Читать книгу Дорога на Москву - Алесь Кожедуб - Страница 10

На мель мы всё-таки сели. Яхтсмены не переставая подначивали друг друга мелями, вспоминали их прошлогодние и позапрошлогодние, и мель просто обязана была возникнуть на нашем пути. Яхта шла вроде с малой скоростью, но ткнулась она килем в песок – я слетел с банки. Сверху шлёпнулась Ева, крепко саданув меня коленом в бок. Вот и скажи теперь о девичьей воздушности.

– Жива? – потёр я рёбра.

– Нормально, – снова закинула ноги на рубку Ева.

Недаром классик написал: если высокую и тонкую женщину раздеть, на самом деле она окажется не такой уж тонкой. Это о Еве и её твёрдых коленях.

– В воду! – заорал капитан Саня.

Команда без звука посыпалась за борт. «Как лягушки в канаву», – успел подумать я, прыгая следом.

Вода была осенняя. Мы раскачивали яхту, по сантиметру спихивая её с мели. Девушки смотрели сверху и советовали.

– Сесть легко, – пыхтел рядом Олег. – Слезть трудно…

Я понял, в чём состоят особенности яхтенного спорта. Во-первых, в беспрекословном подчинении капитану. Во-вторых, в некоторой склонности к мазохизму. Чем труднее работа, тем больше удовлетворения на лице яхтсмена. На Олежку просто приятно было смотреть.

Яхта сошла с мели – и вновь безмятежность, полудрёма, ласковое дуновение ветерка.

– Вадим! – пытается утвердить пошатнувшийся авторитет капитан. – Навести порядок на палубе!

Вадим зачерпывает ведром на верёвке воду и окатывает палубу. Девицы визжат, команда довольно ухмыляется. Порядок превыше всего – тоже одна из заповедей яхтсменов.

Показываются острова, и Саня, удачно лавируя, подходит к самому большому из них. Яхта становится на якорь. Олег и Вадим, сцепив руки стульчиком, переправляют пассажирок на сушу. Я и Саня занимаемся доставкой на берег провизии, тоже не самое простое занятие. Лагерь из нагромождения тюков, узлов и сумок постепенно приобретает божеский вид. Устанавливаются две палатки, стол под тентом и раскладные стулья. Дымит костёр.

Чахлые сосёнки. Редкие лозняки, вздрагивающие под ветром. Перетекающий под пальцами песок, полностью подвластный игре воды и ветра – и остающийся самим собой. Что ещё человеку надо для полного счастья?

Солнце укатывается за воду. Мы долго сидим в зябкой свежести ночи, разгоняемой сполохами костра. Я осторожно целую холодные от вина губы Евы. Она запрокидывает к звёздному небу лицо, блестит белками глаз. Я пытаюсь что-нибудь в них разглядеть, но глаза Евы чернее ночи. А может, мои близко посаженные глаза не могут совместиться с широко расставленными и чуть раскосыми глазами Евы. Мы, как и остальные парочки, молчим. Шуршит у ног песок, плещет волна, тихо дышит у меня в руках Ева.

Земля вслед за солнцем скатывается в безвременье, и это, вероятно, лучший миг для её обитателей.

Назавтра все слоняются по лагерю, как сонные мухи. Ева бурчит, что мыть посуду она ни с кем не договаривалась, тут, мол, хуже, чем на картошке. По-моему, она так и не заговорила ни с одной из морских подруг. Те беспрекословно драят песком котелки и чайники, делают бутерброды и подносят своим усталым капитанам по стакану пивка.

Ева, надувшись, ковыляет к воде и кое-как умывается. Замечаю, как девушки перемигиваются, глядя ей вслед. Что ж, корова из чужого стада, её и должны изгонять из сообщества. Хорошо, рогами не поддают.

Ловлю на себе пристальный взгляд Сани. Он смотрит то на меня, то на Олежку. Это худой знак. Кроме пакости, мой лучший друг ничего не придумает.

Саня предлагает сгонять пулю в футбол. Два белоруса, два украинца, международный матч. Я с облегчением вздыхаю. Народ взбадривается. Обозначаем консервными банками маленькие ворота и начинаем толочь песок. Девушки без особого интереса взирают на побоище. Играем босиком, но парни лягаются, будто вместо ног у них копыта. Саня стоит у своих ворот как скала. Я мельтешу у чужих ворот и довольно быстро забиваю пять штук. Победа.

При нашем радостном вопле Ева наконец отрывается от журнальчика:

– Когда мы едем домой?

Мы купаемся на мелководье. Саня сплавал на яхту, придирчиво всё осмотрел, вернулся довольный.

– Ну, Санёк, – обошёл он по кругу меня, – как себя чувствуешь?

Я понял, что дурные предчувствия меня не обманули. И Олежка как-то пригорюнился. Да, никуда не денешься, придётся нам с ним изображать гладиаторов.

А Саня уже вошёл в роль рекламного зазывалы, расписывая мои и Олежкины доблести. По мнению Сани, моя борцовская выучка вполне может быть компенсирована лишними двадцатью килограммами Олежки.

– Кто победит? – вопросил Саня.

Публика заинтересованно столпилась вокруг нас, щупая мышцы и заглядывая в зубы. Я понял, каково быть рабом на невольничьем рынке. «Может, дать ему в морду?» – посмотрел я на Саню. Но против воли народа не попрёшь. Действительно, кто сильнее, вертлявый Санёк или открениватель яхт Олежка?

Олег вроде пришёл в себя быстрее моего, стал встряхивать мосластыми руками и разминать мощные бёдра. Видно, не год и не два качался паренёк. Ну что ж, чему там учил меня Семёныч?..

Тут и Ева отшвырнула журнал и в три шага оказалась среди девчат. И те с радостью приняли её в свой круг. Всё правильно, народу нужен сначала хлеб, потом зрелища, и все люди становятся братьями, в данном случае сёстрами.

Потихоньку-полегоньку стравив нас, разогрев до нужного состояния, Саня засунул в рот два пальца и свистнул.

Олежка присел и стал ждать меня, загребая воздух клешнями. Он на голову выше, но ведь и это можно обратить в свою пользу. Я нырнул между рук к ногам, ухватился за одну, толстую, как бревно. Олежка немедленно обхватил меня за туловище, пытаясь поднять, как тюк с парусом. Но ведь борцу того и надо. Я прихватил его локти и налёг всем телом, переворачиваясь. Олежка напрягся, стараясь удержаться на ногах, и грохнулся спиной наземь. Для верности я вмял его голову в песок. Олежка посучил ногами, подёргался и затих.

Публика выла и визжала.

– Случайно! – надрывался матрос Вадик.

Мы поднялись. Олежкина подруга заботливо стряхнула с его спины песок и вытерла вспотевшее лицо полотенцем.

– Санёк, докажи, что не случайно! – прыгал рядом Саня. – Докажи, Санёк!

– Санечка, ты прелесть! – толкнула меня в объятия Олежки Ева, и вид у неё был очень радостный.

«Настоящая красавица…» – успел подумать я.

Олежка двинулся на меня, как бык. Пальцы рук сдавливали горло врага, на красном лице ни тени сомнения. Из откренивателя яхт Олежка в два счёта превратился в монстра-убийцу.

«Ну и ну, – вырвался я из жёсткого захвата, – придушит ненароком».

Но ведь есть такой приём – «мельница». Часами я крутил её под неусыпным контролем Семёныча. С захватом правой ноги, левой, опять правой и опять левой. Обратную «мельницу» крутил.

– Фигня, – говорил Семёныч, – разве это «мельница»? Ты его должен по ковру размазать.

Так Семёныч объяснял суть приёмов. А показывая их, действительно размазывал по ковру.

В общем, я уцепился за руку и ногу противника, крякнул, подражая Семёнычу, и Олежка всей своей массой опять повалился на спину, я едва успел из-под него выскочить. По-нашему это называется «туше».

На этот раз публика отреагировала вяло. Надоело публике зрелище. Мы с Олежкой стояли в грязи и мыле, жадно хватая ртами воздух, – народ разбредался. Саднила кожа, похрустывали косточки, пульсировала в подвёрнутой ноге боль, но народу до нас дела уже не было. Саня и тот уставился на яхту, будто увидев её впервые в жизни. Ева? Далеко была Ева, сидела в шезлонге, окружённая новыми подругами, и что-то с жаром рассказывала.

Глянули мы с Олежкой друг на друга, плюнули и пошли омывать раны. Кто ж поймёт, как не гладиатор гладиатора.

Натешившись видом бодающихся борцов, яхтсмены принялись за десерт. Когда я говорил о некотором мазохизме, присущем яхтсменам, я имел в виду и поедание ближнего. Сейчас матросы вцепились в своего капитана.

– Может, споём? – подмигивал Олегу Вадик. – Сань, что-то мы давно не пели.

Саня увлечённо ковырялся в кострище.

– Кто поёт, Саня?! – изумился я.

Вроде я его знаю, своего школьного друга.

– Поёт, и ещё как. Сел за румпель и затянул: «Славное море, священный Байкал…»

Саня по-прежнему ничего не слышал.

– Ну и что? – глянул я на Вадика. – Нравится человеку – пусть поёт.

– Одну песню команда выдержала. Но когда вторую начал… Олежка, какая его любимая?

– «Из-за острова на стрежень».

– Во-во. Капитан говорит: «Если он сейчас не заткнётся, я сойду с ума».

– Плохо поёт? – никак не мог я врубиться.

– Плохо! – хмыкнул Вадим. – Если б просто плохо, мы как-нибудь выдержали бы. А тут, понимаешь, гонка. Знаешь, как в гонке нервы напряжены?

– Я стресс снимал, – сказал Саня.

– Стресс!.. – подскочил Олежка. – Твой ор на всех яхтах слышали. В крейсерских гонках разброс яхт несколько километров, и они все слышали песню. Я специально спрашивал.

– Запретили? – посмотрел я на Саню.

– Капитан сказал: «Начнётся шторм, пусть воет до посинения». И на следующую ночь как раз шторм, пять баллов. Саня бегом к румпелю, вне очереди.

Саня изо всех сил дунул в погасший костёр, устроив пепельную метель. Хорошие лёгкие у парня.

– После первого куплета уже никто не спал, – Вадим рассказывал в основном Еве, но его слушали и все остальные. – В первый момент подумали, что налетели на сухогруз, и он врубил сирену.

– С Саниным пением никакая сирена не сравнится, – вставил свои пять копеек Олег. – Ты слышала когда-нибудь гудок сухогруза?

Ева сидела, согнувшись от смеха.

– Больше не позволяют петь? – спросил я Саню.

– Нет, – вздохнул тот.

– Сволочи.

– Капитан сказал: «Запоёшь – спустим на канате за борт», – поставил точку Вадим. – За бортом не больно-то рот разинешь.

– Надо капитана поменять, – предложил я. – Или команду.

Вот этой шутки не понял даже Саня. Я пожал плечами. В конце концов, не мне ходить в гонки. И не мне запевать «Из-за острова на стрежень…».

Я думаю о том, что в любой компании к концу второго дня неизбежно начинаются сложности. А уж среди островитян тем более. О нас с Евой я не говорю. Коза, гуляющая сама по себе. Но вот и Саня отлип от своей гречанки. И Олежка удрал куда-то в кусты. Вадим рявкнул на свою сероглазую малышку Оленьку. Дела…

– Пора собираться, – говорю я Сане.

– Завтра, – оглядывается тот на палатку, в которой скрылась Марина.

– Бесполезно. Сначала взаимное притяжение, потом отталкивание. Надо сматываться.

– У вас-то всё нормально, – бурчит Саня.

– У нас?! – смотрю я на Еву, которая уже измусолила журнальчик и теперь делает вид, что дремлет. – Ничего ты не знаешь про нас.

– Красивая деваха.

– Это, конечно, есть, – кряхчу я. – Но и только.

– А что ещё надо? – удивляется Саня.

Я вздыхаю и отворачиваюсь к воде. Вода, даже пресная, лучшее из того, что видит человек в своей жизни.

– У Марины отец моряк, капитан первого ранга, а в яхтах она ни хрена не понимает, – жалуется Саня.

– Зачем ей понимать? Не она ведь капитан, её папа.

Саня долго обдумывает мои слова – и на полусогнутых ногах идёт в палатку.

Я опять возвращаюсь мыслями к Еве. Эффектная девушка, она во всём обожает эффекты. Любое её появление на людях, особенно если среди них есть хоть одна пара штанов, должно быть эффектно. Продуманная поза. Подчёркнутый жест. Причёска, отличающаяся от других в радиусе километра. Подружки в мини, Ева непременно в длинной юбке. Ну и дорогие вещи, выделяющие среди прочих не только дам преклонного возраста. Ева понимала, что произнесённое слово не главное её достоинство, и старалась как можно реже раскрывать рот. Нет, она с удовольствием смеялась, без стеснительности облизывала губы, запихнув в рот большой кусок торта, призывно округляла их, слушая собеседника, но афоризмы изрекали все, кроме Евы. Она разговаривала улыбкой, нахмуренными бровями, сощуренным глазом, изгибом тела, походкой. И не больно надеялась на слова, не доверяла им. Ева была предметна и в то же время чуточку ирреальна, как чайка в море. Вот она, ты её видишь и слышишь, любуешься плавным полётом, – но издали.

Сейчас Ева явно скучала. Мизансцена для неё затягивалась. Нужно было менять партнёров, декорации, костюмы, свет, нужно было садиться в яхту и плыть к иным берегам, а мы до сих пор на острове.

«Ничего, – подумал я, – на острове тоже полезно».

Ева поднялась и посмотрела в мою сторону. Я махнул рукой. Ева поколебалась и неохотно побрела по песку, натягивая на голое тело кофту.

– Замёрзла?

– Я от этого песка тронусь. Хрустит на зубах, в голове, всюду… – Она оттянула трусики и стряхнула прилипшие к молочной коже песчинки.

– На картошке лучше?

– Хуже, – подумав, честно призналась Ева. – Но что мы на этом острове торчим? Поплыли бы куда-нибудь.

– Завтра поплывём.

Я притягиваю её к себе. Ева сопротивляется, но недолго. Я сдуваю воображаемый песок с гладких ног, живота, рук, шеи. Ева замирает. Я целую ямочки на щеках, покусываю мочку уха, приникаю к полуоткрывшимся губам.

– Ещё… – шепчет Ева.

Мы целуемся, забыв обо всём.

– Ну, как, лучше? – заглядываю я в тёмные глаза.

– А ты ничего, – хлопает длинными ресницами Ева. – Целоваться не умеешь, но ничего.

Мы лежим, обнявшись, и нам не мешают ни песок, ни ветер, ни подсматривающие чайки. Головы, изредка выглядывающие из палаток, не мешают тоже.

– Как тебе мой друг? – спрашиваю я.

– Это который?

– Саня, капитан.

– Мариночка его на коротком поводке держит.

– Да ну?!

– Скоро в ЗАГС поведут твоего Саню. А вот Олег симпатичный парень.

– У него тоже подруга.

– Ну, эти не в счёт, – пренебрежительно машет рукой Ева. – Если бы я захотела, Олег на неё и не глянул бы.

– Вот так, значит?

– Мой был бы, – потягивается Ева.

Я провожу пальцами по щеке, трогаю подбородок, обхватываю тонкую шею. Красива, но опасна. На тело в узеньком купальнике и смотреть страшно. Ева вздрагивает от сдерживаемого смеха:

– Ревнуешь?

– Если бы ревновал, не гладил бы.

Она перестаёт смеяться.

– Я и забыла, что ты у нас силач.

– Слабенькая шейка, нежная…

– Перестань! – отталкивает мою руку Ева. – Шуток не понимаешь?

– Силач у нас Олежка, я просто обученный. Как говорит тренер Семёныч: раз здоровый, значит, дурной.

Ева примеряет афоризм к себе – и легко отбрасывает в сторону.

– Подумаешь, здоровый, дурной… В жизни надо быть везунчиком.

– Как ты?

– Может, как я.

– Не родись красивой, а родись счастливой?

– Лучше и той, и другой.

Ева сейчас не шутит. Она действительно считает, что всё в этом мире создано для неё. Элита. Она и не подумает уступить вещь или место, никогда не встанет в очередь. Брать всё сразу и много – вот её девиз. Я же рядом с ней пока заполняю пустующую нишу. Гожусь для кое-чего, и она меня и терпит. «Долго будешь мучить?» – вглядываюсь я в безмятежное лицо.

– Не знаю, – не открывая глаз, бормочет Ева.

Наконец и у меня на зубах заскрипел песок. Давно пора из этого песчаного рая сматываться.