Читать книгу Часть картины. Роман - Анастасия Володина - Страница 5

– Ребята.

Двадцать пар глаз смотрят на нее. Настороженность, любопытство, благоговение, страх – и никогда доверие. Они слушались ее, они уважали ее, они хвастались обладанием ею перед другими классами и школами. Но они боялись ее.

После случившегося многие дети вели себя пришибленно. Были среди них те, кто в свое время сказал Васе слишком много, но были и те, кто переживал, что так и не сказал ему ничего.

Оля за последнюю пару недель заметно осунулась.

Едва ли она могла предвидеть, как именно срикошетит ее месть.

Едва ли она могла догадаться, что травить мальчика окажется проще, чем не имеющую ни одного аккаунта матушку. Матушку будто и не задело – просто она исчезла из школы. Директриса боялась, что отношения придется выяснять и с Ниной Николаевной, но та согласилась уйти тихо. О новой кандидатуре пока даже не заговаривали, решили повременить с занятиями до следующей четверти, а то и года.

Софья ломала голову, пытаясь отыскать новый рычаг влияния. Сложно найти столь же клейкую материю, как общий враг, потому главным было не допустить появления очередного неприятеля среди своих же. Или не стать таковым для них. Оля вновь могла бы попасть под удар, но после случившегося ее не трогали. Избегали, побаивались, но не трогали.

Так же, как Софью.

В итоге, отчаявшись придумать что-то оригинальное, Софья предложила вместо классного часа отправиться в больницу к Васе. Вечером родительский чат разрывался. Кто-то не хотел отпускать ребенку в больницу (далеко, долго, бесполезно, заразно), кто-то до сих пор обвинял во всем Васю («Не хватало только связываться с суицидником и садистом!» – кто-то написал, но потом быстро удалил). Она писала и писала, объясняя, почему это важно. До кого-то удалось достучаться, до кого-то нет. В итоге пришлось пойти на уступку и сказать, что она договорится с остальными учителями, чтобы не было домашнего задания на весь следующий день. Тогда даже самые ярые противники согласились, ведь никто из родителей не был горячим поклонником вечерней лепки спешно-сонных докладов.

Началось все плохо. Васе было стыдно, ребятам неловко. Инна, мать Васи, взглядом цеплялась в каждого, тщетно отыскивая виновника несчастья своего мальчика. Парадоксально, но Оли это не касалось: на нее Инна смотрела куда теплее.

Чтобы отвлечь нахохлившуюся женщину, Софья предложила выпить кофе, надеясь, что та согласится оставить своего подбитого птенца. Нехотя, с оглядкой, но Инна вышла из палаты.

На улице она тотчас вытащила пачку тонких сигарет и затянулась. Софья, кутаясь от холодного ветра в шарф, невольно залюбовалась: высокая, стройная, с нежным лицом, пальцами пианистки и волосами женщин с картин Боттичелли, она напоминала статуэтку – из тех, что стоят на верхней полке за стеклом бабушкиного серванта. Смотреть, но не трогать. Как все невысокие женщины, Софья привыкла смотреть на людей снизу вверх, но рядом с Инной ее это не смущало и не раздражало: казалось, только такого взгляда мать Васи и заслуживает.

Почему же они развелись?

Андрей не похож на человека, привыкшего смотреть снизу вверх. На собрании в актовом зале, стоя перед возвышающейся сценой, он тем не менее говорил с остальными на равных.

Инна первой нарушила молчание:

– Надеюсь, вы знаете, что с этим всем делать.

– Я тоже надеюсь. – Софья не могла напрасно – пока напрасно! – подбадривать ее. – Я понимаю, вы хотите услышать конкретный план-перехват, но его нет. Только пытаться, только пробовать.

– Что ж, возможно, и это уже немало. – На красивом изящно-нервическом лице отразилась беспомощная усталость. – Знаете, я все еще не понимаю, как такое возможно. Как дети могут быть такими жестокими по отношению друг к другу?

Софья хмыкнула:

– Честно говоря, с недавних пор я тоже это спрашиваю, только… Как люди могут быть такими жестокими?

– Конечно.

В глазах Инны промелькнуло понимание. Она знает.

Естественно, она знает. Все знают. В мельчайших подробностях. Рука отозвалась болью, и Софья поторопилась продолжить:

– Сугубо детская жестокость – это отрывание крыльев из любопытства. Исследовательский интерес и незнание норм. А потом уже приходит жестокость другая. Настоящая, по-своему… – перед глазами всплыло то еще совсем юное лицо, – сладострастная. Когда они узнают эти нормы и видят, как легко их нарушают взрослые – даже лучшие из взрослых, возможно, те, кто эти нормы им должен давать, – они становятся жестокими, потому что хотят казаться взрослее. Это мы их учим быть жестокими. Я уверена, большинство тех, кто заливал грязью аккаунты Васи, уже давно отпраздновало совершеннолетие. Дети по уму, взрослые по последствиям. На них так легко повлиять…

Инна закусила губу

– Сколько лет было тому… которого вы?

– Двадцать два.

– Еще совсем мальчишка.

– Да.

– Вам жаль его.

– Ему промыли мозги. Но это не оправдание.

Покажите, как вы его ударили.

А что, если через тот осколок в нее попала часть его крови? Что, если это она змеиным ядом засела внутри так крепко, что не дает уснуть по ночам, заставляя раз за разом прокручивать всю свою жизнь в поисках ответа на один простой вопрос.

Почему я?

– Нет, конечно. – Инна выдохнула дым в другую сторону, но у Софьи в глазах все равно защипало. – Знаете, когда я все это прочитала… – она чуть всхлипнула, – я представила, что там был бы Вася, у нас ведь секция там неподалеку, и… Но там были вы. Хорошо, что там были вы.

– Вот именно. Я там была. И все, – Софья поморщилась.

– Но вы же были и в этой школе, – внезапно обрушилась на нее Инна. – И ничего не сделали!

– Я же не знала.

– Я тоже! – Инна всхлипнула. – Он же ничего не рассказывал. Все так быстро случилось, и я не успела даже поговорить с ним… Это все Андрей со своим «мальчики не жалуются»! А потом, когда я зашла к нему в профиль и прочитала, прочитала все, что там писали, все, чего они ему желали, как его оскорбляли, господи… да я сама бы вскрылась! Я хотела нанять каких-нибудь амбалов, чтоб, знаете, чтоб их всех там, чтоб хоть как-то мозги на место встали!

– Это бы не помогло.

– Я знаю, знаю. – Инна притушила сигарету. – Просто я очень давно не спала…

– Разве муж вам не помогает?

– Бывший? Нет, он приезжает и все делает, но с этим ему мне не помочь. И то, что он хочет оставить Васю в школе… Для него-то это форма закалки характера, ведь «пацан растет», но мне как с этим жить, если мой ребенок – там, среди этих…

– Среди других детей. Всего лишь детей, Инна.

– Вы сами знаете, на что могут быть способны дети!

– Я буду приглядывать за ним. Обещаю, – вырвалось у Софья само собой.

Никаких гарантий, она же только что сама говорила! Чтобы отвлечь Инну, Софья быстро спросила:

– Оля часто сюда приходит?

– Почти каждый день.

– Ее же вы простили, да?

– Да.

– Попробуете с остальными?

Инна долго терла переносицу, словно закрываясь от неудобного вопроса.

– Иначе ведь не получится?

Софья покачала головой. Они направились в сторону палаты. Встреченная по пути медсестра сделала замечание из-за шума в палате. Смех слышался уже на лестничном пролете. Лицо Инны тут же исказил страх, она ворвалась в палату и тут же выдохнула.

Все говорили одновременно, то и дело перекрикивая друг друга; в потоке Софья различала знакомые прозвища учителей: Коса (директриса), Академик (историк), Мурашка (математичка), Гнездо (биологичка).

Ближе всего к Васе сидела Оля. Впервые за долгое время девочка улыбалась.

Софья была почти довольна этим визитом и своей ролью в нем. Почти. Потому что именно тогда она в первый раз услышала, как ее отныне прозвали в школе.

Юдифь.

***

Он озадачен:

– Вы же не еврейка. Хотя и есть что-то как будто. Отчество и… профиль у вас, честно говоря…

Нина Николаевна почти сразу заподозрила в ней семитскую кровь, но, обнаружив правду, обрадовалась, что нашла еще более злостного нарушителя.

Будь она просто татаркой, все сложилось бы куда проще. Одно дополнительное определение почти автоматически делало ее врагом в глазах многих.

Так сложилось исторически, вспомнилась ей присказка университетских времен.

– Да, некоторые принимали меня за еврейку, но не дети. Это пошло именно после… после того случая.

– Почему?

В ее голос тотчас вкрадываются привычные учительские интонации.

– Видите, выходит, есть толк от этого предмета. С этим я и не спорила… Так странно, люди ведь и сами не знают, во что же они верят… Нашему с вами поколению в школе о религии не говорили, в семьях не особо разбираются, поэтому многие и не знают даже самых известных библейских персонажей.

– Персонажей?

– Вам не нравится слово?

– Персонажи… в книжках.

– Вам больше нравится слово «герой»? Библия и есть книга. Очень хорошо написанная, кстати. Язык, персонажи, сюжеты, форма – поэтому и остается самым влиятельным текстом нашей культуры.

Он недовольно морщит лоб.

– Не думал, что вы как-то… интересуетесь.

– Еще бы, ведь неверие в ваших глазах равно невежеству.

– Я этого не говорил. Но вы ведь… не христианка, сами сказали.

– Но я живу в христианской культуре, это так или иначе определяет те же моральные устои. Любовь к ближнему, самоотречение, самопожертвование – штука противоестественная, но парадоксально… правильная. В конце концов это и делает нас людьми.

– Раз вы так считаете… Что ж тогда сами нарушаете-то, Софья Львовна, а?

Сказано без иронии, в голосе горечь. Странно. Будто ему действительно есть дело.