Читать книгу Матрица пространства времени. Исповедь призрака - Александра Андреевна Крючкова, Александра Крючкова - Страница 12

Я вышла из дома, даже не позавтракав, и направилась к Башне.

Я верила Рэю: в отличие от многих, он никогда не обманывал меня и не говорил ничего просто так.

Но я не верила, что Димитра меня обманула, и Башня открыта. Димитра, чей дом с иконной лавочкой находится напротив Башни, не могла не знать, открыта та или нет.

К Башне можно попасть через центральную и «морскую» улицу, но на обеих меня знала «каждая собака», и представлялось сложным прошмыгнуть, ни с кем не заговорив, поскольку тут принято, как минимум, здороваться при встрече. Но я пролетела по «морской», молясь, чтобы никто меня не окликнул. И молитва подействовала.

Подходя ко входу, я обратила внимание, что калитка… открыта, как и дверь в Башню. Я зашла внутрь и заметила двух женщин в служебном помещении справа.

– Доброе утро! Я могу войти? Вход платный? – спросила я, но женщины продолжали что-то бурно обсуждать между собой, затем вышли из служебного помещения, прошли мимо меня, как ни в чём не бывало, и скрылись в комнате слева.

«Значит, бесплатный», – решила я и углубилась внутрь.

Дверь в левом дальнем углу вела в комнаты с экспозицией находок с раскопок на территории Афона, в частности монастыря Зигу. Я застывала у экспонатов, изучая детали, поскольку люблю в них копаться. На витринах были представлены погребальные сосуды 1100 года до нашей эры, ритуальные принадлежности. Я обратила внимание на женские кольца с выгравированными пятиконечной звездой и птицей с раскрытыми крыльями. Рядом с ними – два медных шлема, найденных на дне моря недалеко от Святой Горы, датированные VI веком до нашей эры. Но больше всего мне понравились глиняные дощечки, вдоль и поперёк исписанные непонятными математическими формулами.

Изучив экспозицию первого этажа, я поднялась по деревянной лестнице на второй и вышла на балкон, с которого открывался прекрасный вид на Афон, море и магазинчик Димитры.

Внезапно кто-то положил руку на моё плечо, и я вздрогнула, мгновенно подумав: «Вход – платный?!»

Я обернулась и…

– Всегда рада гостям, – улыбаясь, сказала женщина-Призрак.

– Здравствуйте… – растерянно прошептала я в ответ.

– Обращайся ко мне «на ты». Я – Джойс. Джойс Мэри НанКивелл. Продолжаю жить здесь, в Башне, хотя и покинула земное тело в 1982 году, немного не дотянув до 96-ти. Я похоронена на местном кладбище в Урануполи, а ты?

– Я – Алиса, живу в Москве, но приезжаю сюда летом…

Казалось, мой ответ удивил её, но она взяла меня за руку:

– Пойдём, я расскажу тебе про мою Башню!

Мы прошли в крошечную комнатку.

Несколько узких окошек с решёткой, выходящих на море, два деревянных стульчика, камин по центру, несколько полок с книгами, тканый ковёр на стене и столик с… печатной машинкой.

Заметив мой удивлённый взгляд, Джойс предложила мне присесть, зажгла камин и произнесла:

– Да, я писала романы, очерки и стихи. Мои книжки до сих пор хранятся здесь – на полках, видишь?

Я окинула взглядом полку со старинными книгами, и мне в глаза бросилось название книги про Святого Петра.

– Ты родилась в этой Башне?

– Нет, в Австралии. Я любила природу и деревенский уклад жизни, но мне хотелось путешествовать. После свадьбы с Сидни, он был журналистом и тоже немного писал, мы присоединились к гуманитарным миссиям и в разных странах помогали людям, пострадавшим в Первой мировой войне, а в 1923 году, когда закончилась греко-турецкая война, приехали сюда, чтобы заниматься обустройством беженцев из Турции. Территория Урануполи тогда принадлежала монастырю Ватопед, а граница Афона находилась в Трипити. По договорённостью с государством, границу сдвинули к монастырю Зигу, а Ватопед предоставил территорию и постройки, включая Башню, беженцам. Сначала мы жили на острове Амульяни напротив, а потом переселились в Башню. Я очень любила её и люблю до сих пор. Знаешь, мы – там, где наше сердце, и после смерти нас тянет к тому, к чему или к кому мы были привязаны на Земле.

– Все души тянет или только светлые? – уточнила я.

– Почти каждая душа имеет в себе нечто тёмное. Одного местного жителя тянуло завершить нечто, что он не успел при жизни, он сокрушался и плакал, приходя ко мне за утешением. Кого-то тянет к совершённому постыдному поступку, чтобы переписать Прошлое, но оно жёстко фиксируется в Летописи Мира, его нельзя изменить. Когда-то у меня работала помощница Марфа, её сын после смерти обещал загладить свои проступки, помогая тем, кто пока ещё находится на Земле.

– А что было с тобой после…?

– Я не сразу поняла, что меня больше нет. Продолжала «кушать», «спать», и мне казалось, что я действительно ем и сплю. Я продолжала одеваться в платья и считать себя женщиной. Пожалуй, самая сильная привычка всех призраков – визуализировать свою принадлежность к земному полу. Теряя тело, ты же перестаёшь быть женщиной или мужчиной, ты – душа… Хаотично и неосознанно я возвращалась в различные фрагменты Прошлого, переживая их заново «здесь и сейчас». Я видела то, что причиняло мне боль, но также и людей, которым я помогла, и тёплый Свет их памяти обо мне согревал мою душу. Иногда я думаю, что после ухода мы, как земные личности, существуем до тех пор, пока нас помнят на Земле. Память обо мне хранят стены этой Башни. И ещё живы в Урануполи те люди, которые знали меня лично.

– А Димитра знала?

– И она, и её мама, и её бабушка. Видишь пристройку? Там находился медицинский пункт и хранились лекарства. Однажды Димитра, будучи ещё маленькой девочкой, упала, расшибла коленку и прибежала ко мне. Я промыла ей рану, забинтовала ножку, рассказывая сказку про овечку, и угостила её сладостями.

– А после твоего ухода тебя кто-то встречал из призраков?

– Сидни. Он покинул Землю гораздо раньше меня… Но потом он ушёл. Я не знаю, где он сейчас…

– А ты видела Лестницу?

– Конечно, Алиса, – Джойс улыбнулась. – Она – в душе. Ты и при жизни движешься по ней вверх или вниз. А посмертное состояние – это метания души по её Прошлому, плач и скорбь о том, что она сделала не так, радость от Добра и Света, привнесённых ею в мир, и в итоге – её самоопределение по результатам «тяготения» или «притяжения» к тому или иному. Возможно, у каждого – своя Лестница в Небо. На Афоне усопший монах воскрес на своих похоронах, чтобы рассказать братьям, как черти чуть не унесли его в Ад за пристрастие к винопитию, но добрые дела «заступились за него и перевесили чашу». Сидни присутствовал на Суде над собой, а я – нет. Не знаю, почему. Возможно, Суд и проходил, но я этого не осознавала, всецело погружённая в Память?

– А когда память об усопшем исчезнет, тогда…?

– На Земле исчезнет, но не в Небе… Душа постепенно успокоится, освободившись от воспоминаний. И чужих, и своих собственных, и…

Джойс не успела договорить, как в комнату зашёл турист с дочкой лет пяти. Я испугалась, что они увидят меня сидящей на экспонатном стуле и беседующей с Призраком, поэтому резко встала и сделала шаг к окну, но боковым зрением заметила, как дочка туриста подошла к Джойс и с удивлением рассматривала её, а затем – меня.

– Дети иногда видят нас, – улыбнулась Джойс. – Я очень любила детей. Мы организовали в Урануполи начальную школу, а позже я раздобыла стадо овечек и учила женщин ткать шерстяные ковры. Наши работы получали множество наград, но все шедевры распроданы. У меня остался только один ковёр – на стене.

Дочка туриста мгновенно переместила взгляд на ковёр на стене, но отец взял её за руку и увёл в следующую комнату Башни, а я подошла к книжной полке и заметила рядом небольшую нишу с наградами.

– Твои?

– Да, но всё земное – условно, важна безусловная Любовь сердца. Всю свою жизнь, так или иначе, я чувствовала поддержку Неба. Иногда руки опускались, но внезапно обстоятельства менялись, и всё получалось даже лучше задуманного. Я видела много людских страданий, но полюбила людей любовью Неба за мужество, с которым они переносили беды. И тогда я вспомнила, что каждая душа приходит в мир служить другим, но не каждая душа вспоминает об этом на Земле.

– Я тоже… пишу, – робко призналась я.

– Приходи ночью, когда здесь нет людей, почитаем друг другу наши стихи? В Башне у моря, у распахнутых Небесных Врат, где по ночам слышен шёпот голосов Иного Мира, славно пишется… Знаешь, о чём жалеют многие писатели? Они не успели написать что-то важное. Земные дела затягивают людей в болото суеты, и они постоянно откладывают на потом то, что гораздо важнее. Многие из нас остаются на Земле, чтобы нашептать коллегам по перу недосказанные строчки…

Я мысленно согласилась с Джойс, поскольку неоднократно думала о том же, и внезапно вспомнила про…

– Джойс, а ты не видела здесь Монаха?

– Сюда часто приходят монахи. На верхнем этаже Башни находится часовня. Для туристов она закрыта, но монахи-призраки в неё, бывает, заглядывают. Я не хочу им мешать. У меня целых две комнаты и балкон, где по вечерам я наблюдаю, как моя деревня погружается в сон, а по утрам встречаю Солнце, поэтому часовню предоставила монахам в распоряжение. Обычно они приходят ночью по тайному подземному коридору, который соединяет Башню с монастырём Зигу, там находится пограничный пост. Видимо, их не пускают на Афон, а Зигу разрушен, ближайший вариант – моя часовня.

– В Башне есть Подземелье? – удивилась я.

– Да, целый Лабиринт. Я спускалась в него однажды, но побоялась заблудиться. Возможно, он соединяет Башню со всеми монастырями Афона. Хочешь его исследовать?

– Нет, спасибо, – ответила я. – Но, пожалуй, мне пора…

– Удачи, Алиса, на твоей Лестнице в Небо…

***

Где-то в Тумане

Лунная Соната… Она начинает тихонько звучать во мне. Откуда-то издалека. Но всё – в Тумане. И сквозь него я вижу…

…чёрную мебель. И мне становится плохо. Физически. Так всегда бывает со мной – я так чувствую. Плохое чувствую, всё, что связано со смертью. Эти адские порталы в Низший Астрал.

– Садись, – произносит мужской властный голос, но я отрицательно качаю головой.

– Я сказал: САДИСЬ! – приказывает голос.

И мне хочется бежать отсюда, прочь, в Лунную Сонату, которая звучит всё громче, но меня возвращает женский голос:

«Не бросай его! Помоги ему!»

Кто это кричит? Я не знаю. Я не помню. И шагаю в Туман, туда, где звучит Лунная Соната, но внезапно из Тумана выплывает…

…чёрная навороченная машина.

– Ты же воспринимаешь меня как своего мужчину? – произносит мужской властный голос и злорадно усмехается.

Я резко поворачиваю вправо и делаю шаг в Туман, но попадаю…

…на сцену, залитую светом, где мне, ослеплённой прожекторами, что-то вручают, но я не помню, что именно. И я снова слышу голос того, чьё лицо скрывает от меня Туман:

– Я поеду с тобой в Венецию, ну и Женю возьмём за компанию…

Кто такой Женя? В какую Венецию? – я ничего не понимаю, но мне почему-то больно.

Я резко поворачиваю влево и делаю шагаю в Туман, навстречу Лунной Сонате, которая зовёт меня к себе, но из Тумана появляется…

…моя мать. Вся в чёрном. Она не хочет, чтобы… что? Чтобы я ехала в Венецию?.. А голос, тот властный мужской голос, кричит на меня:

– Почему Женя подарил тебе розу??? И что у тебя с Витей?!!

Кто такие – эти Женя и Витя? Туман ползёт по моему Сознанию, и я начинаю бежать прочь, к Луне, теперь она – всё ближе и ближе, но женский голос останавливает меня:

«Не бросай его! Помоги ему!»

Я на мгновенье замираю, чтобы вспомнить, кто это. Но тщетно: Лунная Соната, она сливает их голоса в одно… А Туман рисует деревья в парке, он манит меня туда, где… Но я резко разворачиваюсь, делаю шаг в противоположную сторону и попадаю…

…в белую комнату, и в ней звучит всё тот же мужской голос:

– Сделай проект, и мы обязательно с тобой куда-нибудь съездим.

Я ничего не помню. Кто он? И почему мне так больно? И хочется бежать прочь – к Лунной Сонате, которая вливается в меня волнами, и я уже не шагаю, я снова бегу, чтобы наконец-то выбраться из этого страшного Лабиринта, но из Тумана появляется и преграждает мне дорогу —

…стол со свечами…

Я не вижу его лица, но он протягивает мне бокал с вином:

– С днём рождения, дорогая! Я хочу выпить за то, чтобы ты умерла раньше меня.

И он пьёт до дна…

«Не бросай его! Помоги ему!» – раздаётся женский голос, но уже гораздо слабее, в то время как Лунная Соната звучит всё громче и громче, и я слышу его крик:

– Да кто ты такая???!!!

И я резко встаю и ухожу, не оборачиваясь… Всё дальше и дальше… Туда, где Лунная Соната звучит так громко, что я уже не слышу ничьих голосов… Совсем ничьих… Совсем…