Читать книгу Стыд орхидеи. Любовный роман - Алиса Альта - Страница 5

Смотрины проходили довольно странным образом: в центре гостиной Саша разместил пять стульев так, чтобы они образовали покосившийся пентагон. Посередине стоял столик с бокалами шампанского и канапе. Сам художник сел на пол, прислонившись спиной к батарее: с этой точки комнаты он мог видеть каждого. Рядом пристроился изящный фарфоровый заварник, откуда он то и дело наливал себе кофе, незаметно подливая к нему коньяк.

Он не произнёс ни одного слова за полчаса. Поначалу подростки смущались и нервничали, потом неожиданно для самих себя расслабились, и беседа потекла совершенно свободно. Одичалая квартира на Новом Арбате впервые за долгое время оживилась взрывами дружного хохота.

Они говорили обо всём на свете; начали с «Евровидения», потом плавно перешли на свою учёбу, а там сами собой возникли и планы на будущее. Последняя тема неожиданной тропой вывела их в сторону живописи. Саша терпеливо ждал: он дал себе три часа, чтобы услышать из уст хотя бы одного подростка зерно чего-то стоящего, того, за что можно будет зацепиться и начать разрабатывать. По истечению этого срока он дал себе зарок выставить всех за дверь.

Активнее всех была Геля Игнатчик, блондинка шестнадцати лет с ясными голубыми глазами и тонкими чертами лица, походившая чем-то на лису. Она с самого начала ждала момента, когда нужно будет завернуть разговор в нужное русло.

– Малевича я тоже люблю, – вторила она своей соседке, – но мне кажется, что Александр Иванович рисует не хуже.

У Гели было врождённое умение с блеском располагаться в пространстве. Сейчас её рука с тонким браслетом сжимала ножку бокала, а лёгкий поворот головы позволял с дворянским благородством кидать взоры в сторону художника.

– Да, его абстракционистские циклы просто прекрасны! – воодушевлённо всплеснула руками Леночка Гайдук, сделавшая по случаю завивку и купившая модное коктейльное платье цвета аквамарин. Её фигура стремилась к идеальной форме, то есть к шару.

– Нет, «Стыд орхидеи» куда лучше, – с достоинством выпрямилась Геля, прекрасно интонируя и придавая значение каждому слову.

Рука художника, потянувшаяся за чашкой с кофе, на секунду застыла.

– И чем же она хороша? – спросил он некоторое время спустя. Голос его выражал явное недовольство, а брови нахмурились.

– Она очень тонкая, лиричная, тёплая, в ней запечатлена ваша душа.

– Что же находится за лилией? Что – под ней?

Белов снова и снова приподнимал чашку и ставил её на пол, внимательно смотря лишь на свою руку, так что Геля позволила себе метнуть в художника злобный взгляд.

– Я полагаю, что под ней – царство Аида, а за ней – сама смерть, – затараторила она, выпрямляясь в кресле. – Но искусство – вещь субъективная, и я очень надеюсь, что вы расскажете мне подробнее, в чём состоял ваш замысел, чтобы я лучше его поняла.

– Понятно, – кисло сказал Белов, всё так же мучивший фарфоровое изделие немецкой фабрики. – Передайте Илье Бойко, что такие фортеля со мной не проходят.

– Ах, какая разница, что над и что под! – игриво махнула рукой Лена, явно опьяневшая от половины бокала шампанского. – Мне все ваши картины нравятся. И «Луна», и «Зверь», и «белая ночь», и «орхидея» – сложно что-то одно выделить.

Геля довольно оскалилась и поправила соседке прядь золотых кудрей, без её ведома пробравшихся в бокал с шампанским.

– Третий цикл Александра Ивановича называется «В белую ночь», а последняя картина «Стыд орхидеи», – сказал бледный брюнет с круглым лицом и невзрачными голубыми глазами, важно поправляя очки на переносице. Юношу звали Марк Кротовский, и, как легко было понять, в школе его не любили.

– А вы, Марк, что думаете по поводу вышеупомянутой картины? – спросил Белов, чья фигура выражала полную безнадёжность.

– Я думаю, что ваши юношеские поиски ознаменовались разрывом с абстракционизмом, и вы свернули на тропу, проторенную представителями Дюссельдорфской художественной школы. В картине «Стыд орхидеи» чувствуется явственное влияние Архипа Куинджи. Замысел её, по моему скромному мнению, состоит в том, что достоинство заключается не во внешней эффектности, и истина живёт в самом простом и скромном. В Нагорной проповеди Иисус замечает: «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них». Странное на первый взгляд название – «Стыд орхидеи» – отнюдь не диссонирует с содержанием картины. В китайской традиции орхидея также являлась символом скромности: этот цветок растёт в укромных местах, подобно благородному мужу, прячущемуся от молвы и славы людской. Поэт Борис Терушкин посвятил данному растению следующие строки: «Страсть, любовь, иль сомнений прохлада, в простоте – гениальность идеи. Власть и кровь, боль и горечь, услада— всё смешалось в тебе, орхидея!». Что только подтверждает мою теорию.

Вся эта замечательная речь была произнесена юношей на одном дыхании, так что в конце он громко вдохнул.

Саша сидел, не шевелясь, беспомощно переводя взгляд с Гели на Марка. В один момент он так задумался, что заправился горючим прямо из бутылки, минуя конспирологию с кофейным сервизом.

– Это картина про смерть, дурень, – громко зашипела Геля, важно поправляя причёску.

– Если бы она была про смерть, – не меняя интонации продолжил Марк, – то она была бы выполнена в стилистике модерна.

– А тебе как картинка, Миланочка? – весело поинтересовалась Лена Гайдук.

Все взгляды устремились к Милане Гельмуц. Это была миловидная рыжая девушка с завораживающими ямочками на щеке, всегда ходившая лишь в джинсах, кедах и майке с хамской надписью.

– Очень мне нравится картина «Стыд орхидеи», – вдохновлёно начала она.

– Правда? – улыбнулся художник.

– Да. У неё есть своя изюминка. Она такая чистая, такая светлая, такая прозрачная. Очень напоминает «Белинду» Вайса; месяца два назад мы ездили с папочкой в Лондон, где я просто до ужаса влюбилась в эту картину. Вы если чуть-чуть потренируетесь, то станете писать даже лучше, чем Вайс, я уверена.

Девушка склонила голову набок и широко улыбнулась, что её чрезвычайно красило.

Геля издала снисходительно-презрительный смешок, а Саша так стиснул в руках чашку, что чуть было не погубил её. Леночка Гайдук, казалось, не замечала нависшего над собранием грозного облака и принялась трещать про смешной случай, произошедший с ней недавно в школе.

– А что же вы молчите, Ирина? – резко спросил Белов минут двадцать спустя, смотря воспалённым взглядом в самый отдалённый угол подросткового пентагона. – Порадуйте нас своим суждением.

Эта девушка сидела очень тихо и почти не встревала в разговоры. Её руки с достоинством покоились на коленях, а ясные карие глаза с уважением осматривали каждого из присутствующих. Короткие вьющиеся волосы с каштановым отливом грозили вот-вот вырваться на волю, разрушив оковы аккуратно сложенного хвоста.

– Я считаю, – сказала она спокойным грудным голосом, – что судить о картине можно лишь после того, как увидишь её вживую. Фактура холста, рельеф мазков, мельчайшие переходы тонов – всё это играет важнейшую роль в нашем восприятии, а фотография может скрадывать эти детали. К тому же, вряд ли на фотографии мы увидим то едва уловимое, что закладывал художник в своё произведение. Картина «Берёзовая роща» того же Куинджи, которого упоминал сегодня Марк, не производила на меня никакого впечатления, пока я не увидела её в музее. Вживую она завораживает, поглощает, приглашает внутрь своего пространства; мне казалась, что ещё чуть-чуть – и я перенесусь в этот лес.

– Да-да, – не преминула встрять Геля. – Говорят, тот же «Чёрный квадрат» за стеклом и без стекла – это две разные картины. Если держать его в руках, то он становится воистину грозным, так переливается свет в шторме тёмных мазков, страшных, как роковые волны.

– Может быть, – с досадой прикусила губу Ира.

Она поправила на коленях свою розовую юбку, чуть обтянула коричневую блузку и с некоторым вызовом посмотрела на художника. В его глазах впервые за весь вечер мелькнула искра интереса. Белов быстро сделал глоток из бутылки и как-то неопределённо повёл головой.

– Однако всё это неважно, – тряхнула головой Милана, с озорством улыбаясь живописцу. – Скажите, кого из нас вы выбрали? Когда я смогу приступать к занятиям?

– Однако что-то вы засиделись, ребята, – сказал он, прокашлявшись. – По домам.

– По дамам! – неожиданно пошутил Кротовский, так что девушки даже посмотрели на него с некоторым уважением.

В прихожей, помогая одеваться гостям, художник кожей чувствовал застывшее напряжение и разочарование. Его радары улавливали немой вопрос, паривший в воздухе, и он ловко отводил взгляд каждый раз, когда-то кто-то начинал смотреть на него слишком пристально.

– Как жаль, что мы с вами никогда больше не увидимся, – тихо произнесла Ира, когда Белов помогал ей надеть пальто.

Она специально замешкалась в прихожей, ища перчатки, так что её коллеги по несчастью выпорхнули на лестничную клетку и ждали её там.

– Жаль, – согласился Александр. – Приходите в понедельник.

Девушка внезапно обернулась, так что её рука выскользнула из рукава. На художника обрушился взгляд, полный обожания и тихого восторга, приведя его в смятение. В эту секунду в Ирине жили одни только глаза.

– Обязательно приду, – скомкано сказала она, тут же выбегая на площадку.