Читать книгу Творчество и потенциал. Выпуск 2 - Альманах - Страница 5

Луна танцует над площадкой пьяной,

Где тормоза срывает рок-н-ролл,

А здесь, за дверью узкой и стеклянной,

Показывают взрослое кино.

Вот покупают хилые букеты,

Мороженое в конусном рожке,

И парни, как заправские поэты,

Стихи читают в модном пиджаке.

Сквозь огоньки, бегущие по кругу,

Усталый глаз таращит циферблат,

И музыка гремит на всю округу

Весёлостью с романтикой не в лад.

И пахнет воздух табаком и пивом,

Духами, потом, срезанной травой,

И даже звёзды прыгают счастливо

Над бешено кружащей головой.

Отобрали у кота синицу —

Не смогла синица улететь.

Жалко было эту чудо-птицу,

Кот решил её, наверно, съесть.

Дети голосили и носились,

Кот поддался папе и сбежал,

Крылышки у птахи опустились,

Клюв на пальце семечкой лежал.

«Папа, папа, – говорили дети, —

Улетит синица? Оживёт?

Все игрушки, те, что есть на свете,

Мы б отдали, чтоб спасти её!»

Чёрная головка неподвижна,

Пёрышки дрожат на сквозняке.

Папа говорит: «По сказкам в книжках,

Оживёт», – и с ней ушёл в руке.

Вырыл ямку, спрятал птичье тело

И вернулся, встреченный под смех:

«Папа, папа, птичка улетела,

Видели – за яблоню, наверх!»

Колокольный звон летит на небеси, —

Гусляры-то разгулялись по Руси,

Да по весям, да по разным городам,

Разрезвились, разыгрались тут и там.

Уж не знают звонари, как им и быть,

Гусляров-то наконец угомонить.

Зазвенели по Руси колокола

Так, что спать страна уж больше не могла!

И от звонницы Московского Кремля

Просыпается казанская земля,

Недоволен непроспавшийся дракон,

Крылья волоком, – на свет выходит он.

Как он рыкнет, как он рявкнет, будто гром,

Что и пламя, и дымит со всех сторон.

Не заглушит рёв драконий муэдзин,

Весь исстрясся Саф Гирей и иже с ним.

«Уж сломаем гусли русским гуслярам,

Головешкам стать – и гуслям, и рукам,

Поднимайся-ка, аллаховая рать,

Дерзких русичей с лица земли убрать».

…Хмурит брови царь, не выспавшись с утра,

Разбудили – так не жди теперь добра.

«Уж не гости ль к нам в Москву в такую рань?

Не пойти ль утихомирить нам Казань?»

…Ох и долго будут гусляры играть,

Да Ивана-Государя прославлять.

Уж и дышится, и пашется легко,

Царю-батюшке поклон шлём далеко.

В честь Ивана да по всей Руси трезвон:

Кос рязанских лязг, травы будящих сон,

Соловьями Кострома вся голосит,

Вологодчина коклюшками звенит.

Стёкла окон – в ледяном узоре,

Мёрзнет у художника рука.

На картине – северное море,

И над синим морем – облака.

До утра от холода не спится,

Льдинки в самоварном животе.

А душа художника стремится

К юности прошедшей и мечте.

В безграничном солнечном просторе

Так лазурна голубая высь!

Парусник-судьба, носимый морем,

Белый парус – словно чистый лист.

Парусник, волнами уносимый,

Пасынок погоды и людей,

Оставляет сзади берег зимний

И летящих белых лебедей.

Словно накрахмаленные, свежи,

В голубых купаясь небесах,

Лебеди, как символы надежды,

Улетают прямо на глазах.

Разве можно в холоде согреться,

Северный морской рисуя край?

Но теплеет творческое сердце,

Греет память, как горячий чай.

За окном заря встаёт горою,

Солнце брызжет струйкой золотой.

И, борясь со скукой городскою,

Вспоминает автор холст пустой.

Белый холст, обняв мольберт треножный

Лебединой верностью навек,

Был на север юности похожий,

Чистый, словно совесть или снег.

…Стоит над рекою погода хорошая,

Плывут облака в тишине голубой,

Как русская сказка, деревня Алёшкино

Вниз с берега смотрит, любуясь собой;

Дрожат поплавки, и рябит отражение,

И рыбка в полёте слетает с уды,

И лодка тюленем лежит без движения,

Шершавое брюхо суша от воды…

Но лето, как яблоко, терпкое, сладкое,

И царство куриное в досках двора,

Заборы, и мостик – вдруг стали загадкою:

Сегодня их нет, а ведь были вчера,

Когда вон за полем, за этой околицей,

Коварно росли выше неба дома,

И эту деревню – невинную горлицу —

Ненужной сочли и решили сломать.

Москва не любила тогда непрактичности

В эпоху прогресса, и ей, деловой,

Хотелось другого – удобства, публичности,

Не грядки да лапти в пыли вековой.

И там, где пустырные заросли дикие,

Где молодость слаще, чем вишня цвела,

Площадки поставили, лавки безликие,

И больше Москва ничего не смогла… —

Стирала она, видно, плохонько прошлое,

Да так, что поныне трепещет душа

О том, что былая деревня Алёшкино

Лишь в песни да в старые карты ушла.

…А птицы, казалось, здесь носятся те же,

И солнце всё так же глядит свысока,

Но то, что похоже, – не то же, что прежде,

И дважды в себя не пускает река…

Пылают, пылают деревья осенние,

Но тушит в воде рябь речная пожар.

Здесь любят гулять в одиночку и семьями

И молодость вспомнить, чуть всхлипнув, кто стар.

И падает белым небесное крошево

На лёд Бутаково, в Захаркову сень…

Деревня Петрово, деревня Алёшкино, —

Как много их было, таких деревень!

Теперь их, наверно, совсем не останется,

Всё время сожжёт, как поленья в огне,

Но с памятью встречи – сердечное таинство —

Оно не посмеет. Не тронет во мне.

Когда в ночи смеются звёзды,

Лучами небо щекоча,

Коты-кометы, белохвосты,

Дают по небу стрекоча,

И в сыр Луны вгрызаясь, мыши

Освобождают свет-зарю,

Тогда и ты меня услышишь,

С тобою сердцем говорю.

Мышонок, ёжик мой колючий,

Мужик небритый, дикий зверь,

Мой самый добрый, самый лучший…

Не веришь? Знаю, и не верь.

С тобою я была жестока,

Ты был со мною, как в грозу,

Лиса я, сплетница-сорока,

Бревно, соломинка в глазу…

Ты, как птенца, меня оставил,

И разорил души гнездо,

И как теперь мне, будь неславен,

Прожить оставшееся до?..

Что ж ты не думал, кем я буду,

Когда исчезнешь ты навек,

Ежом став, по законам Будды,

В земле растаяв, будто снег?!

Внутри моей слезы горючей

Дрожит вселенная-беда,

Где белым ёжиком колючим

Твоя щетинится звезда,

Трещит, как лампочка ночная,

Пульсирует, как боль виска,

Как та слепая, сволочная,

Спать не дающая тоска!..