Читать книгу Часть картины. Роман - Анастасия Володина - Страница 8

Андрей сказал, что 31-го декабря поедет забирать Васю из больницы. Она была уверена, что и сам Новый год он встретит с семьей. Вася, конечно же, ничего не знал об их внезапной связи и, определенно, для таких откровений время выдалось неподходящее.

Софья удивилась обещанию вернуться до полуночи. Новый год – семейный праздник, разве нет? Детский праздник на самом деле, поправил он.

Да, Новый год с его ворохом избавлений от прошлого и пожеланий на будущее сам по себе и есть детство, даже младенчество. Начало с чистого листа – мнимое, конечно же, ведь прошлое тебе не ящеркин хвост и не лягушачья кожа, чтоб можно было сбросить по одному хотению.

Для нее этот день перестал существовать вместе с родителями. Их-то как раз увлекала предпраздничная суета; весь декабрь, пусть даже и дождливый, становился преддверием торжества. Они составляли карту сокровищ и прятали от нее и друг от друга повсюду подарки, превращая формальность в игру. Да, они всегда умели играть, выпуская на свободу потаенно-детское. Даже когда она выросла и приезжала домой только на Новый год, ей приходилось по планам отыскивать предназначенные ей мелочи – с фонариком, под дождем, в грязном слякотном саду. Ее почти начали раздражать эти глупости. Почти.

Ведь они были так счастливы удерживать и ее в этой детскости… Слишком долго, надо признать.

Одна только елка выбивалась из традиционного празднования. Приносить ее было незачем: во дворе дома стояла сосна, которую посадили за год до рождения Софьи. Сосна и Софья росли вместе. Сейчас в давно запущенном саду сосна давно переросла дом и остальные деревья, так что украсить ее все равно не вышло бы. Да и некому. И незачем. Софья не ездила туда зимой уже очень давно. В канун праздников тоска всегда становилась сильнее, а ей этого с избытком хватало и здесь. Тем более, что здесь в декабре выпадал снег – все реже, все чаще шел дождь, как в детстве, как дома, – но все-таки. Обычно в этот день она выпивала бокал вина и ложилась спать сразу после двенадцати.

Но не в этот раз.

В этот раз у нее был повод сделать все иначе. Она заказала и нарядила елку – впервые. Приготовила подарок, потратив уйму времени и денег. Провела полдня у плиты. Сожгла пирог – еще один почти утраченный навык. Сделала новый, волнуясь, сможет ли угодить Андрею. Само слово «угодить», промелькнув в голове, не вызвало в ней привычного протеста. Вспоминались только старания матери: она сама просыпалась за час до остальных, чтобы испечь Соне блинчики с топленым маслом да сделать мужу гренки с яйцом посерединке, как он любит.

«Как он любит» вдруг стало важнее всего – и днем, и ночью.

И все-таки Софья совсем не удивилась бы, позвони Андрей в одиннадцать и отмени все планы. Это казалось правдоподобным. Правдоподобнее того, что она больше не одна.

Какой-то частичкой себя она даже хотела этого. Для нее это стало бы знаком притормозить, отступить, дать себе подумать и выдохнуть, не сваливаясь в иллюзии. Она слишком давно выбыла из игры и плохо помнила, как работают отношения. Хорошие, здоровые отношения. Плохие и никакие бывали и у нее. Родители – вот кто был образцом. Она ведь успела застать их серебряную свадьбу.

А золотой уже не случилось. (Не) лишнее напоминание о том, что бывает с, казалось бы, хорошими отношениями.

Брак Андрея тоже не сложился. Не вдаваясь в подробности, он заверил, что с Инной они оказались куда лучшими родителями и людьми по отдельности, а не вместе. Сам Андрей не хотел делать сына свидетелем безвкусных склок, потому что на своей шкуре знал, каково это. Долго затягиваясь, он описывал, как в детстве убегал и прятался в шкаф, под кровать или за шторы, пытаясь отвлечь родителей от постоянной ругани. «Шторы до сих пор ненавижу. Мерзкие пыльные тряпки», – грустно усмехнулся он, бросив одобрительный взгляд на жалюзи в ее квартире.

– Я их разводу даже радовался. Пообещал себе, что так жить не буду. Не буду цепляться за семью, если ее больше нет. Сейчас мы с Васей видимся меньше, да. Зато это время… осмысленное прочувствованное, заполненное. Понимаешь? Он ждет меня. Я рад ему. Только так все должно происходить.

– А если Инна вдруг выйдет замуж?

Он только пожал плечами:

– У меня появился отчим. Я только пошел в первый класс. Почти у всех были матери-одиночки да бабушки на линейке, а у меня сразу два отца. Они ладят. До сих пор вместе выбираются куда-то в лес, в походы, я тоже с ними, бывает, хожу.

– Твой отец женился?

Он нахмурился.

– Были какие-то… Да все как-то бестолково.

– Андрей? – что-то в ее тоне заставило его напрячься. Злясь на себя, она все же не могла не спросить: – Я – бестолково?

– Нет, конечно. Ты – необычно.

– Почему?

– Потому что я хочу встретить с тобой Новый год, а ты хочешь спровадить меня к бывшей.

Софья только запротестовала, вспомнив куда более красивую женщину на другом конце города.

В итоге Андрей вернулся вовремя, не было и десяти. Поэтому у нее не осталось шанса сохранить трезвый разум.

Приходилось признать: она пропала.

***

Он излишне напряженно всматривается в нее:

– Что же в нем было… такого?

– Как это объяснить?

– Попробуйте.

– Знаете, бывает, что ты видишь кого-то и от тебя словно нить протягивается к этому человеку? – в его глазах мелькает тень понимания, он медленно кивает. – Бывает, наоборот, от кого-то протягивается к тебе, настолько сильная, что ты это чувствуешь и отвечаешь. А бывает… редко, очень редко, но бывает и так, что это происходит синхронно. Так и случилось там, на собрании. Я увидела его, а он увидел меня. Такую, какая я есть. Так и получается связь, которую не разорвать так просто. Связь, к которой ты возвращаешься. Связь, которая больше вас. Такое бывает с… редкими людьми.

Связана по рукам и ногам. Нет, повязана. С тем ли?

– А вы романтик, оказывается.

– Мы все романтики, когда влюблены, разве нет? Это то, что я думала тогда.

– А сейчас?

– Сейчас я думаю, что была очень одинока. Уязвима. Слаба. А он появился в нужное время. На его месте мог бы оказаться любой, кто взглянул на меня чуть пристальнее и многозначительнее обычного. В нем не было ничего такого. Ничего особенного.

Она быстро моргает и не переставая вертит в руках какую-то ручку, столь неосторожно оставленную на столе. Его жест.

***

Он был особенным.

Софья поняла это в тот самый первый миг, как его увидела. Он менял пространство вокруг, подминая его под себя, притягивая к себе чужое внимание.

Негромкий, но приятный голос заставлял вслушиваться. Грубовато-неправильные черты лица – всматриваться.

Хотелось его слушать. Хотелось смотреть.

Хотелось дотрагиваться.

Ей всегда было тяжело спать с кем-то, даже находиться в одной постели. Чужое дыхание душило ее, заставляя прятаться и отталкивать даже приятных людей. В раннем детстве она не могла спать в обнимку с родителями: воздуха не хватало, начиналась паника. Не говоря уж о мужчинах. Все было чужим: человек в постели, который ожидает продолжения, его запах, который одномоментно становится отталкивающим. Утром ее часто охватывала брезгливость при виде тела того, кто должен был бы стать близким, но так никогда и не становился.

Он стал.

Страх, что он исчезнет так же вдруг, как появился, заставлял цепляться за него каждую ночь. Этот навязчивый страх перебивал все остальные ощущения. Если утром Андрей вставал и уезжал, то она бросалась смотреть, на месте ли его вещи. Больше всего ее страшило, что как-то раз обнаружится лишь записка. Спасибо этому дому – и все дела.

Порой, когда его не было, она продолжала разговаривать – с внутренним голосом, который внезапно оказывался мужским, низким и вкрадчивым. Другой же голос – женский, едкий, язвительно комментирующий – утверждал, что она дура. Иногда она уже путалась, что говорил реальный человек, а что ее фантазия. Каникулы совсем не шли на пользу здравому смыслу, вынуждена была она с грустью констатировать.

Он был особенным.

Он умел слушать. Впервые за долгое время она говорила и говорила, потому что видела кого-то, кому не все равно, кто хочет знать о ней как можно больше, кто хочет ее понимать. Он задавал вопросы. Они могли говорить не только о воспоминаниях – какой бы насыщенной ни была жизнь, истории рано или поздно заканчиваются, а в ее случае они закончились довольно быстро. Он же спрашивал ее мнение по любому вопросу. Услышанное, прочитанное, увиденное – все становилось поводом для обсуждения.

Ее мысли были важны. Она была важна.

Больше всего его занимала школа. Конечно, Софья понимала, откуда берется этот интерес, и пыталась успокоить его, не обманывая при этом.

– И все-таки почему именно школа?

Ее голова на его груди, она слушает его сердце: так гулко – странно, свое она едва различает.

– Так сложилось исторически.

– Как?

– В дипломе стоит: преподаватель русского языка и литературы. – Она не очень любит обсуждать работу, поэтому пытается увильнуть. – А почему блог?

– По такому дипломов еще не дают. Мейнстрим: популярно, денежно, гибкий график, любимое дело. И все-таки: школа?

Она морщится и загибает пальцы.

Популярно – нет. На недавнем тестировании по профориентации ни один из детей не указал преподавание работой мечты.

– Но разве это не проблема конкретной школы? – Андрей хмурится, она защищается.

В других местах не лучше. Есть, конечно, исключения, но это чаще всего университетские интернаты с определенным профилем и со своими многочисленными нюансами. А так картина везде примерно одна и та же: уставшие учителя, замученные дети, забитые администраторы, нервно-требовательные родители.

– Такие, как я?

– Ты наш лучший вариант, который только мог быть, учитывая ситуацию. Ты, в общем-то, видел все на собрании. И я не могу их осуждать, нет. Даже когда мне звонят в одиннадцать вечера с истерикой из-за тройки за сочинение, я злюсь, конечно, но я могу понять. Все на взводе, вся система. Как будто вот-вот рванет. И все обновления не разряжают обстановку, а только подливают масла в огонь. Кто-то из наших хорошо сказал: «изменения происходят хорошо, быстро, регулярно, правда, только на бумаге».

– Так что тебя держит?

– Погоди, мы еще не обсудили остальное. Что там дальше?

– Деньги.

Он окидывает красноречивым взглядом ее студию. Она чуть выпускает ногти в его грудь.

– Ай!

– Тебе же нравится, что все близко.

– Холодильник можно открыть с кровати – это плюс.

– Знаешь ли, когда я присматривала квартиру, то в планах жильца еще не было, – Софья ляпает и сразу проклинает себя, уже зная, что за этим последуют объяснения.

Ей все еще не довелось побывать у него дома: он говорил, что там рабочий бардак, а у Софьи не было причин не верить. Андрей торжественно обещал разобраться и привести ее в гости. «А может, и не в гости, если захочешь», – многозначительно добавил он.

Она же продолжает, проигнорировав намек:

– Итак, деньги и график. Я работаю на две ставки – как, впрочем, и все после реформы. По шесть часов в школе каждый день, включая субботу, еще пара часов в день на проверку домашних заданий, еще час-два как минимум на подготовку к следующему учебному дню, еще проверочные. ДКР, РДР, ВПР – одна за другой… На дорогу уходит час в обе стороны, если трамвай приходит вовремя. Но это скорее исключение: большинство добирается дольше.

Еще отчетность, которая идет уже на воскресенье. Успеваемость – галочка, посещаемость – галочка, планы уроков – галочка, олимпиады, конкурсы, электронные журналы, личные кабинеты – галочка, галочка, галочка, галочка. В итоге семь полноценных рабочих дней. И за это все я имею возможность снимать студию в ползарплаты недалеко от работы, а остальную часть проживать без особых изысков.

– И зачем тогда?

Она усмехается:

– Для меня в свое время это стало откровением, но… Кажется, я и правда люблю свою работу. Мне нравится быть учителем. И… большинству нравится, понимаешь? Проблема в том, что нам не так много времени оставляют на то, чтобы именно учить, а не писать бесконечные планы и отчеты. Или сгонять детей на митинги, а родителей на выборы. Это уж точно не то, о чем я думала, когда шла в школу.

– Тогда зачем ты в этом участвуешь? – с отчетливой прохладцей спрашивает он.

– Я и не участвую. Пока проносило. У меня не было классного руководства, а в остальном… В такие дни чаще всего беру больничный. Не хочу в это… вмазываться. И совсем не хочу видеть, как в этом участвует кто-то из моих коллег.

Он недоверчиво щурится:

– Так говоришь, словно это обязаловка чистой воды и энтузиастов попросту нет.

– Всегда есть те, кто поддерживает. Если директор хочет оставаться директором, выбора нет. Если ты завуч, который метит в директоры, то без этой инициации не обойтись. Нужно уметь приносить присягу на верность. Но есть и другие. Те, кто искренне за, не из-за денег или давления. Скажем, Нина Николаевна всегда активно участвовала. Ратовала за идею, так сказать.

– Скорее за то, что так можно быть ближе к власти. Так неужели такие вот матушки, – он процедил это слово, – и есть самый живучий костяк вашей школы?

– Каждой школы.

Софье не нравится обобщать, но попытки Андрея свести все к проблемам одного заведения нравятся ей куда меньше.

Она знала, что он проверял, каждый день проверял, не появится ли матушка Николая где-нибудь еще в преподавательском составе. Но, кажется, та прониклась угрозами и весьма благоразумно забилась в дальний угол.

– Андрей, я работала еще в нескольких других школах, пониже уровнем. И да, самый цветущий вид у тех, кто любит власть. И высшую, и свою. Над детьми, над родителями, над учителями. Понимаешь… политика, власть, религия – все это сплетается в школе. И всегда есть те, кто этим живет, а есть те, кто на этом…

– Наживается. А из какой команды ты?

– Ух ты. А это непонятно? – она приподнимается.

– Ты ведь тоже любишь власть, – он качает головой.

– Контроль. Контроль над ситуацией. Я знаю, что мой урок – это то время, когда я могу управлять ситуацией. Ситуацией, не людьми. Это мое право. Моя обязанность.

– А если во время твоего урока что-то произойдет? Скажем, кто-то начнет с тобой пререкаться. Как Оля Миронова?

– Я против слова «пререкаться». И за обсуждения. Школа – место для дискуссий, как и любая другая организация, впрочем. Бывает, что ребята не совсем согласны с точкой зрения… учебника. Я могу с ходу составить список самых нелюбимых персонажей. Их предлагают если не любить, то хотя бы уважать. Взять, например, Островского: актуальные тексты, которые ложатся на любую эпоху. Это так видно в постановках… А мы даже водить детей в театр не можем, потому что всюду эти возрастные ограничения. Вот и бейся с мертвым текстом как хочешь.