. Медицинская карта амбулаторного больного, выданная 10 ноября 1996 года на имя Торбиной Ники Георгиевны (лицевая сторона заполнена рукой Ники).

8. Читательский билет № Я – 65287/622 на посещение общего читального зала Российской государственной библиотеки, выданный на имя Торбиной Н. Г. 2 ноября 1996 года (г. Москва).

Вы спросите, почему в трех первых документах Ника фигурирует как Турбина? Объяснение этому простое: Майе хотелось, чтобы дочь носила более звучную фамилию, скажем, Турбина. Именно ее и назвала Майя вначале редакции «Крымской правды», где появилась первая публикация Ники, затем Карпова – Юлиану Семенову и корреспонденту «Комсомольской правды», которые, естественно, в метрику Ники не заглядывали и под такой фамилией опубликовали первую подборку ее стихов, после чего фамилия Турбина стала известна всей стране. В школе же по этой причине не придавали значения изменению фамилии девочки, хотя, очевидно, видели ее метрику. К тому же Майя могла сказать, что Турбина – это псевдоним Ники, под которым она будет писать и впредь. Поэтому пусть в школе она тоже числится Турбиной. Так Ника из Торбиной стала Турбиной, хотя и неофициально. И не в год-два, как говорила Карпова, а с семи-восьми лет. А после выхода в свет ее первой книги «Черновик» ни у кого даже в мыслях не было, что настоящая фамилия девочки Торбина. Это подтверждает половина из приведенных выше документов.

Когда же Ника переехала в Москву, а ей тогда не было 14 лет, единственным документом, подтверждающим ее личность, было свидетельство о рождении. Поэтому в анализе крови, сделанном ей в 1987 г., и в Свидетельстве о неполном среднем образовании, выданном в 1989 г., Ника фигурирует как Торбина. Затем, по достижении 16 лет, она получает паспорт, в котором по своему желанию выбирает фамилию. Но какую – Турбина? Сергей Миров[41], живший с Никой в Москве в 1998 году, свидетельствует: «Я видел ее паспорт, в действительности ее фамилия была Торбина». Это подтверждают ее медицинская карта и читательский билет, выданные в ноябре 1996 года.

Алена Галич, занимавшаяся похоронами Ники, утверждает, что в паспорте она была Турбина. О том же свидетельствует гражданский муж Ники Александр Миронов[42]: «По паспорту она была Турбина. У меня даже был ее читательский билет из библиотеки Гоголя на Тверском бульваре на фамилию Турбина, – и добавил важную деталь: – Мне кажется, она меняла паспорт, что вообще неудивительно, потому что Ника очень легко могла его потерять». Вместе с тем Александр Журавлев[43] однозначно подтверждает, что видел в ее паспорте фамилию Торбина – это было в конце 90-х годов.

Сказанное не противоречит тому, что табель итоговых оценок успеваемости, прилагаемый к аттестату об окончании средней школы, был выдан на имя Ники Турбиной (ей тогда еще не исполнилось 16, и у нее не было паспорта, на основании которого в этом документе стояла бы другая фамилия). Что до медицинской справки во ВГИК, где фигурирует фамилия Турбина, то там, где ее выдавали, паспорт не спрашивали. А вот то, что читательский билет был выдан 22-летней Нике на фамилию Торбина, подтверждает, что такой же фамилия была и в паспорте. Иными словами, героиня нашего повествования всю свою жизнь была Никой Торбиной.

Александр Павлов[44], с которым читатели встретятся в дальнейшем, опубликовал статью[45] с неизвестным ранее письмом Анастасии Цветаевой к Нике Турбиной и, судя по его содержанию, явилось ответом на письмо Никуши. Найдено оно было в архиве Карповой, которая в апреле 2014 года сказала мне, что Ника не писала Цветаевой вообще ничего. Скорее всего, Майя с Никой написали письмо и не поставили об этом в известность Карпову. Привожу отрывок из упомянутой выше статьи.

«Весной восемьдесят пятого в Ялту, на Садовую улицу, Нике Турбиной пришло письмо – признательный поклон из Серебряного века. Оно нигде до сих пор не публиковалось. Почтовый конверт со знакомым именем и узнаваемым почерком на сложенном вдвое бумажном листке сохранился в домашнем архиве поэта.

21 марта 1985

Дорогая, милая Ника!

Как я обрадовалась Вашему письму и Вашему сборнику стихов – разве скажешь? Мы – если Бог даст мне жизни ещё – в сентябре непременно увидимся в Коктебеле! Я очень хочу Вас увидеть, и ещё пожить, чтобы Вам стало легче жить с таким необычным другом, как в 10 лет (Вы рождения 75 г.?) обрести друга 90 лет (в IX мне “стукнет” 91). Храни Бог Вас и Ваших Маму, Бабушку, Дедушку, пишите мне о чём хотите, я буду Вам отвечать. Работаю над сборником рассказов о животных – их люблю, как Вы.

Любящая Вас нежно А. Цветаева.

Р.S. О стихах напишу подробно, отдельно. Они – удивительные… И пришлю Вам свои: писала с 4–47 лет…

Они встретились в Москве – сестра великого поэта и девочка-поэт. На пороге вечности Анастасия Ивановна вслушивалась в интонацию новой поэтической России. Увы, пришедшая эпоха оказалась столь же недоброй, безжалостной к своим пророкам, провидцам…»

А вот что Майя рассказала о встрече с Анастасией Цветаевой: «Уникальный человек. Когда мы с ней встретились, Нюре было девять лет. Мой папа дружил с Анастасией Ивановной. На нашей встрече присутствовал ее сын. Цветаева сказала, что так стихи читать нельзя. Она по-другому их слышала, но высоко отнеслась к Нюрочкиной поэзии. Нюра тогда молчала и ничего не сказала. Цветаева подписала книгу Нюрочке». Под впечатлением от встречи с сестрой великого поэта Ника посвятила ей стихотворение «Зарешечено небо тропинками судеб…».

Как-то в Крыму, в Партените, я встретил своего приятеля Григория Михайловича Рикмана, который имеет непосредственное отношение к литературе и издательской деятельности. Узнав, что я пишу роман о Нике Турбиной, он вспомнил давнюю встречу с ней: «Когда-то, в 70-х годах прошлого века, в Ялте работала племянница Ивана Пырьева Тамара Егоровна Векшина, которая вела театральную студию для неблагополучных детей. Она их многому научила, и они занимали высокие места в Москве на всесоюзных конкурсах. Однажды в Ялте в театре Чехова шел спектакль “Пять вечеров” со Станиславом Любшиным в главной роли. Перед спектаклем Тамара Егоровна подвела ко мне тоненькую девочку лет 12−13 и сказала: “Это Ника Турбина, она пишет замечательные стихи” и попросила ее что-нибудь почитать. Ника тут же, без промедления, начала читать, глядя куда-то в сторону. Я неотрывно смотрел на нее, а когда она закончила, поаплодировал и сказал что-то типа “Браво, юная леди!” Но по ее виду у меня сложилось впечатление, что Ника психически нездорова».

Потом речь зашла об известном симферопольском фотографе Леониде Яблонском, чей сын Марк сделал 298 снимков Ники-ребенка и передал их Майе, а она – мне. Эти снимки нигде и никогда не публиковались. А Леонид Яблонский известен тем, что одна его фотография облетела весь мир: Ялтинская конференция, рядом сидят Сталин, Рузвельт и Черчилль.

«Написать бы мне одно стихотворение, – подумал я, – которое бы осталось навсегда так же, как эта фотография Леонида Яблонского». Пока же завершаю эту главу своими посвященными Нике строками: