Читать книгу Часть картины. Роман - Анастасия Володина - Страница 3

После того как ее отпустили, пресса еще долго молчала. Время от времени что-то пролезало через интернет, хотя публиковавшие подробности сайты сразу же блокировали. Было ясно, что сверху спустили повеление не нагнетать, но этим же, как, впрочем, и всегда, всё лишь усугубили. То и дело всплывали сообщения из зарубежных источников, так что люди в привычной помеси недоверия и почти радостного возбуждения от того, что в очередной раз смогли поймать кого-то на лжи, раздували все большую истерию. Подарок – и Софья так и не узнает, насколько добровольный, – преподнесли ей в соцсетях: всплыла запись происшествия, на которой было видно, как Софья загораживает собой девочку. Позже всплыл пост мамы этой девочки, а затем начались поспешные поиски героини. Вот так и появилась «позитивная повестка», в которую наконец-то смогли вцепиться новостные каналы. Как в свое время, описывая трагедию в детском лагере, упор делали на героической девочке (фотографию, впрочем, показывали другой девочки, ну да ладно), теперь превозносили новую спасительницу. Тут же подключились блогеры. Каждому было, что выжать из этой истории. В соцсетях уже пачками вызревали теории заговоров, где Софье отводились самые разнообразные роли: от актрисы, играющей роль реальной девушки, которая сидит где-то в застенках, до специально подготовленной наемницы служб безопасности.

Ее осаждали журналисты, опасались соседи, а квартиру в итоге пришлось сменить. Софья боялась, что придется поменять и работу – на это намекали косые взгляды директрисы и некоторых учителей. Однако же совершенно внезапно голос в защиту подали те, кто чаще лишь обвиняет: школьники и родители. С удивлением она наблюдала за тем, как навязшие в зубах, почти пошлые и едва понятные слова – смелость, честь, самоотверженность – вдруг обретали для детей смысл. Благодаря ей, через нее. Почти обыденными стали восторженные записки с невнятно-ребяческими признаниями на ее столе. В коридорах и школьной соцсети то и дело появлялись фан-арты, на которых она представала то супергероиней в трико, то спецагентом в костюме и черных очках, а то и солдатом на совсем уж внезапном танке. Рисунки снимали быстро, часть из них забирала домой Софья. Поддавшись порыву детей, присоединились и родители. Те самые родители, которые еще месяц назад устраивали скандалы из-за каждой тройки и требовали не докучать их ребенку своими книжками, такими депрессивными, неэффективными, неактуальными и не конвертируемые в успешность, как было сказано в одном родительском чате. Как по мановению волшебной палочки (о нет, ведь это был топор) из среднестатистической надоедливой училки она обратилась в того самого почти мифического наставника-защитника, который умрет скорее, чем позволит пророниться хоть слезе их невинных детей. Родительские комитеты бились за право получить именно ее классное руководство. Биться, впрочем, пришлось с ней же: она выслушивала все просьбы и вежливо отказывалась, не принимая подношения, среди которых зачастую мелькали и солидной толщины хрустяще-белые конверты.

Директриса Елена Георгиевна, отмеченная профессиональным клеймом как-бы-чего-не-вышло, страшилась родительского недовольства. Что ни говори, а в школе оказался человек, замаравший руки – пусть даже в крови преступника. Елена Георгиевна с метрономом в руках наблюдала за тем, в каком именно статусе зафиксируется такой непостоянный маятник учительской славы. Только убедившись в незыблемости образа новообретенной героини, Елена Георгиевна чуть смелее расправила плечи, а затем и вовсе решила взять эту самую героиню под свое крыло – в интересах всей школы, естественно. Провели масштабный вечер-концерт в память о погибших, лицом мероприятия стала новая звезда. Председательница родительского комитета со всей торжественностью вручила ей грамоту, завуч выступил с речью, в которой сравнивал учительницу чуть ли не с Янушем Корчаком. Директриса, смело глядя в камеру, заявила, что именно школа взрастила такого выдающегося педагога. Кусочки трансляции концерта оказались в новостях, так что школа смогла-таки урвать свою минуту славы.

Выучиваясь читать, слышать о себе в третьем лице, Софья все больше теряла ощущение реальности – как происходящего, так и самой себя. Схожее чувство одолевало ее лишь однажды, когда во время затянувшегося карантина она месяцами смотрела на себя через веб-камеру, видя то и дело встревающую картинку с собой же. Та женщина, которая смотрела на нее с экрана, даже не была на нее похожа. А сейчас и тем более. То, что о ней говорили, и близко не соответствовало той истине, которую знала о себе сама Софья. В какой-то момент, чтобы сохранить хоть что-то свое, она попросту подменила обесценившееся за бесконечным повторением слово «героиня» на «персонаж». Так и получилось наконец посмотреть на себя откуда-то со стороны, через призму экранов, чуть равнодушно, чуть оценивающе, чуть предвзято, как смотрят отшумевший сериал – может, и с историей, но уже настолько замыленный тысячей, сотней тысяч постов, что даже интерес к нему уже кажется совершенной безвкусицей. А безвкусицу Софья не терпела, потому и сочла свой сериал «Соня в царстве дива» одним из тех, чья звезда угаснет при появлении нового инфопродукта.

Однако она прекрасно понимала, что сердцем ее сериала оказалась девочка. Эта девочка, которой там и быть не должно было, которую она даже толком не помнит, эта девочка оказалась ее спасательным кругом. Иначе из школы ее бы уволили под благовидным предлогом. Как нестабильную, как убийцу. Никому не было бы дела, что она и есть жертва. Так что в социальном смысле девочка спасла Софью в той же степени, что и Софья ее в реальности.

Языческие свистопляски вокруг Софьи больше всего утомили Нину Николаевну, привыкшую к тому, что все почести положены ей и ее предмету, религиоведению. Она и без того не одобряла Софью: пеняла на непристойность школьной программы, вольномыслие и слишком распущенную атмосферу на уроках. Она пыталась делать наставления неразумной учительнице – та учтиво, но неуклонно их отвергала, все повторяя «кесарю – кесарево». Тогда Нина Николаевна обратилась к директрисе. Елена Георгиевна искренне побаивалась грозной учительницы, втайне полагая, что той не хватает многих христианских добродетелей, о которых она столь усиленно рассуждает как на уроках, так и в учительской, и в приёмной директора (воспринимая их, впрочем, тоже как уроки – только в еще более беспутной среде). Поэтому директриса все-таки сделала внушение, и заодно, поддавшись женско-заговорщицкому порыву, не слишком аккуратно намекнула на источник жалоб. После этого инцидента прежде учтивое отношение Софьи сменилось на подчеркнуто льдистое, с Ниной Николаевной отныне она только здоровалась. Та затаила обиду. Вскоре она выяснила, откуда Софья родом, и принялась жалить в неблагонадежное происхождение, обвиняя в очевидно подрывной деятельности. Эта холодная война тянулась долго, однако случившееся в центре города происшествие и счастливо (в глазах Нины Николаевны) сыгранная в нем учительницей роль перевернули ситуацию.

Нину Николаевну возмущало, что в их школе на место истинного Спасителя пришла лжеспасительница, при виде которой она уже начинала бормотать стихи из Апокалипсиса. Однако щедро рассыпаемое по учительской недовольство не получало нужной поддержки: как бы многим ни кололо глаза резкое возвышение коллеги, Нина Николаевна, неуклонно терроризирующая весь преподавательский состав, вызывала еще меньше симпатии. Стоило ей войти, и все оживленные разговоры – о семье, досуге, отпуске, детях – затухали, поскольку для нее каждое предложение было поводом, чтобы пожурить, осудить или проклясть.

Многие с тяжелыми вздохами вспоминали прошлую учительницу, которая работала у них с тех пор, как в программу и ввели основы религиоведения, – матушку Марью, мягкую благодушную женщину, которая пришла к ним еще Марьей Сергеевной, а матушкой стала через пару лет. Муж ее, бывший одноклассник, а ныне отец Алексий, высокий, говорливый, с озорным мальчишеским лицом, то и дело озарявшимся «а я вот как раз читал, что…», часто заезжал за Марьей, заслужив любовь и вахтерш, и гардеробщиц, и учительниц. Даже Софья не устояла перед его обаянием. Алексий писал для известного просветительского портала, так что его незазорно было и пригласить на занятия с лекциями. На обществознании он рассказывал о работе с детьми из приютов и неблагополучных семьях, на МХК об обратной перспективе в иконописи, на истории о старообрядческих поселениях за рубежом, у Софьи о происхождении религиозных пословиц и влиянии житийного жанра. Его и Марью любили искренне, не из-под палки. «Матушка» для Марьи оказалось не столько статусом, сколько призванием. Спустя пять лет работы и двух декретов Марья уволилась: они с Алексием решили взять под опеку близняшек и переехать за город, чтобы построить дом на всех. Пришлось выбирать между детьми школьными и своими. Марья выбрала. Спустя неделю ее осиротевший класс (первое и последнее классное руководство, увы) полным составом наведался в гости, забившись в будто бы уменьшающуюся в размерах квартиру, и без того тесную для многодетной семьи.

Шестиклассница Оля Миронова, не по возрасту умная и любознательная девочка, почти плакала, когда уходила Марья. Фаворитки прежней королевы никогда не бывают в милости у ее преемницы, а Оля неслучайно была любимицей Марьи. Та всегда горячо поддерживала сосредоточенно-оживленные вопросы девочки – вопросы, через которые можно было пробиться в реальную жизнь всех этих ребят. Вопросы, которые делали ее предмет не очередной галочкой, а чем-то настоящим. Можно ли христианину служить в армии? Как соблюдать пост больным людям? Как поступит верующий человек, если на него нападают? А если на его семью, должен ли он защищаться? А если муж плохо обращается с женой, как должна вести себя женщина? Можно ли действительно оскорбить чувства? Должен ли верующий человек обращаться в суд, если этим он только укрепит чужое неверие? Марья любила свой предмет и любила своих детей, поэтому ее уроки скорее напоминали семейные совещания за ужином о том, что такое хорошо и что такое плохо. «Кухонная этика», – шутила она про себя.

Когда ушла Марья, сразу возник вопрос, кто же теперь возьмется и за классное руководство, и за основы религиоведения. Класс попытались всучить Софье, она же отбилась, выставив перед собой щитом журнал с переработками. Преподавать религиоведение позвали женщину из православной гимназии, бывшего завуча Нину Николаевну. Грозная, мужеподобная фигура, с ног до головы замотанная в черное, являла собой очевидный контраст по сравнению с круглолицей веснушчато-легкомысленной Марьей. Дети почти сразу прозвали новенькую «матушкой Николаей», а затем, сами не заметив, как, кличку подхватили и учителя. В итоге матушка и стала новым классным руководителем.

Нина Николаевна во главу угла ставила дисциплину. На уроках она куда больше говорила о гневе Божьем, чем о его законах; особо упрямствующих припугивала статьей. Нина Николаевна принялась искоренять скверну во всех ее проявлениях, начав с самого простого, на ее взгляд, преобразования – вопиющей бесформенности учеников. Матушка ратовала за школьную форму, четко разделенную по половым признакам: брючные костюмы мальчикам, юбки и блузки девочкам. Девочке в брюках, а уж, упаси господь, в джинсах на уроке и классном часе приходилось тяжко. Нина Николаевна никогда не заявляла прямо, что дело было именно в не подобающих барышням брюках, однако самые невыносимые минуты у доски доставались именно девочкам, одетым не по установленным лично матушкой правилам. И постепенно, прочувствовав прямую взаимосвязь между внешним видом и придирчивостью учительницы, девочки приняли правила игры. В итоге в классе осталась только одна упрямица, которая в дни уроков Нины Николаевны заявлялась строго в брюках.

Матушка Николая сразу уловила неприязнь темненькой девочки с первой парты. Каждый раз Оля, вставая вместе со всем классом в начале урока, демонстрировала брюки. Каждый раз Оля отвечала урок по двадцать минут и получала недовольную тройку. Смекнув, что оценками здесь не проймешь, матушка пошла другим путем. Она высмеивала ответы Оли, опираясь на вынужденную поддержку класса. Ребята, может, и предпочли бы не вмешиваться в ежеурочную баталию, однако если наблюдать, то с безопасной стороны, а в споре учителя и ученика в средней школе победитель известен наперед. Поэтому, когда во время очередного шельмования матушка Николая обращала свой лик к классу и скорее утвердительно спрашивала у ребят: «Правильно я говорю?», «Вы ведь понимаете, почему она не права?», «Вот ребята сейчас быстро объяснят, что не так», – в ответ слышался одобрительный гул. Ведь объяснять зазнайке Мироновой, почему она не права, было куда проще, чем отвечать самому. Тут и матушка всегда норовила подсказать да не лютовала с оценками.

Матушке Николае удалось зацепиться за то, что делало Олю особенной для Марьи: любознательность, независимость, спонтанность, – и сделать ее особенной для всего класса.

А для двенадцатилетнего ребенка порой нет ничего хуже, чем оказаться особенным.

Оля понимала, что битва разворачивается между ней и матушкой, однако не злиться на одноклассников не могла. После каждого урока она огрызалась на попытки заговорить и просьбы списать – от тех, кто выговаривал ей полчаса под учительское суфлирование. На десятиминутках праведности каждый мог почувствовать себя чуть лучше, объясняя однокласснице ошибки. А Оля чувствовала себя преданной. Снова и снова.

Оля сосредоточенно слушала новозаветные предания Марьи, но внимательнее всего она слушала отца, который считал «зуб за зуб» единственным реально работающим законом мира. Поэтому Оля и решила попробовать кое-что новое.

УРОК РЕЛИГИОВЕДЕНИЯ

(запись на телефон)

Присутствуют:

Ильинская Нина Николаевна, классная руководительница, учительница основ религиоведения

Миронова Ольга, ученица 6Б класса

Горностаев Василий, ученик 6Б класса

Класс 6Б.

Нина Николаевна молча входит в кабинет, взмахивает рукой, и дети тотчас вытягиваются по струнке. Взгляд матушки пробегает по классу, останавливается рядом с камерой. Усмехается. Нина Николаевна садится за стол, недовольно причмокивает и жестом позволяет детям сесть. Щелкает пультом. На экране высвечивается тема урока: «Ветви христианства». Нина Николаевна открывает слайд презентации, заполненный мелкими строчками.

Нина Николаевна. Тааак. Ну-ка, Горностаев, давай-ка вслух.

Вася. Если какая-то ветвь от… отломится от дерева, то, потеряв связь с жизненными соками, неизбежно начнет засыхать, растеряет свои листья, станет хрупкой и легко сломается при первом же натиске.

Класс смеется и шепотом передразнивает.

Нина Николаевна. Натиске, Горностаев. Давай дальше.

Вася. То же самое видно и в жизни всех сообществ, отделившихся от Православной Церкви. Как от… отломившаяся ветвь не может удержать на себе листьев, так и те, кто отделяются от подлинного…

Класс смеется.

Нина Николаевна. Подлинного.

Вася. …Подлинного церковного единства, не могут больше сохранять уже и свое внутреннее единство…

Пока Вася читает, Нина Николаевна покачивает головой. Вдруг раздается фырканье. Нина Николаевна резко поворачивается и смотрит прямо в камеру.

Нина Николаевна (раздраженно). Тебе что опять не нравится, Миронова?

Оля. Цитата.

Нина Николаевна. А твое мнение здесь кому-то важно?

Оля. А вам не важно? Вы же нас учите.

Нина Николаевна. Ты меня учить еще будешь, как учить?

Оля. Могу.

Нина Николаевна. Ну-ка! К доске подошла.

Камера чуть трясется, но остается на месте. Перед доской оказывается Оля.

Нина Николаевна. Ну-ка! С чем же ты тут не согласна, Миронова? Хотя, по правде сказать, нам не очень-то интересно. Да, ребята?

Раздается робкий гул.

Оля. Как будто кроме православия ничего правильного и нет.

Нина Николаевна. Ну и какая же религия у нас в стране должна быть правильной, по-твоему?

Оля. По-моему? Никакая. Но нам раньше всегда рассказывали об истории, а не просто начитывали со слайда, почему другие ветви неправильные. Мы сами выбираем, во что верить вообще-то.

Нина Николаевна. Вы сюда не думать пришли, а учиться. По-твоему, ты сама в этом разберешься? Без наставления, да?

Оля. Конечно.

Нина Николаевна. Горностаев, вот смотри, я говорю: «Казнить нельзя помиловать». Что я имею в виду?

Вася. А где запятая?

Нина Николаевна. Без запятой. Что я имею в виду?

Вася. Ну это… Непонятно.

Нина Николаевна. Почему?

Вася пожимает плечами.

Нина Николаевна. Ты не можешь определить, что я имею в виду, по одной этой фразе, да? Без пояснений, правильно? Ребята, понятно?

Класс. Да.

Оля. Нет.

Нина Николаевна. Все еще непонятно?

Оля. Есть главная книга, Библия. Каждый может понимать ее как хочет. Меня так учили.

Нина Николаевна. А ты такая умная, чтобы толковать Библию?

Оля. Библия – это то, как ее толкуют. А откуда кто угодно может знать, что имел в виду Иисус, когда говорил ту или иную вещь? Евангелие – это четыре разных истории. Похожих, но разных, ведь это же все пересказы! Вот взять нас с вами. Мы ведь по-разному бы рассказывали одно и то же. Даже то, что происходит сейчас, здесь, на уроке. Нельзя… просто пересказать, если ты участвовал.

Нина Николаевна. У событий есть свидетели. Ты можешь говорить одно, я другое, но правда все равно отыщется.

Оля. У свидетелей свои интересы. Как будто Библию нельзя было переписать! Все подряд переписывают и перетолковывают. Как выгодно им!

Нина Николаевна. Упрямишься, значит. (Поворачивается к классу.) Кто объяснит Оленьке, в чем она ошибается и почему она не может сама заниматься толкованием? У Оли есть авторитет, чтобы таким заниматься?

Класс. Нет.

Оля. Значит, когда я вырасту и стану профессором, я смогу толковать? Как авторитет? Как вы? Лучше вас?

Нина Николаевна. Смотрите-ка, ребята, как Оля хочет быть лучше остальных. Лучше вас.

Оля. Я не…

Нина Николаевна. Оля собирается профессорствовать. В кислых щах, наверное.

Класс робко смеется.

Нина Николаевна. Видишь, Оленька, ребята знают, что с твоими способностями по тебе свободная касса плачет! Садись, Миронова, тройка с минусом, опять ты ничего не поняла. Я, впрочем, уже не удивляюсь.

Нина Николаевна отмахивается, но Оля остается на месте.

Оля. За что тройка? Вы же сами знаете, что я хорошо учусь. За что же вы снижаете? За то, что я думаю не так, как вы?

Нина Николаевна. Как мы, значит.

Оля. Я имела в виду…

Нина Николаевна. Ты, Оля, еретичка, но нас в это не втравливай. У нас свои ценности. Идут основы православной культуры, идет пост, а она так себя ведет! Нехристь!

Оля. А вам не кажется, что вы как учитель должны уважать меня?

Нина Николаевна. А с какой это стати? Ты сама не уважаешь меня, свой класс, свою школу. Страну свою, в конце концов.

Оля. Неправда!

Нина Николаевна. Ну а что ты здесь… распинаешься? Садись уже.

Оля. Но не мне! Вот Марья…

Нина Николаевна. Ребята, видите, в чем дело, оказывается. Оля хочет индивидуальное обучение. То ли потому, что слишком глупенькая и не поспевает за вами, – что похоже на правду. То ли – как она сама думает – потому, что вы все нетребовательное тупое стадо, а она ваш многоумный пастырь, которая прямиком в геенну сведет. Это гордыня, Миронова. Она и тебя, и других погубит.

Класс неодобрительно гудит.

Нина Николаевна. Видишь, ты нас всех обидела. Так что нужно извиниться.

Оля. За что это мне извиняться?

Нина Николаевна. Всех этих людей ты назвала дебилами. Одна ты у нас умная, значит?

Оля. Зачем вы…

Нина Николаевна. Ребята, я что, обманываю?

Класс. Нет.

Нина Николаевна. Видишь, Миронова, обманываешь все-таки ты. Видать, тебя бес путает.

Оля. Почему вы меня унижаете?

Нина Николаевна. Эк мы заговорили, какими словами бросаемся! Смотрите, ребята, у нас тут мученица! Святая! Унизили ее, видите ли! Ты бы меньше языком своим поганым… Извинись!

Класс гудит. Слышится «да извинись ты уже, да и все», «Оль, давай уже», «ну хватит».

Оля. После того как вы меня оскорбили? Опять?

Нина Николаевна. Я человек незлобивый, прощаю сразу, а вот класс свой ты обидела. Вышла к доске и оскорбила всех присутствующих. Извинись.

Выкрики «Давай!» становятся громче.

Оля. Вы не имеет права меня заставлять.

Нина Николаевна. Последний раз говорю по-хорошему.

Оля. А что что?

Класс. Перестань, перестань, перестань уже.

Вася. Оль, серьезно уже, достала!

Нина Николаевна. Горностаев, иди сюда! Давай. Вставай на колени, Миронова. Вставай. А ты держи ее за плечи! Держи, я сказала! Жену как держать будешь? Вот так и стой до конца урока. Молись о прощении грехов.

Натужно красный Вася стоит позади Оли и держит руки у нее на плечах. Оля прижимает ладони к лицу.

Нина Николаевна торжествует.

Нина Николаевна возвращается к презентации. Время от времени посматривает в угол, где стоят ребята.

Класс молчит.

***

Он растерянно качает головой:

– К чему эта… зарисовка школьных нравов?

– С этого фактически все и началось, вы же сами попросили…

– Это конечно, но давайте чуть ближе к… – запинается и вздыхает: – Расскажите мне о нем. Откуда вы его знаете? Как вы вообще познакомились?

– Из-за этого и познакомились.

– Коллега?

– Нет, мы встретились на собрании.

Он пожевал губами.

– Я боюсь спрашивать, но все-таки: каком собрании?

– Родительском, каком еще. Это же школа, – она только разводит руками.

Тут ей вспоминается собрание, другое собрание, и внутри все обрывается. Нет, не расклеиваться, еще слишком рано, она только в начале своего рассказа.

– Да, да, родительском, простите. Я не думал, что отцы туда ходят.

– А вы ходите?

– Все просто: я не отец.

Она только хмыкает. Неудивительно, ему ведь много с кем приходится общаться, излучая мнимую доверительность, так что и не упомнить, кому что наговорил. Выходит, и ей будет куда проще.

Поймав его вопросительный взгляд, она спешно продолжает:

– Он и не ходил раньше. Это был особый случай, когда многие пришли, даже бабушки были. Громкий скандал, вот и объявились.

– Из-за записи на уроке?

– Да.

– И он там был как отец?..

– Мальчика.