Читать книгу Часть картины. Роман - Анастасия Володина - Страница 6

Вечером, уже вернувшись из больницы, она увидела сообщение. Одно слово: «Спасибо». Ничего не ответила, ведь у того скомканного разговора в машине не было продолжения. Было неловко из-за поспешно сказанного, но вот довези он ее до дома, ситуация стала бы куда более конфузной. Что было делать, начни он напрашиваться на чай или пустись в откровенности по дороге? Ей никогда не был близок этот синдром попутчика, а уж тем более он неуместен в отношениях с отцом ее – его же стараниями! – ученика. Ее устраивала стерильно-безопасная среда школы: мало мужчин, мало неловких ситуаций, вызванных тем, что кто-то что-то не так понял и истолковал на свой лад, – такое регулярно случалось с ней в студенчестве, когда она бывала по обе стороны баррикад: то она упорно не обращала внимания на уже почти отчаянные намеки, то ее печальные взгляды не замечались. Это потом ей стало все равно.

Она уже и не помнила, когда в последний раз встречалась с мужчиной больше двух-трех раз. Отношений не было – лишь липкие сношения и брезгливость наутро или же посреди ночных побегов на такси. В режиме приятных знакомств она продержалась недолго. На смену пришел уже привычный за много лет одиночества вакуум.

Андрей производил впечатление человека, с которым никаких легких знакомств не выйдет. Ничего легкого. В нем читалось упрямое требование соблюдать его правила. Рассматривая Инну в больнице, Софья вдруг поймала себя на беспокойном сравнивании, напоминающем так давно забытое чувство ревности. Софью раздражало это, как раздражало ее то, что уже неделю, выходя с работы, она бросает ищущий взгляд в сторону стоянки. В эти моменты она фыркает про себя: «Жалкое зрелище!» – и торопится прочь от ложных надежд, которые вселил в нее один неясный полунамек.

Вы меня задели.

Намеков больше не последовало. Выскочило сообщение с предложением встретиться. Она покрутила в руках телефон. Отложив его в сторону, вышла на балкон, постояла там минут пять, пока не пробрало морозом. Вернувшись, вздохнула и ответила ему согласием.

Неправильно, она это знала. Но внезапное ощущение нужности накрыло ее с головой, отказывая разуму в праве голоса. Ведь, стоило ей выйти оттуда, как мысль, которая все это время оставалась размытым пятном на задворках сознания, вдруг обрела четкий контур: погибни она или окажись за решеткой, никому до этого, в сущности, не было бы дела. На работе заметили бы ее отсутствие даже не в первый день – и то лишь по шумящим в коридорах школьникам. Родителей нет, семьи не появилось, а друзья заняты своими жизнями. И сколько времени должно пройти с последней встречи, чтобы уже можно было смело вычеркнуть человека из близкого круга? «Поздравляю с… Желаю много… Надо как-нибудь встретиться!» – вот и все, что осталось от старых связей. Встречи же становились более неловкими, линии жизни расходились слишком далеко, поэтому дружба носила характер артефакта, ценность которого заключается только в его древности.

На работе тоже как-то не завязывалось. Когда к ним только устроилась англичанка Аня, то едва-едва наметилось приятельство, которое ограничивалось, впрочем, совместными обедами и обсуждением школьных новостей. Изредка девушки доходили вместе до метро. Софья понимала, что их общение главным образом результат хоть какой-то близости по возрасту и не рассчитывала на долгую счастливую дружбу.

Как-то раз на праздновании конца календарного года Аня, выпив лишний бокал красного на пустой желудок, пустилась в душевные излияния.

– Хорошая ты вроде баба, Соня. Умная, симпатичная, не истеришь, мозг не копипастишь. Вот только жизни в тебе нет. Ты как… робот. Или рыба. И жизнь у тебя такая же, рыбья. Куда несет, туда и ты.

– А ты? – Софья ничем не выдала раздражения.

– А я другая. Я-то здесь не задержусь.

Софья ничего не сказала. Точнее, с нового года перестала разговаривать с Аней вообще. Аня растерялась, попыталась навести мосты, но вскоре ей стало не до того, ведь предсказание начало стремительно сбываться.

Дело в том, что, помимо преподавания, Аня занималась еще и переводами – в основном устными. У девушки был контракт с одним телевизионным каналом, и как-то раз после спонтанного корпоратива случилось так, что Аня обвинила в изнасиловании одного локально известного ведущего.

Нет, она не писала об этом в соцсетях. Нет, не ходила по передачам для домохозяек. Нет, не давала комментариев. Аня всего лишь пришла в отделение полиции и написала заявление. Но этого хватило.

Локально известный ведущий внезапно стал звездой, за которую заступились многие коллеги.

Заступился ли кто за Аню?

Молодость, красота, легкомысленные фотографии в соцсетях – вот главные признаки вины. По крайней мере, на этом сошлось общественное мнение.

Школьники не интересовались этой историей, они и не включали телевизор. А вот родители были в курсе, потому потребовали отстранить от преподавания распутную девицу, посмевшую локально оказаться под уже не локально известным ведущим и вдруг не порадоваться этому. На шумном родительском собрании в защиту Ани высказался лишь Николай Александрович – историк, завуч по воспитательной работе, который как-то попытался донести до окружающих, что винить жертву неблагородно и недопустимо и что каждая женщина может оказаться на ее месте, однако тем самым вызвал куда большее возмущение матерей и, прежде всего, Нины Николаевны. Она разразилась гневной отповедью, обличая поведение блудниц, которые вызывающе одеваются, не пытаются блюсти себя, посещают злачные места, пьют, а кое-кто еще и курит – несмотря на многочисленные запреты. Матери и учительницы, возмущенные тем, что историк посмел сравнить их с какой-то гулящей девкой, горячо поддержали Нину Николаевну, и не подозревая, что приличная часть ее речи была обращена к ним же.

А что же сделала Софья?

Софья не пришла на собрание, взяв отгул.

Да, она видела, как сильно тогда Аня нуждалась в поддержке. Видела, но ни единым взглядом или словом ей не помогла. Она не мстила за пьяные откровения, истинность которых для нее, в общем-то, была очевидна. Нет, она не вмешивалась.

Тогда, на пике охоты на Аню она не очень-то об этом думала, но сейчас… Ребенка травля может довести до чего угодно, но разве со взрослыми по-другому? Кто знает, до какой степени отчаяния могла бы дойти Аня?

Ее беспокоили эти мысли, ей не нравилось вовлекаться, но процесс, запущенный праздничным ноябрьским вечером, было уже не остановить. Внезапно выяснилось, что недостаточно закрыться книгами, фильмами и музыкой, чтобы жизнь тебя не трогала, потому что она достанет тебя и из добровольной десятилетней комы, когда ты просто идешь по центру города, не обращая внимания на опасно близко припаркованный к пешеходной зоне автобус или совсем еще мальчишку с увесистой сумкой в руках, из которой выглядывает палка. (Палка ли? О нет, это был черенок топора, но кто бы мог это предположить?) Как и она сама, все, кто там был, регулярно слышал о подобных историях, которые за последние годы стали страшной обыденностью. Однако никто и не предполагал, что станет частью этой обыденности.

Она помнила все лишь отрывками. Крики, падение, звон стекла. А еще тот осколок – такой крупный, острый, соблазнительно-зовущий.

Он отпечатался на ее ладони и в ее памяти – видимо, навсегда.

И в тот момент, когда она схватила осколок и нанесла первый удар, она внезапно перестала быть невидимкой. Она оказалась значимой, ее слово – весомым, ее лицо – узнаваемым. И как бы ее ни раздражала чужая навязчивость, ни за что на свете она бы сейчас не согласилась вернуться к своему прежнему состоянию.

Состоянию пустого места.