Читать книгу Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма - Анатолий Панков - Страница 17

Человек добрый и заботливый, мама, даже теряя подвижность, пыталась по-прежнему исполнять роль домашней хозяйки. Однако как с больными ногами добираться до ближайшего продуктового магазина, до которого сотни метров и где ещё надо отстоять очередь? Да и, чтобы достать (именно «достать»!) нужное и подешевле, приходилось не один раз ходить. А экономить старались любую копейку.

На всю жизнь запомнился мне крик на всю улицу: «Натанька! Треску по тридцать пять копеек выбросили!» Торговля «выбрасывала» продукты, а покупатели всё «доставали». И «бабы» бежали в магазин, потому что не всегда бывает треска по тридцать пять, а треска по пятьдесят шесть вроде бы дороговата. Хотя по пятьдесят шесть лучше качеством, без головы, и она есть сегодня, не надо ждать, когда «выбросят» ту, что дешевле. Но думали не столько о качестве продуктов, сколько об экономии денег, которых никому не хватало.

Готовила мама очень скромно. Никаких изысков. Более всего мне запомнились гречневая каша и компот. Каша – тем, что сначала надо было из крупы выбрать «глазки», разные непотребные включения. Чаще приходилось этим заниматься мне: «У тебя зрение лучше и пальцы ловчее». Я не любил это нудное занятие. А кашу любил. Мама так ловко отваривала, а потом разогревала на сковородке со сливочным маслом, что крупинки не слипались. А все вместе они издавали такой аромат, что я мог съесть полсковородки.

Компот любил за изобилие. Мама варила трёхлитровую кастрюлю. Свежесваренный мне не нравился, а вот настоится, да холодненький – не оторвёшься. Иногда приложусь прямо к кастрюле и глотаю, глотаю… Чуть не полкастрюли за раз. И гущину любил – яблоки, чернослив, урюк и особенно сабзу. Живые-то фрукты у нас появлялись лишь с новым урожаем.

Естественно, каждый день было первое – как правило, щи со свежей, а зимой – с квашеной капустой. Реже суп – с лапшой или рыбный, а также молочный вермишелевый, который мне очень нравился. На второе – любая доступная крупа или картошка. К ним иногда прибавлялась мясная котлета (просто кусок мяса был большой редкостью), жареная рыба или селёдка, а нередко открывалась консервная банка – с дешёвой рыбой типа частика или кильки в томатном соусе, или какая-то иная с маслом. К котлетам мама готовила подливу. Очень похожую на ту, что непременно добавляли в советских столовках. Так что этой подливы я наелся на всю жизнь. И, когда в некоторых дешёвых столовых льют её на гарнир, это не столько напоминает о детстве, сколько вызывает неприязнь.

Овощной гарнир был редкостью. Живая зелень, купленная в магазине, – это загубленные деньги, на рынке – дорого. Да и далековато от нас был рынок – в Перове. Зимой зелени вообще не было, как и свежих помидоров и огурцов в магазинах не найти. Поэтому чаще обходились квашеной капустой, солёными помидорами и огурцами, предпочитая покупать их на рынке – столь неприглядным выглядели они на прилавках госторговли.

На третье, кроме компота, был, конечно, чай с кусковым сахаром (иногда – колотым, но чаще – рафинадом), кофе – желудёвый или с цикорием. Нормальный кофе я стал потреблять, лишь став взрослым. Растворимый кофе был дефицитом до самой кончины советской власти. В сезон на столе появлялись арбуз, яблоки, ягоды – и тоже чаще всего с рынка.

В общем, еда очень простая, приготовленная по-деревенски, без особой выдумки. Мама не отличалась кулинарными способностями, к тому же больные руки и ноги не способствовали долгому стоянию у газовой плиты, а тем более у керосинки, когда газа в нашем доме ещё не было (он появился только в 1948 году). Лишь к какому-нибудь празднику мама могла испечь пирожки – с капустой, рисом или картошкой, побаловать блинчиками. И то – радость.

Я не помню, чтобы у нас на столе когда-нибудь был торт. В лучшем случае кто-то из гостей приносил пирожные. Мы сами их практически не покупали. Лишний расход. Лучше я выпрошу у мамы деньги на мороженое или на кино.

Перовский рынок привлекал возможностью купить продукты качественнее, а если поторговаться, то и не так уж и дорого получалось. Но до рынка – далеко. Да к тому же надо подниматься на высоченный пешеходный мост через железнодорожные пути возле платформы Перово. Для мамы с её больными ногами это было труднопреодолимое препятствие.

А хождение по промтоварным магазинам? Это же – стихийное бедствие. Во-первых, такие магазины были наперечёт. Во-вторых, практически невозможно было пойти и сразу же купить нужную вещь. Выбор был крайне ограниченным. Здесь тоже, как и в продуктовых магазинах, надо был «доставать». Себе мама почти ничего не покупала. Отцу – тем более, он сам себя обслуживал. Да и очень редко он обновлял свой гардероб. Но у подрастающего мальчишки постоянно возникали потребности. И кто же, как не мать решит эту перманентную проблему?!

Из-за дефицита детских товаров и денег ей приходилось идти на хитрость. Кто-то подарит (родственники) или продаст (соседи) старую вещь, её перешивали, перелицовывали, и получалась сыну рубашка или курточка. Как-то мы с мамой поехали, казалось тогда, далеко-далеко – на станцию Сортировочная, где жила портниха, которая за приемлемую плату согласилась сшить мне пальто. Был куплен отрез зелёной ткани, и после ряда примерок, я оделся и несколько лет носил это нелюбимое мною, кургузое, с припуском на вырост пальто. Терпел, не канючил. А что делать, когда жизнь скудна.

Однажды летом я попросил маму купить мне трусы – на улице жарко, в штанах в футбол гонять неудобно. «Есть трусы… Вот возьми…» Вышел я в трусах, и вся улица захохотала, а ко мне чуть не приклеилась кличка «Женские трусики». Это мама поделилась своим трико. Но во второй раз я их уже не надел.

Из-за дефицита и для экономии денег родители старались приобретать носильные вещи своим чадам на вырост. Когда в семье много детей – то, что не совсем изнашивается, переходит от старших детей к младшим. А когда ребёнок один в семье, единственное спасение – покупать на вырост. Так, помню, помимо этого злополучного зелёного пальто, у меня появились прекрасные ботинки, которые были размера на три – четыре больше нужного, сначала они болтались даже на двух толстых парах носков. Но оказались крепкие, никак не хотели изнашиваться: и сверху кожа держалась, и подошва не истиралась. Наконец, у одного ботинка подошва просто переломилась пополам: сломалась внутри железка (!), и кожа, не выдержав, тоже лопнула.

Отец обеспечил семью всякой мебелью, но он не любил никаких украшательств, ничего не покупал для придания жилью семейного уюта. Я не представляю, чтобы у нас появились тогда весьма популярные пресловутые слоники или картинки с лебедями. Но были в моде не только слоники, но и вязаные вещи. И своим вязанием мама украшала подзоры, занавески, накидки на диван и комод, скатерти… Пока пальцы ещё могли держать спицы и пяльцы.

Мама не получала пенсию: до пенсионного возраста было ещё далеко, а инвалидность ей почему-то не давали. Может, просто не обращалась для оформления? Полное иждивенчество её явно тяготило. И она не только пыталась сэкономить, но и старалась заработать.

Несмотря на свои ограниченные физические возможности, она взялась нянчить ребёнка. С детскими яслями-садами в советское время всегда были проблемы. Очереди ждали порой годами, из ясельного возраста детишки вырастали, а в детсад – новая очередь, и снова ожидание… При этом далеко не во всех семьях мамаша могла позволить себе не работать и заниматься воспитанием, точнее выращиванием своего чада. Одного мужнина заработка, как правило, не хватало прокормить всю семью.

Двухлетнюю девочку по фамилии Орёл (такую не забудешь) мама нянчила несколько месяцев. Были ещё малолетние «клиенты», но на короткое время. Тогда мама решилась на более постоянный доход: сдавала койку. Отец к тому времени уже перестал с нами жить. Отдельной комнаты у нас не было, если не считать кухни и крохотного тёмного уголка возле печки, где маме было комфортно, тепло в любое время года. Остальная часть нашего жилья вмещала шкаф, круглый стол, комод, этажерку, диван, несколько венских стульев старинной фирмы «Братья Тонетъ» и полутораспальную кровать. Вот эту кровать мама и сдавала. Я предпочитал спать на диване.

Появилась юная девушка, почти моего возраста, – на соседней кровати!!! Но мы по-дружески уживались. Тем более что с первой квартиранткой, Таней мы были знакомы, она жила на нашей улице. Почему покинула прежнее жильё, не знаю. Девушка строгая, аккуратная, училась в техникуме.

Про мамин «отель», видимо, разнёсся слух, и стали приходить потенциальные клиентки. А почему не заработать больше? И мама, не посоветовавшись, приняла под крыло ещё одну жительницу. Это была разбитная девчонка, не москвичка. Она работала в кусковском тамбурном цехе. К транспорту это производство не имело никакого отношения. Там шили официальные советские знамёна. То ли условия труда были тяжёлыми, то ли платили мало – работали в основном лимитчицы или жительницы Подмосковья. Так что в московском жилье они нуждались.

Тане категорически не понравилось делить одну кровать на двоих. И она сразу же покинула нас. Тут мама, конечно, была не права.

После весёлой, компанейской швеи-тамбурщицы появились сразу две постоялицы – серьёзные и строгие, будущие медицинские и родные сёстры Байбара. Они учились в соседнем с нами медучилище. Домой ездить далеко, вот и устроились в наш «отель».

Когда-то их семья переехала с Украины в Подмосковье. Возможно, выгнала оттуда война – Гражданская или, скорее всего, Вторая мировая. В Луховицком районе, возле станции Фруктовая у них был свой дом.

В августе 1955 года они пригласили меня к себе погостить. Вышел я из поезда и подумал: какой скучный пейзаж. Избы шеренгой выстроились вдоль железной дороги, тогда ещё не электрифицированной. Пыль и копоть от паровозов и бесчисленных составов, гремящих днём и ночью.

Но во время первой же прогулки открылись есенинские места!

Буквально в двух-трёх сотнях метров за станцией – высоченный берег Оки. Неоглядные зелёно-голубые дали! Такие же, как в родном селе Есенина, до которого от Фруктовой всего с десяток километров!

А в другую сторону, за домами и огородами, – тоже неоглядные дали, только степные. И тоже – есенинские! Сколько строк он посвятил этим бескрайним просторам!

Вот только наслаждаться этими видами и вообще прелестью сельской жизни я смог не сразу. Ехал сюда в поезде. В обычном поезде с паровозом. Ехал долго и нудно. В вагоне было душно. Я выбрался на переходную площадку, под свежие струи летнего воздуха. И меня, вспотевшего, так просквозило, что я сразу же слёг. Очередная простудная болячка! Причём я очень долго никак не мог освободиться от болезненного состояния. И температура уже нормальная, но всё как-то ломает. А лето идёт. Скоро мне уезжать. И я рискнул.

Вместе с младшим братом сестёр пошли на Оку купаться. Спустились к прохладной воде. Махнул я на свою непреходящую хворь и кинулся бороться с быстрым течением Оки. Манил противоположный берег. Там виднелся Белоомут. Как потом узнал, это – старинное русское поселение, связанное в том числе и со становлением российского флота. А в 2010 году это место стало одним из центров грандиозного пожара, в котором погибли десятки, если не сотни крестьянских изб соседних деревень.

Но тогда я ни о чём таком серьёзном не думал. Просто наслаждался купанием. И, как сказочный герой, вышел из окского «котла» посвежевшим и здоровым. Вся хворь сразу отступила.

Стал осваивать просторы на братишкином велосипеде. Степной путь до Рязанского шоссе не преодолел, да и скучен он. Не знал я тогда, что где-то в этой «скучной» плоскотине в Луховицком районе построят завод, где начнут собирать военные самолёты. Как потом рассказывал один свидетель: вдруг из-под земли вырывается реактивный самолёт и взмывает ввысь…

Чаще ездил к берегу Оки. Показали мне исторические места – древние курганы. Аборигены здешних мест облюбовали высокий берег чистой, рыбной и судоходной реки ещё несколько тысяч лет назад.

Довелось и с нынешними аборигенами познакомиться. И оставили они у меня не очень приятное впечатление.

Марусю, старшую, фигуристую (кровь с молоком!) сестру, плотно опекал здешний её давний ухажёр по кличке Тарзан. Проходу не давал. То ли он не работал, то ли по случаю приезда «невесты» отлынивал от неё. От работы, разумеется. Маруся его побаивалась. Повод его бояться был: крепкий, самоуверенный мордоворот. Киношный Тарзан тот даже в джунглях был в отношениях с женским полом джентльменом и весьма подвижным. Этот «фрукт» не обладал ни тем, ни другим достоинством современного человека. Громогласный шкаф! К тому же, как я понял, он тут считался главным уличным управителем, повелевал молодёжью. Считай – всем хулиганьём.

Вот только Марусю ему не удавалось подчинить. Она на рожон не лезла, на свиданки ходила (не отвертишься), но лишнего не допускала. Она просто пережидала, когда кончатся каникулы.

Ко мне Тарзан отнёсся деликатно. Во-первых, он очень хотел пронюхать, не появился ли у Маруси московский дружок. Во-вторых, вероятно, хотел меня перетянуть на свою сторону, дабы повысить свои жениховые шансы. Он не раз заводил со мной разные отвлекающие разговоры. Помню, например, мы с ним обсуждали громкий успех нашей сборной по футболу, которая как раз тогда в Москве со счётом 3:2 выиграла у команды ФРГ. В товарищеском матче, но западные немцы были тогда чемпионами мира!

Тем не менее, при встрече с ним, а они происходили почти каждый день, у меня по спине пробегал холодок. Но с ним всё обошлось миролюбиво. Не обошлось с другими аборигенами.

В предпоследний день моего фруктового отпуска братишка сестёр увлёк меня в местный клуб на танцы. И это чуть не закончилось печально для меня. Зачем приходят на танцы? Чтобы танцевать. И я танцевал. При скудном выборе сверстниц я несколько раз приглашал одну и ту же девицу. Вскоре пригласили меня. На улицу. Поговорить. Один из них намекал, угрожал, махал ножичком перед моим пронырливым носом. Будто я, потанцевав несколько фокстротов и танго, мог увести с собой «его» девчонку. Выручил братишка. Он отвёл задиру в сторонку, пошептался с ним. Видимо, объяснил, откуда взялся этот москвич (а это они сразу вычислили по моему раскованному поведению и одежде) и что скоро я исчезну с окского горизонта. Не исключаю, что намекнул на мои дружеские контакты с Тарзаном. Так что я ретировался без потерь внешнего вида и собственного достоинства. На следующий день уехал в родную Москву. Хотя и не менее хулиганистую, но более понятную.

Ещё одна страничка жизни тех лет приоткрылась мне в связи с этим семейством. Прибыл на побывку старший брат – морской офицер. Заехал и в Москву повидать сестёр, заночевал у нас. В шикарной, дотоле не видимой мною форме! Дал померить фуражку. А главное – потрогать кортик. Я вынул его из ножен и обомлел: блестящее стальное лезвие завораживало. «Не обрежься», – предупредил офицер.

Служил он в далёком от нас китайском Порт-Артуре, тогда ещё принадлежавшем Советскому Союзу. А может, как раз тогда эту военно-морскую базу вернули китайцам, с которыми сначала была «дружба навек», а потом вдрызг разругались. И, возможно, брат наших жиличек получил назначение в другое место. Это осталось для меня тайной.

Моряк попросил меня показать Москву. В числе других объектов для осмотра он выбрал ВДНХ. Нагулявшись по просторам выставки, мы зашли в ресторан «Золотой колос». Я впервые в жизни оказался в ресторане. Да ещё в таком представительном – большом и с видом на озеро. В обеденное время посетителей было мало. И это подчёркивало значимость моего появления в таком прежде недоступном (по возрасту и по деньгам) месте. Да ещё в сопровождении боевого офицера! Угощал портартурский гость. Предложил мне «пригубить» коньячок. Сей горячительный напиток также был прежде мне недоступен. Отец не любил коньяк. И мы в своей подростковой среде его не жаловали: «Пахнет клопами». Но, преодолев первое неприятное восприятие, я распробовал и «пригубил», хорошо «пригубил». Градус моего настроения заметно повысился. А подвижность уменьшилась. Ноги стали ватными. Я еле поднялся после трапезы и с трудом поковылял вслед за офицером…

Жил я с сёстрами-байбарятами в мамином «отеле» мирно, несмотря на волевой, настырный характер Маруси. А с младшей – Ниной, моей ровесницей, вообще отлично ладили. Я даже пытался её вовлечь в нашу техникумовскую компанию. Тем более что мой сокурсник Олег стал приударять за ней.

Но, окончив медучилище, девушки разъехались по рабочим местам. Мамин гостиничный доход прекратился.

То ли кто накапал в финорганы, оттуда зачастили с проверками, и мама испугалась, то ли просто я повзрослел, и взаимоотношения полов могли озадачить заботливую маму. Но даже когда я служил в армии, квартиранток больше не было. Хотя маме без меня стало одиноко и очень тяжело саму себя обеспечивать.

Все эти факты маминых доходов доказывают, что дополнительный, не зарегистрированный и не обложенный налогом доход был повседневностью даже в жёсткое советское время.