Читать книгу Ошибка сказочника. Школа Бессмертного - Алексей Владимирович Ларин - Страница 3

Никто не знал, что делать с Велизарием. Верный Коломна предлагал отправить тело в Халдон. Сестра Ольга хотела поискать и известить родных бывшего учителя.

Царица Марья не стала делать ни того, ни другого. В Халдоне хоронить Велизария было некому, а родных у него не осталось, она знала это. И уж тем более она не собиралась отправлять Велизария в Малахит, хотя и по статусу, и по положению, и по всему, что значил и сделал, великий маг и учитель вполне заслуживал быть похороненным в Облачном склепе, рядом с основателями династии и прославленными волшебниками.

Брат Кощей устранился, и она всё взяла на себя. Решила, что Велизарий будет похоронен здесь, в городе, в склепе кафедрального Даниловского собора. Он не имел никакого отношения к Волхову, кроме того, что скончался здесь, но другого решения Марья не видела.

Коломна взял на себя организацию похорон. Марья настояла, чтобы церемония прошла тихо, среди своих. Обстановка не располагала к пышным торжественным ритуалам, да и вряд ли удалось бы собрать статусных гостей. В иное время – пожалуй, но сейчас…

Сейчас все отсиживались по углам и переваривали оглушительную новость последних дней: Бессмертный вернулся! И не просто вернулся, а примирился с сестрами. А значит, Золотой город, Волхов и Скальный Грай теперь союзники. А формирование такого сильного альянса перекраивает карту мира и требует осмысления новой реальности. Не до трупа Велизария сейчас сильным мира сего. При всём уважении к старому учителю…

Если честно, Марье тоже было не до Велизария. Костик не шёл у неё из головы, из Малахита третий день не было никаких известий, и она изводила себя, не зная, за что взяться и с чего начать. Похоронами она занялась, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от беспокойства хотя бы на эти пару дней.

Странно, но об Аддоне она совсем не думала. Хотя кому, как не кагану, решать было судьбу останков старого советника двора? Но ни у кого и мысли не возникло посоветоваться с ним. Марья вообще вспомнила об Аддоне, лишь когда Коломна спросил, приглашать ли кагана на похороны и на поминальный пир. Она несколько секунд напряжённо смотрела на дьяка, пытаясь понять, о чём это он, и только потом кивнула – ну конечно, как же без него. Ко всей кутерьме последних дней молодой каган не имел никакого отношения, и обижать его лишний раз не имело никакого смысла.

На поминальной службе Аддон стоял потерянный и бледный, испуганно бегал глазами по сторонам и явно не знал, что ему делать и как себя вести. Лишившись в один день обоих своих советников и покровителей, он растерял всю свою надменность и отсиживался у себя в покоях, стараясь никому не попадаться на глаза. Когда подошла его очередь прощаться с Велизарием, он не сразу сообразил, чего от него ждут, пока Соловей довольно чувствительно не пихнул его в бок, указав кивком на гроб. Только тогда Аддон понял, засуетился, не зная, куда девать руки, и скованно подошёл к гробу.

По настоянию Марьи Велизария обрядили в белое с золотом. Белое было символом чистого снега земли, в которой ему суждено было упокоиться, а золото – напоминанием о жарком южном солнце, которое он так любил. Велизарий так и остался южанином, и даже короткие халдонские холода переносил с трудом, не говоря уже про северные зимы.

Белое с золотом – это ему шло. Он смотрелся и трогательно, и торжественно, и, главное, успокоенно. Что бы там ни было, в чём бы он ни провинился, какие бы ошибки ни совершил, сейчас Велизарий заслужил покой. К Марье он всегда был добр и великодушен. И она отплатит ему тем же. Она попрощается с ним честно и достойно.

От дыхания колыхалось пламя свечей, под сводами храма раздавались погребальные песнопения. Аддон стоял над гробом, непроизвольно ёжась и кутаясь в рукава шубы. Как и Велизарию, ему было холодно в заснеженном Волхове, несмотря на шубу и меховые сапоги. Ему было неуютно, он чувствовал себя здесь чужим и одиноким и даже не знал, позволят ли ему вернуться домой. Тем более что дома, по сути, уже не было, и возвращаться ему было некуда.

На секунду Марье даже стало его жаль. Потом Аддон неловко ткнулся Велизарию в руку, отошёл от гроба, и жалость ушла. Не до того было.

К гробу подходил хмурый Соловей. Ольга, торопливо вытирая глаза платком, подводила грустных детей, Олега и Яну. Подходили брат с Еленой, льнувшей к нему даже здесь, над гробом, и с трудом скрывавшей улыбку под густой чёрной вуалью. От платка она категорически отказалась, и Кощей подарил ей круглую чёрную шляпку-таблетку с вуалью, чтобы хотя бы в храме она прикрыла лицо и не смущала народ своей бесстыдной жизнерадостностью.

Брат задержался у гроба на минуту или даже больше. Он молча смотрел на успокоенное побледневшее лицо своего старого учителя, и Марья знала, о чём он сейчас думает. «Я был прав, старик! – проговаривала она сейчас про себя за Кощея. – Я был прав, а ты ошибался. Вы все ошибались. Ну и видишь, что вышло?! Ах да, ты же не видишь. Жаль, старик, что ты не дожил до этого дня. Чуть-чуть не дожил. Я много бы что мог тебе рассказать».

Брат положил розу в гроб и наконец отошёл. Алая роза выделялась контрастным пятном на бело-золотых тканях. Марья невольно засмотрелась на неё и очнулась, лишь когда к гробу подошёл посол каганата в Волхове.

Она отвернулась, невольно посмотрев направо. Видимо, всё ещё надеялась, что он придёт. Но вместо Ивана неожиданно заметила посланцев чужого мира – Савостьянова и Кошкину, выглядевшую непривычно и странно в накинутом на голову платке.

Только через пару секунд Марья вспомнила, что сама вчера по просьбе Лики разрешила им присутствовать на церемонии. Вот только самой Лики не было, и раз она не со своей неразлучной подружкой Марго, то…

И, упреждающе склонившись к плечу царицы, Коломна уже торопливо и негромко шептал:

– Её высочество вместе с царевичем отправились в Ясенево, велели не ждать.

Марья почувствовала, как раздражение колыхнулось в груди, и тут же постаралась взять себя в руки. Ведь просила же она Ивана не делать этого! А он мало того, что её не послушал, так ещё и Лику с собой потащил. Ну вот зачем? Неужели не понимает, как всё это будет выглядеть?

Она всё-таки сдержала себя. Лика не обязана быть с ней, да и Иван, строго говоря, тоже. Всё-таки это не официальная церемония, требовавшая его непременного присутствия. Но ведь даже Савостьянов с Кошкиной пришли, хотя они не имели никакого отношения к Велизарию! Неужели пасынку было так трудно послушать её?!

Марья глубоко вздохнула, прикрыв на секунду глаза, медленно выдохнула и подошла к гробу. Краем глаза она заметила, что Соловей дёрнулся было за ней, и почти незаметным, но решительным движением ладони остановила его. С этим она справится и без него.

Она положила ладони на край гроба и на какое-то время отрешилась от всего вокруг. От продолжавших звучать торжественных и величавых песнопений, от внимательных взглядов собравшихся, от тревоги за Костика, от всего того страшного и неизвестного, что вернулось в её мир вместе с братом. Она запретила себе сейчас думать об этом и просто смотрела на Велизария.

Слёз не было. Была глубокая печаль о целой эпохе, уходившей вместе со старым учителем, когда всё казалось понятным и разумным. Уходил не просто великий волшебник – уходил мудрец, к словам и авторитету которого были вынуждены прислушиваться в этом мире все. Да, не всегда соглашались с ним, но прислушивались к нему все. Даже Хранители, даже брат со всем своим стремлением доказать Велизарию, как тот не прав, даже он до последнего дня считался с ним как с единственным волшебником, кого он полагал хоть в чём-то лучше себя.

И вот Велизария нет. И только сейчас Марью накрыла такая волна вины, что она качнулась, чуть не упав. Ведь это она виновата в его смерти! Она же подозревала Сирин, она же догадывалась, что та выкинет что-то подобное. Можно было оградить Велизария от неё, предотвратить это бессмысленное и бесполезное убийство.

Но она не стала. Потому что понимала, что тогда Хранители не дали бы добро на сделку и брат не смог бы вернуться сюда. Жизнь Велизария стала ценой за возвращение Кощея.

– Прости, Велизарий! – прошептала Марья, склонившись над сухими скрещенными руками учителя. – Прости меня.

Она поцеловала его ладонь. Она не смогла заставить себя поцеловать его в лоб, не считала себя достойной этого после того, что сделала.

Старательно пряча глаза, она торопливо вернулась на своё место. Приложила платок к влажным ресницам, дождалась, пока смолкнут песнопения, и махнула рукой. Молчаливые послушники закрыли гроб крышкой, подняли и осторожно поместили в приготовленный склеп.

Марья не стала ждать, пока закончится церемония. Стараясь не смотреть по сторонам, но точно зная, что за ней как привязанные идут Коломна с Соловьем, она быстро направилась к выходу.

На сегодня она сделала всё, что должна была и могла. И надеялась, что всё остальное подождёт хотя бы до завтра.

До воинского кладбища в Ясенево было версты три, и в иное время Иван спокойно доехал бы верхом. Но сегодня с ним напросилась Лика, и он не смог ей отказать. Он говорил, что не стоит, что в Ясенево царевне совсем не место, что он ненадолго, что ей надо присутствовать на похоронах Велизария, что Марья заметит и разозлится, что они договорились и не надо им сейчас показываться вместе. Лика спокойно выслушивала и также спокойно говорила, что едет с ним.

В конце концов Иван сдался. Он знал: когда она говорит так спокойно, её уже не переубедить.

Он велел запрячь лёгкие санки. Было ветрено и морозно, Лика куталась в соболиную шубку, но ноги в лёгких сапожках мёрзли, и Иван накинул ей на колени шерстяную попону. Немного помявшись, обнял за плечи. Плевать! Пусть думают что хотят, пусть сплетничают, докладывают Марье. Это их последний день вместе перед многомесячной разлукой, и Лике придётся столько пережить, что он обязан хоть немного, хоть вот так её приласкать.

Бойцы, однако, были серьёзны и деловиты; на Ивана с Ликой внимания либо не обращали вовсе, либо делали вид, что всё нормально. Брат согревает сестру на холодном зимнем ветру – в чём проблема?

Проблема была в том, что Лики здесь не должно быть. И его тоже. Если бы он послушал Марью – а ещё несколько дней назад он бы послушал её, – он не поехал бы в Ясенево. Но после всего, что случилось за последние дни, после возвращения Бессмертного, после наглости Соловья, разгуливавшего по дворцу, после ареста Ферзя и всего остального в нём словно что-то сломалось. Он больше не верил Марье. Он не мог откровенно поговорить с ней и всё, что она говорила ему, воспринимал с плохо скрытой враждебностью.

Ещё неделю назад он согласился бы с Марьей, что Алабугу надо похоронить тихо, не привлекая внимания, как государственного преступника и бунтовщика. Но сейчас он упёрся и своей волей настоял на том, чтобы хоронить старого отцовского сотника на воинском кладбище в Ясенево. И поехал на эти похороны вместо прощания с Велизарием.

Да, Алабуга готовил переворот. Да, он покушался на царскую особу и чуть не убил мальчишку. Но при всём при этом он был честным воином, сражавшимся и проливавшим за Волхов свою и чужую кровь тридцать лет. Он заслужил быть похороненным с честью. И он, Иван, считал, что должен лично заняться этим и заплатить за похороны из своих средств.

В конце концов Марья уступила. Просила только не привлекать излишнего внимания, и вот тут Иван вынужден был с ней согласиться. Не столько потому, что она была права, сколько из-за того, что не хотел злить мачеху ещё больше. Это могло бы существенно осложнить ему то, что он планировал устроить сегодня вечером, а Марья ему нужна была в более или менее вменяемом состоянии. Если о чём-то подобном вообще сейчас можно было говорить.

Так или иначе, сани с гробом Алабуги сопровождала лишь пара десятков гвардейцев под командованием Игната. Остей, Радько и Прохор до сих пор торчали на Гребне, Иван не успел их отозвать в Волхов; Ферзь сидел под арестом. Царевич неожиданно обнаружил, что ему не хватает верных людей. Не тех, кто будет повиноваться приказам, а тех, кто будет понимать, что делать, и устоит перед Марьей, и не сломается перед её приспешником Коломной. Сейчас ему нужны были люди, преданные лично ему, и вот их-то как раз и не хватало.

К Ясенево подъезжали молча. Гвардейцы соскочили с коней, взялись за края полотенец, подняли гроб с повозки. Иван подал Лике руку, помог выйти из саней. Она порозовела на холоде и была так хороша, что гвардейцы и могильщики невольно косились на неё, отвлекаясь от своего скорбного дела.

Иван нахмурился. Гроб поставили на невысокий помост рядом с заранее вырытой могилой. Гвардейцы встали в строй. Полагалось произнести какую-то надгробную речь над павшим воином, но Иван заранее решил, что не будет этого делать. Всё-таки пал Алабуга не в бою. Он умер не от ран и не в своей постели, а при покушении на убийство безоружного. Преступление, как ни крути. Так что могилу в Ясенево Алабуга заслужил, а вот надгробную речь – нет.

Иван смотрел в тугое, скуластое лицо своего наставника со смеженными веками узких глаз, и понимал, что вовсе не из-за покушения он не хочет произносить поминальное слово. Начни он говорить – и неизбежно придётся либо врать, либо говорить правду. Правду сказать он не мог, врать не хотел. Он предпочёл промолчать.

Но когда всё закончилось, когда отсалютовали саблями гвардейцы, закрыли гроб и опустили в могилу, Иван отошёл от кромки ясеневского леса и застыл, уставившись невидящим взглядом в заснеженное поле, на краю которого, у самого горизонта поднимались струйки печного дыма деревень. Он даже не заметил, как подошла Лика, и не обернулся, когда она взяла его за руку.

– Помнишь, – хрипло проговорил он, по-прежнему не оборачиваясь, – помнишь, ты спрашивала меня, где Алабуга?

– Иван, не надо, – попросила Лика, поднося его ладонь к губам и согревая дыханием. – Не надо, я знаю теперь.

– Ты не всё знаешь!

– Мне и не надо. Но если ты хочешь…

Иван наконец посмотрел на неё.

– Сейчас я думаю, что, наверное, зря тогда поддержал Марью, а не его.

– Ты не мог знать!

– А он знал. Он тогда на коленях стоял передо мной, пятнадцатилетним сопляком. Умолял занять трон отца. Говорил, что всё готово, надо только объявить народу.

– Ты не мог нарушить волю батюшки.

– Мог. Я был наследник, войска были за меня.

– А Марья – волшебница! Если бы ты пошёл против неё…

– Ничего бы она мне не сделала!

– Откуда ты знаешь? Если она даже родного брата…

– Знаю. Знаю, Лика, – Иван невесело усмехнулся, беря её ладони в свои. – Кое в чём ты была права. Она меня любит как сына и даже больше. Ничего бы она мне не сделала.

Лика замерла, приоткрыв рот и растерянно всматриваясь в напряжённое лицо Ивана.

– Так что? – несмело спросила она. – Что теперь будет?

Иван покрутил головой, посмотрел вокруг. Лика инстинктивно сделала то же самое. Баюн редко выбирался за город, но Колобка Коломна запросто мог послать следить за ними. На краю леса стояли гвардейцы, за спинами которых могильщики споро закидывали могилу, но здесь, рядом с Иваном и Ликой, не было никого.

И всё же Иван не стал рисковать.

– Помнишь, что я сказал тебе в тот вечер? – прошептал он, наклоняясь к уху Лики и вдыхая запах её волос. – Три дня назад?

– Что уедешь в Вестлан, – шепнула Лика в ответ, уткнувшись в овчинный воротник его полушубка. – Но я надеялась, ты передумал.

Иван покачал головой.

– Значит всё-таки едешь? – с отчаянием спросила она.

– Так надо, Лика.

– Но, может… Может, всё-таки попросим её? Может, она не будет против нас?

– Будет. И я не хочу её ни о чём просить. Ведь это мой трон и моё царство.

– Но твои слова означают войну, Иван! – тревожно зашептала Лика, цепляясь озябшими пальцами за его воротник. – Это же война! Неужели ты хочешь…

– Лика! – он взял её за плечи, приблизил лицо. – Тебе ни о чём не надо беспокоиться, с тобой ничего не случится. И со мной тоже, – торопливо добавил он.

– Но… но… – Лика не находила слов.

– Просто подготовься к вечеру и постарайся держать себя в руках. Знаю, будет тяжело, но постарайся.

– Что ты задумал? – В распахнутых бирюзовых глазах Лики стояла такая растерянность, что он едва не передумал.

– Я люблю тебя! – он поцеловал её, чтобы она хоть на секунду закрыла свои отчаянно-прекрасные глаза.

Прежде чем тронуться обратно, Иван отозвал Игната в сторону и минут пять о чём-то с ним говорил. Лика не слышала разговора. Она сидела в санях, ждала Ивана и думала, что надо всё рассказать Марье. Вот сейчас, вот как только они вернутся, надо пойти к царице и на коленях просить, молить, чтобы она разрешила им с Иваном быть вместе. Одной пойти. Без Ивана.

Он запретил ей даже думать об этом, но она не могла не думать. Что бы ни придумал Иван, это никак не отменит его отъезд. Он не говорил, но было понятно, что уезжает он надолго. На много месяцев, а может, и лет. Лика не могла представить, каково ей будет всё это время без него. Точнее, могла и именно поэтому всё больше и больше склонялась к тому, чтобы броситься к Марье и всё рассказать.

Да, Иван воспримет это как предательство, зато он останется здесь. Марья не отпустит его. Может, она посадит его под замок, как Ферзя, может, никогда больше не выпустит из дворца. Но лучше так, лучше хоть изредка, тайком, но видеться, чем рисковать не увидеться больше никогда. А с учётом того, на что намекал Иван, Лика не могла не думать, что это может случиться.

В конце концов, может быть, Марья услышит её мольбы, поймёт, что они с Иваном не могут друг без друга. Если она и вправду любит Ивана, должна же желать ему счастья. А если его счастье с ней, с Ликой? Неужели Марья будет противиться? Ведь не злобная же она ведьма, должна войти в положение. Пусть разрешит им с Иваном быть вместе, а он тогда откажется от борьбы за власть. Лика уговорит его, она убедит его, что это лучший выход. И все будут в выигрыше, и никому никуда не надо будет ехать и ни с кем воевать.

Лика обдумывала своё решение и едва заметила в рассеянности, как Иван сел рядом.

– Ты чего? – немного удивлённо спросил он.

– А? – замешкалась она и смущённо махнула рукой. – А, так. Ничего. Задумалась…

– О чём?

– Да так, – Лика судорожно пыталась сообразить, что сказать. – Почему Марья до сих пор всех гостей во дворце держит? И сестру, и брата, и Соловья. И даже этого… кагана… не отпустила.

– Это и я хотел бы знать, – процедил Иван, жестом повелев вознице трогать.

Теперь санки царевича шли впереди. Гвардейцы скакали следом, а за ними бодро летела пустая повозка. Если в Ясенево ехали не спеша, никого не сгоняя с дороги, то обратно мчали хорошей рысью. Возница покрикивал на встречные и попутные упряжки, требуя дать дорогу, лихо обгонял жавшихся к обочине крестьянских коняг и пеших путников.

Они въезжали в город через северные ворота. В какой-то момент Лика бросила рассеянный взгляд на одинокую путницу, ковылявшую по обочине, и невольно вздрогнула. Таких страшных, уродливых старух, с таким безумным взглядом из-под рваного платка, она ещё никогда не видела, и Лика испугалась, сама не понимая чего.

– Ты видел? – затеребила она Ивана.

– Что? – рассеянно спросил он, поворачиваясь.

– Ведьма какая-то. – Лика махнула рукой, обернулась, но они уже проехали, и старуха скрылась за гвардейцами. – Страшная – жуть! Я и не думала, что такие бывают.

Она непроизвольно поёжилась, теснее прижалась к Ивану.

– Не бойся, – он улыбнулся, приобнял её. – Если что не так, воротные не пустят её в город. А уж до дворца ей тем более не дойти.

– А, ну да, – успокаиваясь, пробормотала Лика. Ну старуха и старуха – мало ли, какие бывают. Что это она, в самом деле?!

Они уже подъезжали к Северной башне, и воротные загодя разгоняли народ, давая дорогу упряжке царевича.