Читать книгу Подарок фюреру, или В будущем году – в Аушвице! (сборник) - Александр Тавровский - Страница 7

Чайная пауза, как всегда в последнее время, состоялась в большой кладовой комнате. Вдоль стен за плотными шторами громоздились подушки, одеяла, инструменты в оцинкованных жестяных банках.

Длинный стол вместо скатерти был застелен свежей, слегка примятой по бокам простыней. Врачи и медсестры – в белейших, тщательно отутюженных халатах. Женщины – в белых кокетливых шапочках.

Уже больше двух лет с левой стороны груди все евреи старше шести лет носили желтые шестиконечные звезды. В январе сорок второго им было приказано отдать всю зимнюю одежду для нужд Восточного фронта. В этом же году шестиконечные звезды были прибиты на дверях всех еврейских домов и квартир.

Вот и сейчас шестиконечные звезды желтели на белых халатах всех без исключения врачей и медсестер, собравшихся на чаепитие. Точно такую же желтую звезду обязан был носить и всесильный шеф больницы доктор Лустиг, крещеный, женатый на арийке и, что самое главное, – доверенное лицо самого оберштурмбанфюрера СС, начальника отдела 1VB4 РСХА Адольфа Эйхмана, по личному указанию фюрера возглавившего мероприятия по «окончательному решению еврейского вопроса».

К желтым звездам здесь давно привыкли. Евреи, конечно, предпочитали синий цвет, цвет звезды Давида, но у наци любимыми цветами были красный и коричневый, а самым ненавидимым и презираемым, судя по цвету звезд на груди евреев, – желтый.

Гораздо труднее было привыкнуть к тому, что отныне они могли отовариваться лишь раз в сутки – с 4 до 5 дня. Правда, и в это время им запрещалось покупать «стратегические» в условиях войны товары: масло, молоко, сыр и многое другое. Почти все.

Но с 18 сентября 1942 года началась массовая депортация берлинских евреев якобы в какой-то далекий расчудесный лагерь для перевоспитания Терезиенштадт. Эшелон туда уходил за эшелоном. Назад не возвращался никто. Даже медсестры сопровождения. Евреям говорили, что их оставляют в Терезиенштадте для усиления тамошнего медперсонала.

И вот к этому привыкнуть было просто невозможно. Потому что ходили смутные слухи, этакие тишайшие отголоски невидимой грозы, что Терезиенштадт на самом деле вовсе не последний пункт на пути к «окончательному решению еврейского вопроса».

Совместное чаепитие врачей и медсестер было давней традицией в больнице еврейской общины Берлина. И по этой же давней традиции все серьезные разговоры за чаем были вне закона. Разрешалось много шутить, немного сплетничать, чуточку флиртовать.

Последние новости должны были быть с «изюминкой», кисло-сладкие, печаль – светлой, а смех – легким, без привкуса безумия.

И потому беседы за чаепитием напоминали еврейские анекдоты – сплошной черный юмор. Но, в отличие от еврейских анекдотов, все, что говорилось за чаем, было голой правдой. И люди порой весело смеялись над тем, над чем хотелось плакать навзрыд. И потому точно так же, как и в еврейских анекдотах, имена и фамилии были не от мира сего, чаще и вообще отсутствовали: просто – «он», «она», «некто» или «ну вы же его все знаете». Женщины болтали наперебой, мужчины, почти все – врачи, – солидно посмеивались.

– Ты слышала, – перешептывались так, что слышали все, две медсестрички со здоровым не по времени цветом лица, – наша ехала с подружкой-гоечкой в поезде. А они так похожи, как… – Та, что говорила, на секунду задумалась: с чем бы таким сравнить? ничего такого не придумала, стукнула кулачком по столу и продолжила: – Короче, гоечка ей всегда одалживала свой аусвайс! Прелесть, что за девочка! Хорошо, проверок не было!

– Так они всегда лишь мельком заглядывают в паспорт!

– А глаза?! – медсестричка даже вскочила от возбуждения.

– Глаза? При чем тут глаза?

– Как при чем? У той глаза – карие, а у нашей – голубые!

– Ты еще скажи, что та – брюнетка, а наша – блондинка!

– Не скажу, солнышко, чего нет, того нет! Волосы – черные, а глаза – голубые. – И с некоторой завистью добавила: – Порода!

– А хотите анекдот? – донеслось с другого конца стола. – Девочка поехала в Заксенгаузен к брату. Разумеется, без звезды! От вокзала пошла пешком до лагеря. Там передала пакет для брата. Когда шла назад, услышала, что ее кто-то догоняет. Ну что бы вы сделали в такой ситуации? Представьте себе, и она то же самое: оглянулась! А там сотрудник лагеря, тот, что у нее принимал посылку. Катастрофа! Ну чтобы вы подумали на ее месте? И она то же самое! А тот эсэсовец, совсем мальчишка, извиняясь, говорит: «Фройляйн, прошу прощения, но вы, кажется, унесли мою ручку, когда расписывались в журнале. Разумеется, абсолютно случайно!» Так ей чуть совсем плохо не стало… от смеха!

– А мне через два дня сопровождать транспорт в Терезиенштадт. Шеф сказал: туда и обратно. С собой взять только йод и бинты. Я его спросила: чем же я в дороге лечить буду? А он так посмотрел на меня! Как на покойницу! А главное, что надеть на себя? Все ж сдала для фронта, как все, даже… перчатки! Никто не займет?

– Вчера в канцелярии машинистка спросила шефа, может ли она отложить какую-то там работу на следующий день, у нее, мол, сын с больной матерью. А он точно так же, посмотрел на нее, как на покойницу: «Ради бога! Но тогда допечатаете ее в Польше».

– Доктор Лустиг – бесчувственный антисемит!

– Кто так говорит?

– Все!

– А кто именно?

– Кто именно? Ну, допустим, Хильда Кахан! Она его знает лучше всех. Но только об этом – никому! Я вас, как еврейка еврейку, очень прошу!

– Конечно, конечно! Могила! Сами знаете, что бывает за распространение слухов! Не знаете? Ну и слава богу!

Чаепитие подходило к концу. Кипяток иссяк. А есть, кроме крошечных булочек с кусочком сахара, было нечего.

Лотта, занятая общей болтовней, наконец толкнула в бок сидящую рядом Рут.

– Что будет 22 февраля?

Рут надолго наморщила лоб, но, сколько ни морщила, ничего конкретного сказать не смогла.

– Нууууууу… 22-го у меня ночная смена.

– Вот именно! И у меня! – захлопала в ладоши Лотта. – А еще?

– Еще? Ну что может быть еще у бедной еврейской девушки? Могу сказать, Лотти, чего точно не будет! Ни 22 февраля, ни 23, ни до самого конца войны. Я не выйду замуж!

– Представь себе, подруга, я тоже! – от удовольствия Лотта выбила на столе барабанную дробь. – Значит, 22 февраля мы с тобой абсолютно свободные люди! Аж до ночи! И как раз 22 февраля у меня день рожденья! Забыла?

– Это ты, старушка, забыла! – теперь в ладоши захлопала Рут. – День рождения у тебя 22 марта!

– Ну и пусть! Ты только подумай: идет война, почти каждый день Берлин бомбят, евреи исчезают бесследно. А вдруг я не доживу до 22 марта? Нет, ты как хочешь, а я отмечу свой день рождения именно 22 февраля!

– Но почему именно?

– Не будь дурочкой, Рути! Все ясно, как солнечный день! 22-го мы обе свободны, замуж не собираемся, к тому же Элли проговорилась, что до конца месяца не будет никаких облав. Она слышала это от Добберке. А когда Добберке обманывал свою еврейку?! И разве этого не достаточно, чтобы мы отпраздновали мое двадцатилетие именно 22 февраля и ни днем позже?! Мы с тобой уже три года копим марки. Я вчера подсчитала: у нас их уже на маленький «фольксик», ну на совсем-совсем маленький. Но «фольксик» нам все равно купить не позволят.

– Но мы же их копили на крайний случай! – почему-то перешла на шепот Рут. – Вдруг завтра…

– Чушь! – лицо Лотты стало до смешного серьезным. – Завтра может не быть вовсе: война, бомбежки и… все такое! Нас не станет… и кому, как ты думаешь, достанутся наши денежки? Ага! Конечно! Благодарное государство поставит нам на них памятник на кладбище! Один на двоих! Забудь! Наши кровные марочки и пфеннишки пойдут в фонд победы Великой Германии! Или на спасение слонов в Берлинском зоопарке! Или… – от внезапно нахлынувшего страшного прозрения Лотта поперхнулась слюной, – 20 апреля фюреру исполняется 54 года! Хочешь, сделаем ему подарок ко дню рождения? Например, огромадный венок с лентой, а на ней белым по черному или черным по красному: «Дорогому фюреру от любящих его евреек на вечную память!» И подпись: «Рут Лебрам и Лотта Шюфтан».

От такого богохульства обе подружки даже пригнули головы: вот сейчас откроется дверь и разъяренные эсэсовцы со свастиками на рукавах поволокут их в концлагерь. Но дверь так и не открылась, и Рут с Лоттой решили, что Иегова все же сильней Гитлера.

– Короче, – сказала Лотта, – я приглашаю тебя в ресторан!

– Может, лучше в гаштет? – робко возразила Рут. – Тут есть один за углом. Я там никогда не была. Но, говорят, вкусно и совсем не дорого.

– Нет, нет и нет! – Лотта решительно отвергла предложение подруги. – Только ресторан! И только самый лучший! И знаешь… по этому случаю у меня есть грандиозная идея!

Глаза Лотты стали наливаться каким-то неземным светом. Рут испугано шмыгнула носом: в последнее время она все больше побаивалась шальных идей своей единственной подружки.

– Какая идея, Лотти? – как завороженная, прошептала она. – Ну, говори же!

– Мы отпразднуем мой день рождения в ресторане гостиницы «Адлон»!

– «Адлон»?!! – от ужаса Рут стала медленно сползать под стол. – Но она же в самом центре правительственного квартала на Унтер-ден-Линден Аллее! Евреям к этому месту даже приближаться категорически запрещено!

– А! Евреям сейчас кругом запрещено! Но мы же будем как бы… не евреями.

– Что ты задумала, Лотти? Ты решила сменить веру? Наш доктор Лустиг хотя и крещен, но тоже носит желтую звезду. А со звездой…

– Еще чего! Креститься! Ради такой ерунды?! Мы просто перекрасимся в блондинок, а потом сходим в салон красоты и сделаем обалденные прически! Все элементарно! Раз – и мы уже арийки! Даже лучше, потому что умнее! А куда еще пойти двум респектабельным арийкам после салона красоты, как не в лучший ресторан Берлина «Адлон»? Не в сельский же гаштет за углом Ираништрассе!

– Но, Лотти, это же будет… – Рут хотела сказать, что это будет величайшее преступление века (а так оно и было бы!), но Лотта услышала только что-то очень похожее на «обман», – нам же там никто не поверит!

– Ха, обман! – беззаботно отмахнулась Лотта и вскочила со стула, чайная пауза кончалась, все начали расходиться по рабочим местам. – Поверят, Рути, поверят! В гаштете не поверят, а в Адлоне – запросто! Как говорит доктор Геббельс: чем больше ложь, тем охотнее в нее верят! Ты что-то имеешь против нашего доктора Геббельса?

– Нет, нет, что ты! Конечно, нет! Я с ним даже не знакома!

– Тогда – «Адлон»! Вот увидишь, как нам там все обрадуются! И знаешь, Рути, меня только что птичка клюнула в глаз! Пусть это будет наш с тобой подарок фюреру к его 54-летию! А то венок с надписью как-то… преждевременно. Как ты считаешь?